Комната страха

Сейчас удивительно ясно вспомнился момент, когда она прочла Письмо впервые. В день, который Ева не забудет никогда, – день смерти Лени. Они тогда вместе прогуливались и долго еще смеялись, что по ошибке надели плащи друг друга. Лени была такая красивая и… такая печальная. Только через несколько дней после того, как из пруда вытащили мертвую Лени, Ева поняла, что так и не вернула плащ сестры.

Уже на пороге Ева задумалась – не слишком ли поздно? А, все равно Марфа не спит до утра, как и все ее домочадцы и непременные гости. Звонить же и говорить о Письме Ева не решилась. Облечь в слова все пережитое, объяснить Марфе свою способность видеть людей, разбирая их почерк, и не увязнуть при этом в болоте ненавистной мистики было трудно.

Она вышла из дома в ночь, уже настолько глубокую, что не было видно ни одного освещенного окна. Тишина давила на уши, забивая рот и залезая холодными пальцами под полы одежды и за шиворот. Оглянувшись и поежившись от холода, Ева слегка замялась, но все же приняла решение и бросилась мимо собора в парк, через который пролегал самый короткий путь к дому Марфы.

Освещение главных аллей этого и в дневное время не самого посещаемого добропорядочными горожанами места мало успокаивало ночью. Но Ева, с головой, забитой построением логических цепочек из доводов, громоздившихся один на другом в опасно неустойчивые горы, грозившие вот-вот погрести под собой последние остатки воли, спокойствия и благоразумия, ничего не замечала.

Как подопытная мышь в лабиринте аллей, вырубленных фонарями в темном и плотном граните ночи, она, не задумываясь о направлении, боясь остановиться хоть на секунду, все бежала и бежала вглубь клубящегося кустами и кронами деревьев, черных и тяжелых от влаги, парка. Небо было укрыто от земли толстым слоем замшевых облаков, сквозь который не пробивался свет звезд и луны.

Постепенно до сознания Евы начало доходить дыхание окружавшего ее со всех сторон парка. Темнота за пределами освещенного электричеством пространства была обитаема. Треск веток, шлепки мокрых ладошек листвы, шепот неубранных с прошлой осени прелых листьев. Ева забыла о Письме, о Марфе. Отмененный в условиях современного города страх за целостность души и тела объял все ее существо.

Подумав, насколько она теперь зависима от электрического освещения редких фонарей, Ева остановилась, парализованная страхом. Оглядываясь вокруг, она старалась зрением дневного существа охватить чужую, уверенную тьму ночного царства. Явно заблудившись, она еще не признавала этого факта и напрасно пыталась вспомнить последний знакомый поворот. Окончательно потерявшись в ночном парке, Ева заметалась по запущенным закоулкам, отчаянно пытаясь взять себя в руки.

Темный парк, казалось, наслаждался паническим ужасом девушки. И тут, кто бы сомневался, – погасли фонари. Ева, загипнотизированная внезапным осуществлением самых сильных страхов, замерла, привыкая к темноте. Даже в полной тьме через минуту уже можно было разглядеть светлеющий асфальт аллеи и угрожающе непроницаемые кусты. Стараясь держаться середины асфальтированной дорожки, Ева неуверенными шагами продолжила путь.

Глава 12

<Пропущенная глава>

Глава 13

Улов Голландца

Без всякого перехода и прелюдии Ева оказалась в подземелье. Она сразу поняла, что это ее Дом. Тот самый. Непроизвольная радость от встречи со старым знакомым быстро прошла. Положение казалось крайне неудобным. В этом помещении Ева никогда не была. Она осмотрелась, пытаясь определить свое местонахождение.

Ни повернуть головы, ни изменить положение тела Еве не удалось. Сдержав приступ паники, она закрыла глаза, досчитала до пяти и снова открыла их. Зрение, привыкнув к скудному освещению, с трудом и нехотя, наконец, начало делать свою работу. Первое, что она увидела, не порадовало и не успокоило ни на секунду. Битая кладка темно-красных кирпичей, поросшая грязью, мхом и пылью.

Закрыв глаза, Ева подавила тошноту, затопившую было ее внутренности. Замкнутых, ограниченных пространств она боялась с детства. И еще – воды. «Ну и трусиха!» – подумала Ева. Самым страшным в этих состояниях было отсутствие воздуха. И здесь воздуха явно не хватало. Попытавшись вдохнуть полной грудью, Ева уперлась в стены, давившие со спины и живота. «Так. Значит, ни вперед, ни назад двигаться я не могу». Ева пыталась привыкнуть к новому месту.

