Опаленные войной

Возмездие оккупантам

Все это промелькнуло у Васьки в голове почти мгновенно.

– Господи, да что за времена настали? Финны пришли: чуть-что, плети да концлагерь. Свои придут, пистолетом в нос тыкают, – со слезой в голосе начал он канючить. Завершил свою жалобу он фразой, передразнивая персонаж из кинофильма «Чапаев», который привозили к ним в поселок: «… и куды же бедному хрестьянину податься?»

– Да, ладно, себя-то жалеть. Другие кровь на фронте проливают, а не финские закрома набивают. Когда наши придут, со всех спросится: «Что ты для победы сделал?»

– Вы, я так понимаю, в партизанах нынче состоите?

– Вроде того…

– У нас остановитесь или дальше свой путь продолжите?

– Меньше будешь знать, лучше будешь спать. Да и мне спокойней будет.

– Я ведь только к тому, что устали вы с дороги, может, переночуете? А завтра уж с новыми силами, куда вам там надо…

– Некогда отдых разводить. Своего кума, Мунакова Петю, хотел я в Великой Губе навестить, да там может и отдохнуть, денька три-четыре. Ну, веди в избу.

Васька подкинул еще несколько полешек под котел и они пошли с незваным гостем в избу, что была на горушке. Когда они вошли в дом, две тени из-за кустов незаметно прошмыгнули в баньку.

Нагнув голову, чтобы не зацепить притолоку, Орлов шагнул вслед за Грибановым в горницу и окунулся в тепло деревенского дома. Маленькая, сгорбленная женщина в белом платке, хлопотала у русской печки, из которой доносился дух только что испеченного пирога. Орлов сглотнул голодную слюну.

– Здравствуйте, – сказал он ей, снимая шапку.

– И тебе, милок, не хворать, – неласково буркнула старушка, и, не обращая внимания на гостя, спросила у сына: «Это ты кого, Василий в дом привёл?».

– Да, наш это, свой значит…., – начал мямлить тот в ответ. – Вот поужинаем и уйдет…

– Что-то я среди своих такого не припомню. Не боишься финской плетки из-за этого гостя? – пробурчала она, зыркнув глазами.

– Ну, проходи, коли пришел. Я на стол собирать буду.

Запалив керосиновую лампу, висящую над столом, она поставила табуретку, стукнув ее об пол, потом на всех окнах задернула занавески. Выставила на стол из печки закопченый чугунок с картошкой «в мундире». Сын сбегал в кладовку и принес оттуда соленых грибов и капусты. Хлеб своей выпечки он нарезал крупными ломтями.

– Садись, отведай, чем Бог послал.

Орлов, сбросив, телогрейку, подсел к столу.

– Что, торопишься сильно? – взглянула ему в глаза, карелка.

– Да не так чтобы уж очень, – уклончиво ответил разведчик, – с чего Вы взяли?

– Сапоги не снял, а к столу сел. Или не уважаешь нас, или боишься, что некогда будет сапоги одевать. Ну, Бог тебе судья, – перекрестилась она, повернувшись к иконе с коричневым изображением Николы Угодника, возле которой теплилась лампадка.

«Что про Москву слыхать?» – вдруг спросила она, когда Орлов, наскоро перекусив, запивал чаем кусок рыбного пирога.

Он чуть не поперхнулся. Рука привычно потянулась к кобуре.

– Ты ведь, оттуда? – кивнула она головой на шумевшее за окнами штормовое Онежское озеро.

– Стоит Москва, – буркнул Орлов, натягивая телогрейку, – и стоять будет.

– Ну-ну, спаси ее Господь. Калиток вон возьми на дорогу, – Василий, дай тряпицу.

Сын ее поспешно достал с лежанки кусок чистой холстинки, а старушка ссыпала в нее все из тарелки, ловко завернув, и протянула Алексею.

– Ступай мил человек. Не поминай лихом. Не нужно у нас оставаться, беда будет.

– Есть у меня, где ночевать, – отозвался тот, пряча в вещмешок угощенье.

– Василий, – проводи гостя.

Старушка вслед его перекрестила и закрыла дверь. В сенях Орлов остановился.

– Вот что, хватит отсиживаться! Любовь к Родине доказывать нужно. Проводишь меня к коменданту.

– Ладно. Мне всё равно к нему идти. Он рыбы просил ему на ужин занести.

– А рыба-то есть?

– Я уже приготовил.

– Ну, пошли. Только чтоб поменьше народу нас видело.

– Темно уже, если и заметят, не поймут. Только торопиться надо. В девять вечера комендантский час начинается. Полицаи могут обход сделать.

Василий взял берестяную корзину с рыбой, и они пошли вдоль домов, в которых где горел свет керосиновой лампы, а где и теплилась лучина. За ними выскользнули две тени и последовали поодаль в ту же сторону. К дому коменданта Орлов и его проводник подошли со стороны сарая. В доме, в каждом окне горел свет и освещал двор. Только за сараем была длинная тень.

Орлов остановился:

– Хорошая позиция. Обе двери видно. Значит так. Заходишь к коменданту, отдашь ему рыбу, осмотрись как обстановка, нет ли с ним полицаев и быстро обратно. Не торчи там.

– Ладно, – Грибанов скрылся за дверью.

Потянулись минуты томительного ожидания. Две темные тени вплотную приблизились к Орлову.

– Что там вокруг, хлопцы?

– Тихо все. Никого не встретили.

– Скоро Грибанов выйдет, тогда и определимся, что дальше делать.

Между тем Василий вошел в кабинет коменданта и протянул ему корзинку.

– Рыбы вот принёс, как Вы велели.

Ойво Пернанен сидел за двухтумбовым дубовым столом. Он пил кофе из большой чашки, наливая его из высокого никелированного кофейника, который стоял на специальной подставке со спиртовкой, чтобы кофе можно было подогревать, не убирая его со стола. Лицо его и лоб с глубокими залысинами раскраснелись. Видно было, что финский офицер только что пришел из бани. Он сидел в галифе на широких подтяжках, а форменный китель его висел на спинке стула.