Перечитывая Библию

Однако совсем не это возмущает нашего Создателя.

Великий грех наших прародителей Адама и Евы состоит как раз в обратном: то есть совсем не в том, что они дерзнули равняться с Ним, но в том, что они отказались от Него; не в том, что они вкусили от запретного древа, но в том, что соблазнились чужой готовой истиной вместо того, чтобы самостоятельно выстрадать свою правду…

Заметим одно, на первый взгляд парадоксальное, но по зрелом размышлении оказывающееся вполне закономерным и справедливым обстоятельство: никто из евангелистов не подвергает открытому осуждению не только Понтия Пилата, но даже такого, казалось бы, безусловного злодея как Иуда. Это ведь только в поздней традиции описания ада, которая окончательно кристаллизуется в бессмертных стихах Данте, Иудин грех запечатлевается как абсолютная вершина мирового зла. Между тем, во всех четырех Евангелиях грех безымянных книжников и фарисеев, ревнителей мертвой и мертвящей буквы, обладателей заранее на все случаи жизни готовой истины, выглядит намного тяжелей, чем его предательство.

Не молния поражает Иуду, не земля в небесном возмездии разверзается под его ногами: «Вышел, пошел и удавился»[25 - Матф. 27, 5.] – все это сильно напоминает собственный суд человека над самим собой. Между тем тридцать сребреников – это, считая по драхме в день, эквивалент всего лишь четырехмесячной зарплаты поденщика или солдата, суммы, может быть, и достаточной для приобретения небольшого участка негодной для посевов глинистой («земля горшечника»)[26 - Матф. 27. 7.] земли, но уж никак не способной составить богатство. И закономерен вопрос: способен ли к такому страшному суду над самим собой человек, готовый за эту в сущности ничтожную плату предать на смерть своего Учителя? А ведь и Иуда пошел за Ним отнюдь не ради корысти.

Нет, дело совсем не в деньгах: казначей численно немалой общины («Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали»),[27 - Иоанн 12, 6.] он и без того располагал вполне сопоставимыми с этой суммой деньгами, и если уж все равно уходить, то не лучше ли взять на душу куда более легкий грех обыкновенного воровства? Да ведь в конечном счете и не были взяты им эти проклятые тридцать сребреников, по свидетельству Матфея он так и бросил их в храме.[28 - Матф. 27, 5.] Так что совсем не в деньгах дело – Иуду вел его собственный, пусть и неправый, путь к истине, и даже видевший все Христос, способный немедленно призвать «более, нежели двенадцать легионов Ангелов», [29 - Матф. 26, 53.] не чувствовал себя вправе остановить его: «Что делаешь, делай скорее».[30 - Иоанн 13, 27.]

Расправа с Адамом и Евой была куда как суровей…

Вымогательство ради обретения права первородства,[31 - Бытие 25, 29 – 34.] подлог, ради родительского благословения, [32 - Бытие 27.] продажа в иноземное рабство собственного брата[33 - Бытие 37, 19 – 28] – ничто не мешает грешнику получить обетование. Ради десяти праведников Господь обещает Аврааму пощадить погрязший в грехе и блуде город.[34 - Бытие 18, 23 – 32.] Есть ли вина, которая не может быть прощена человеку? Троекратное отречение Петра вообще не замечается никем. В осуждение римской администрации, преследующей апостолов, не произносится ни слова (и это вовсе не из-за страха перед могущественным Римом: пафос «Откровения» Иоанна Богослова опровергает любое подозрение в этом)… Гнев же против книжников и фарисеев – это своеобразная константа Нового Завета.

Лейтмотив Павла – это посрамление претендующего на всесилие, но в сущности мертвого книжного знания откровением (он называет это «юродством», но мерить библейские понятия современным значением часто равносильно непониманию их подлинной глубины) вдохновенной проповеди: «Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих.[35 - 1 Коринф. 1, 21.] Это и в самом деле так: в книжном знании мало пережитого в своем сердце, многое же – от чужого наущения. Меж тем животворит лишь собственный порыв человеческой души к правде. К тому же не так много из нас, маленьких земных людей, мудрых, не так много сильных, но ведь и не в них спасение, ибо «Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное…»[36 - 1 Коринф. 1, 27.]