Снова открыв глаза, она не увидела ничего нового. Те же грязные, обшарпанные кирпичи… Пошевелив руками и ногами, Ева с ужасом поняла, что лежит в подвале настолько низком, что расстояния между потолком и полом едва хватает, чтобы поместилось ее распластанное тело. Девушка услышала тихое поскуливание и не сразу осознала, что эти тоскливые звуки издает она сама.

Ева не предполагала, что в Доме есть такие места. Были комнаты довольно страшные или просто неприятные, непонятные или необъяснимые. Но ничего настолько угнетающего не было. Она не думала, что Дом может преподнести столь враждебные подарки, даже навязать их, потому что Ева не могла вырваться по собственной воле из этого подпола.

Ева снова подвигалась. Боли не чувствовалось, но это почему-то не успокаивало. Острые осколки битого кирпича вонзились будто не в ее тело. Отчаянно рванувшись вперед, она не продвинулась ни на йоту. Дыхание снова вырвалось из-под контроля, угрожая разорвать легкие.

Поднеся ладонь к лицу, она знакомым движением потерла лоб. Ничего больше сделать она не могла. Колени, казалось, были неестественно вывернуты, и невозможность придать им нормальное положение мучила сильнее, чем даже недостаток воздуха. С трудом сохраняя сознание, Ева попыталась проползти еще хоть немного, неважно уже куда, лишь бы не оставаться в бездействии. Лишь бы не лежать без движения в такой неестественной позе и не задыхаться от сознания собственной беспомощности….

Задохнуться, впрочем, ей не грозило – судя по всему, она захлебнется. Тесное пространство стало стремительно заполняться водой. Ледяная каша уже проникла в горло, когда что-то схватило ее за руку и потащило, соскребая кожу об кирпичную кладку подземелья.

Звуки, свет, боль – ворвались в Еву. Они неистовым потоком сметали все на своем пути. В одну секунду вернувшись в этот мир, она со стоном окунулась в него, как в холодную воду реки. Чья-то теплая и живая рука продолжала тянуть ее.

Движение, казавшееся бесконечным, причиняло все большую и большую боль. Приноравливаясь постанывать в такт рывкам, дергающим ее, Ева приоткрыла один глаз. Сначала была тьма. Потом тьма заявила о себе как о двигающейся субстанции. Потом выделила из общего потока части – камешки, травинки, прелую листву.

«Кленовый лист, почти кирпичного цвета, точно прошлогодний, – подумала Ева. – В этом году они еще не до конца вызеленели. Кустик ландыша – странно, я думала, их уже истребили старушки, продающие цветы у станций метро или в уличных кафе. Теперь звуки. Стоны, вероятно, мои, только очень уж надрывные, уставшие. Как будто мне уже надоело стонать. С каких это пор я себе позволяю такое эксцентричное поведение? Надо же, а всегда такая стеснительная! Тяжелый, мягкий шорох тела, которое волокут по земле. Судя по всему, волокут меня. Болит все, но рука, за которую меня тянут, готова вот-вот оторваться». Ева присмотрелась к тому, кто тащил ее. Изображение скакало, зрение с трудом фокусировалось, но спустя какое-то время она сформулировала для себя, как выглядит ее… бурлак? переносчик? (но ведь он ее именно тащил, а никак не нес) или как там его?

Снизу он казался гигантом, с огромными ногами, сюрреалистично непропорциональной рукой и теряющейся где-то в космосе головой. Высочайшая двигающаяся гора. Ходячая Джомолунгма. Высота восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров над уровнем моря. Бесформенная колышущаяся серая масса окутывала гору, как туман.

«Но что ж так все болит? Не от столь же экзотичного способа передвижения! И, кстати, кроме моих стонов есть еще и покряхтывание. Видимо, это оно. Он. Да кто это, в самом деле?»

– А-а-а…

«Вот разнообразие – то стонала, то алфавит читает! Я-то надеялась сказать что-нибудь членораздельное. Попытка номер два…»

– Мммм… Что?

– Сейчас, сейчас. Тяжело мне, милая. Не каждый день перетаскиваю такие грузы. А ты ножкой-то, ножкой отталкивайся, глядишь, веселее пойдет. Вот-вот, правильно, умница! – похвалил отчего-то знакомый голос. Звучал он мягко, но в то же время строго.

Ева пыталась, как могла, шевелить разламывающимися от боли ногами и руками. Время, казалось, остановилось.

