Маска

– Э, мы дурью не торгуем. Отвали, командир… А что, тебе дурь нужна?

– Мне дурь не нужна. Мне нужно совсем другое. Понимаете?

– А, совсем другое.

– Парень нарывается, – констатировал один таксист.

– Ну что ж… – произнес другой.

– Я не нарываюсь, – опроверг Филипп. – Я слышал: вы в курсе… Мне услуги нужны.

Водилы облегченно выдохнули.

– Ты ясней выражайся. А то можно неправильно понять, – посоветовал первый таксист. – Покарауль вон у табачного ларька. К тебе обратятся.

Филя встал возле табачного ларька.

Подошла. Репетиция свидания. Того самого. Они, которые потом, – для другого. А она – для этого. Они – для ветреных утех, а она для свиданий на ветру. Всегда – ветер. Или – кажется. Она на этом собаку съела и еще хочет: кажет млечные, как у ребенка, зубки. Запрокидывает голову, словно намекает на близкое, смотрит из-под прикрытых век млечными голубыми глазами. Черный плащ облегает плотное тело, голова, стриженная птичьей шапочкой, непокрыта.

Обкатано, ни малейшей накладки, необратимость, зыбучие пески и цепное падение плиточек домино. На черных белые крапинки, на белых черные. Закономерно: белые руки, черный плащ. Глаза мутнеют и одновременно пустеют на лице, как небо за облаками – гипнотически. Челку вскидывает рывком головы со лба призывно. Улыбка примадонны оперетты, рассчитанная на кипучие овации. Вместо оваций – запутанный, как пряжа, шум улицы.

Пряжа улицы стреножит толпу, путается в ногах, у всей разом. Затоптали пряжу, шерстяные нити изгвазданы в снегу сиплом, словно его выдули, как слюну, из трубы в оркестровой яме. Рельсы в оркестровой яме, а музыканты мелькают в вагонах. Зрители с платформы пытаются различить: какой же у кого инструмент, что получается глушащий вихрь? Ушными раковинами вихрь вычерпывается из механизированных недр; так в морских раковинах слышно море, в ушных слышится нарастающий гул поезда. Как моллюск нежит свою раковину, так язык нежит – ее – раковину. Неотвратимо. Город. И – она.

Она – это буква «а». Остальное «он». «А» провисает, как волосы, нижущие темноту. У этой – короткие волосы, но призывным взмывающим кивком она намекает на длинные, близкие, на букву «а» намекает, щурясь. Пальцы белые, как у музыканта в оркестровой яме. Из-под черного плаща – виолончельный отзвук, жажда смычка, напряжение стальных струн, живых колков и шпонок. Щиколотка приложима к плечу, как гриф. Но – не ее стойкая меловая балясина. А буквы «а».

– Вы ко мне? – взволнованно, радостно спросила Лидка.

– Наверное.

– И не сомневайтесь, вы точно ко мне. Идем! Припустила скорым решительным шагом прочь от метро в сторону дворов.

– Какая вам нужна девочка?

– Конкретная.

– О, у меня все конкретные!

– Я не в таком смысле.

– А в каком?

– Я бы хотел по имени Нонна.

Озадачилась.

– По имени предпочитаешь?

– Да, предпочитаю.

– Но у меня не справочное бюро.

– Я понимаю.

– А с чего ты взял, что у меня есть девушка с таким странным именем? Ты оригинал?

– А что, нет с таким именем?

– У меня много чего есть, всевозможный выбор.

– Тем лучше. Так я могу рассчитывать?

– Ты по рекомендации?

– Да, я по очень авторитетной рекомендации. Мне вас отрекомендовали как лучшего специалиста.

– Что ж, приятно!.. – Лидка усмехнулась опасливо. – Не знаю, кто ее отрекомендовал…

– Может быть, и знаете.

– Может быть, и знаю… – Лидка испытующе сощурилась. – Впрочем, я рада. Нонночка – сложная девушка. Она так с первых слов унижает клиента, что уважающий себя готов ее скорее сразу пописать, чем брать для услуг. Так что она пока не работала.

– Тем лучше.

– Я тебя понимаю! – закивала Лидка. – Я бы с ней не церемонилась. Но она – от одного моего старого друга. Может быть, общего, а? – Лидка синим, свежим, как незабудка, глазом подмигнула.

– Может быть.

– Не знаю, понравится ли тебе ее обращение…

– Понравится. У вас очень красивые глаза.

– Спасибо! Если Нонночка тебя обидит, мы тебя утешим.

Вошли во двор. Лидка потянулась к окну первого этажа, постучала в стекло. Почти мгновенно из подъезда выбрели три фигуры.

– Спокуха, кисы, он по записи, – объявила им Лидка.

– Абонемент, – нервно подмигнул в темноте Филипп.

– А где же наша строптивая? – спросила Лидка. – По ее душу пришли.

Девушки тупо молчали.

– Почему не отвечаем? – осведомилась Лидка.

– Она целый день на кухне сидит, – пробормотала одна из девушек.

Лидка подошла к другому окну, постучала. Филипп увидел в окне Нонну. Лидка сделала ей жест немедля выходить. Нонна метнула резкий взгляд на Филю и погрузилась глубоко в заоконье.