Да, в своеобразном словаре Библии Добро и Зло означают собой отнюдь не отвлеченные этические категории; они представляют собой род иносказания обо всем том, что создано в мире этими вечно противоборствующими стихиями, а отсюда и действительное познание их существа не может быть ограничено какими-то схоластическими умствованиями. Но если даже простое погружение под видимую поверхность вещей открывает сознанию многое из того, что обычно ускользает от ленивого ума, то познать Добро и Зло означает превзойти самые пределы познания, словом, и в самом деле до конца, без остатка постичь мир.

Впрочем, и «познать» на языке священнописателя символизирует итог не одних лишь интеллектуальных усилий. Постижение Добра и Зла – есть формула обретения абсолютной власти над всем существующим вокруг нас, власти восходящей к возможности полного его пересоздания уже по каким-то новым законам, что выводятся в ходе собственного восхождения человека к идеалу. А значит, Так каплей росы, отражающей это бездонное по своему смыслу понятие, является библейское познание женщины, в результате которого происходит зачатие нового человека, а значит, и формирование – уже по какой-то своей мерке – бессмертной его души.

Словом, постичь Добро и Зло означает получить право вершить какой-то свой, собственный, суд над миром («наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над зверями, и над птицами небесными, и над всяким скотом, и над всею землею, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле»). И, строго говоря, последний суд над самим человеком должен быть производен именно от того, во что он превратит все оставленное ему для приложения своих трудов и дарованного ему таланта.

До конца познав эти стихии, человек и впрямь становится равным Богу. Но только и в самом деле познав, то есть до самого конца проделав ту великую и тяжкую работу духа, которая одна только и может дать ему право верховенства на этой земле. Поклонение же мертвой букве когда-то проповеданного Моисеем Закона не есть поклонение Всевышнему. И все претензии книжников и фарисеев, сотворивших из этой буквы кумир, есть род куда большего святотатства, чем даже Иудин грех, ибо означают собой посягательство на что-то гораздо большее. Ведь сакральным смыслом того культа, который создается вокруг этого кумира, оказывается вершение суда над миром уже не по заветам человеческой совести и любви, но по бездушным догматам чуждого этих стихий формального знания, по диктату не духа, но буквы знака.

Лишь дух животворит, – утверждает Павел, – буква же мертва[37 - Коринф. 3, 6.]; и вовсе не предательство Иуды, но именно эта противоставшая Богу, мертвая и лишающая жизни все вокруг себя субстанция в конечном счете обращается убийством. Иуда предает Христа, до конца следуя какой-то своей, сжигающей его, правде, но вовсе не эта измена ищущего что-то отступника обрекает на смерть Спасителя. Данте, отведший для Иуды самый страшный круг ада, едва ли прав, ибо на самом деле не укладывающегося в формализованный канон Христа распинает богохульственная дерзость тех, кто, вкусив дармового плода с дерева обыкновенной схоластики, возомнил себя носителем абсолютного права выносить свой не отменимый ничем вердикт всему этому миру.

Словом, не в чужой готовой истине правда; не выстраданная собственным сердцем она всегда мертва, и самая суть библейского иносказания о грехе Адама и Евы лежит именно в этом осуждении готовности поклониться «на халяву» обретаемой духовной мертвечине. В великой же мудрости, – говорит Екклесиаст, – много печали,[38 - Еккл. 1, 18.] и то знание, за которое не заплачена полная цена всей сопряженной с его обретением скорби, не стоит даже ломанного гроша. Поэтому можно утверждать: первые люди изгоняются из рая вовсе не за то, что они попытались сравняться с Богом, но за то, что они посягнули на верховенство в мире сущего не приняв в себя всей мировой боли.

Впрочем, понесенное наказание не исчерпывалось одним только изгнанием: чужая готовая истина, не переплавленная собственной болью, как обнаружилось, стоит немногого, и вот восхотевшие познать всю тайну Добра и Зла, они сумели обнаружить лишь свою собственную устыжающую их же самих наготу.

Кстати, как говорится в филологических справочниках, в еврейском подлиннике игра слов «мудрость» (арум) и «нагота» (эрум) звучит еще более жестко (если не сказать – издевательски), давая возможность метафорического – а значит, претендующего уже на философскую глубину – противопоставления этих понятий друг другу. Иными словами, нагота здесь может быть понята и как некоторая метафизическая категория, как прямая неспособность соблазненной дармовщиной души вместить в себя не только все откровение мира, но даже ничтожно малую его часть…

Тайный замысел нашего Создателя, земное служение Христа, дело человека – все это единая ткань вечного творения всего того, что живет и вокруг нас, и в нашей собственной душе. Поэтому до конца человеческое в человеке – лишь то, что органически вплетается в нее. А значит не будет ошибкой утверждать: первые люди изгонялись из рая именно за то, что они отказались от всего человеческого в них…