Иногда она отстранялась и смотрела на себя со стороны. Потом снова возвращалась, отмечая эти моменты вспышками боли, все отменяющей и все равняющей. «Вот сейчас это окончательно оставит меня, вот прямо сейчас…» Но движение продолжалось. Странно. «Где же конец, который, как известно, есть у всего?» – думала Ева.

Но вот, после особенно острых камней, напоминающих ступени, движение прекратилось. Боль, с новой силой набросилась на бедное тело Евы, как стая одичавших собак, терзая мясо, вгрызаясь в кости и облизывая холодным языком внутренности.

– Ну вот, милая. Полежи здесь. Скоро утро, тебя найдут. Больше ничего для тебя сделать не могу. Э-э-эх! Что ж тебя угораздило-то, ночью да в парк?! Ну, ничего-ничего, до свадьбы заживет. – Тяжеленная рука похлопывала растянувшуюся на чем-то твердом и могильно холодном Еву– Меня знаешь сколько раз калечили? И Селедка тоже думает, что все обойдется, правда ведь, Селедка? Ну, полежи, полежи тут. Отдохни. А может, свезет, так и вовсе помрешь. Хотя жить, оно знаешь как славно! А жить, что? Можно и в парке жить. Если с опаской. А ты вот в парк, да ночью. Нехорошо. Да, благодарствую за корзину. Вкусно было, страсть! Ну, лежи, лежи. Светает скоро. Пора мне.

Почувствовав, что осталась одна, Ева опять начала стонать. Впрочем, довольно быстро прекратила, утомившись. За неимением других занятий, стала размышлять: «Ну и что? Вот лежу я неизвестно где. Одна. Боль нечеловеческая. Боль такая острая, металлическая и чужеродная – не подобрать слов. Но сердце мое не остановилось, небеса не рухнули, тело мое не распалось на молекулы – я лежу и думаю: «Ну и что?» Все идет, пока идет. Судя по всему, я еще не умерла. Лежим дальше».

Глава 14

Как Ева узнала, что с ней произошло

ГУогда Ева пришла в себя, гранитного холода ступеней уже не было. Жгучая боль трансформировалась в тупую, нагло заняв редуты в каких-то определенных участках поля боя: «…На вересковом поле, на поле боевом, лежал живой на мертвом и мертвый на живом»[3 - Роберт Луис Стивенсон. Вересковый мед.]. Апатия снедала и душу, и разбитое тело. Мысли лениво ворочались в голове, как личинки какого-то насекомого.

Было светло. Свет проникал даже сквозь закрытые веки, алые всполохи раздражали, но все же недостаточно для того, чтобы открыть глаза. Лежать было мягко и тепло. «И на том спасибо», – вздохнула Ева. Вздохнулось хорошо. Жить, и правда, славно. Но лень. И снова склейка. Как в кинофильмах – сцена – склейка – сцена – склейка – титры. До титров еще далеко. Снова сцена. Снова день – светло, через веки пробивается свет. Может, открыть глаза?

– Ева! Ева! – Тихий голос, как нить Ариадны, выводил из лабиринта полузабытья. – Открывайте глаза.

– Что вы как змею заклинаете! – Ева, чуть приоткрыв глаза, недовольно посмотрела на Макса. – Где я?

И, засмущавшись своей киношной фразы, она попыталась двинуть рукой. Пошевелился палец. С трудом.

– Вы в безопасности. Лежите тихо, – приказал Макс.

– Я спросила – где я? – кое-как найдя силы рассердиться, повторила Ева.

– В больнице. Врачи просили вас не волновать. Но это действительно тяжело – не знать, где находишься и что произошло. Вы ведь не все помните? – с надеждой спросил он.

Признать это было стыдно. Тем более перед ним. При чем здесь он? Вообще, какое ему дело и откуда он узнал? «Почему именно он?!» – все больше раздражаясь, Ева непривычно близко оказалась у границы истерики. Слезы покатились из-под ресниц. Стекая по щекам, они холодили виски и скапливались лужицами у переносицы. Где-то в черепной коробке, подо лбом и носом, образовался горячий шар и начал давить, вырываясь наружу. Дыхание участилось.

– Спокойно, – приказал голос Макс и, уже мягче, добавил: – Тише-тише. Все теперь наладится. Все будет хорошо.

Что все? Но раздражение прошло. С ним ушла истерика и слезы. А может, просто кончились силы. Смертельно уставшая Ева все же спросила:

– Кто еще знает?

– Никто. Кого вы хотите видеть? Мать, сестер? – После паузы: – Кого-то еще?

– Нет. Никого не надо. Слышите? Никого! – вскинулась Ева.