Так что дело отнюдь не в промотании чего-то имущественного и осязаемого. Впрочем, Священное ли Писание, вековая ли мудрость народов находят во всем, что удовольствует одну только плоть, отнюдь не то, к чему должно относиться с какой-то особой трепетностью. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут».[39 - Матф. 6, 19.] «Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы он понести в руке своей. И это тяжкий недуг: каким пришел он, таким и отходит. Какая же польза ему, что он трудился на ветер?»[40 - Еккл. 5, 14 – 15.] Но если так, то и растрата обреченной на тлен вещественности – не столь уж великий грех в виду вечного. Отречение же от долга созидательности – это не только отказ от нашего Спасителя, с чем еще могла бы смириться спесивая гордыня воинствующего атеиста, но еще и род самоубийства. Во всяком случае самоубийства духовного.

К слову, отрекшихся от дара жизни даже хоронили за пределами кладбищенской ограды, ибо окончательно сгубивший свою душу человек ставил себя вне людского круга. Вот только вынесение своего приговора по этому роду самоубиения, по отречению от дара творчества, не дерзал взять на себя мирской суд. Как знать, может быть, инстинктом самого сердца веруя в то, что заблудшем так до конца и не угасло стремление когда-нибудь вспомнить о своем долге и возвратиться?..

Впрочем, библейская притча имеет не только индивидуальное, а может быть даже и не столько индивидуальное, сколько иное, куда более фундаментальное, если угодно – всемирно-историческое измерение. А значит, промотание даров и блуд возможны и в творчестве целых цивилизаций. Именно это промотание, именно этот «цивилизационный» блуд заставляют человека строить систему ценностей, в которой уже нет места никаким «фикциям» его души, строго рационалистическую алгебраически точную и логически выверенную систему, где аксиоматично,

…что человек – такая же машина,
Что звездный космос – только механизм
Для производства времени, что мысль –
Простой продукт пищеваренья мозга,
Что бытие определяет дух,
Что гений – вырожденье, что культура –
Увеличение числа потребностей,
Что идеал –
Благополучие и сытость…

В первом томе «Капитале» у К. Маркса показано, как с становлением машинного производства в условиях формирующейся капиталистической системы человек превращается в простой придаток бездушной машины

…чтоб вытирать ей пот,
Чтоб умащать промежности елеем…

Но там речь идет лишь о физическом существовании. Становление же вот такой, до предела формализованной «культуры» являет собой наглядную иллюстрацию того, как уже духовная составляющая человека становится точно таким же придатком (но теперь уже гораздо более страшного – претендующего на интеллектуальность) напичканного электроникой монстра. Во времена К. Маркса трудно было предположить возможность появления подобного механизма, но сегодня, когда персональный компьютер оказывается на каждом рабочем столе, становится вполне очевидным, что доводимая до предела рационализма и формализации духовная деятельность человека перестает быть человеческой. Сегодня обнаруживается, что такого рода деятельность в принципе может выполняться машиной, а раз так, то и она механистична по своей природе.

Есть творчество навыворот, и он
Вспять исследил все звенья мирозданья,
Разъял Вселенную на вес и на число,
Пророс сознанием до недр природы,
Вник в вещество, впился, как паразит,
В хребет земли неугасимой болью,
К запретным тайнам подобрал ключи,
Освободил заклепанных титанов,
Построил их железные тела,
Запряг в неимоверную работу;
Преобразил весь мир, но не себя,
И стал рабом своих же гнусных
Тварей.

Единственным движителем всеобщего созидательного потока может быть только потребность его души. И еще ответственность. Блуд и промотание накопленного отцами на самом деле начинаются только там, где исчезает и то и другое.

Вовсе не физические потребности ненасытимой ничем человеческой плоти возжигают пламень творчества. Дей­ствите­ль­ное существо созидания ле­жит совсем в другой, если уго­д­но, чу­­ж­дой едва ли не все­му ма­­те­ри­а­ль­но­му, сфере. Это только на первый – некритический – взгляд пройденный нами путь размечен новыми городами, все более и более совершенными технологиями, могучими и умными машинами, – подлинный же состав богатств, тысячелетиями копимых нами, трансцендентен по отношению ко всем процессам, протекающим где-то под кожным покровом человека.

Обратим внимание на одно интересное, но, как правило, игнорируемое всеми служителями абстрактного книжного знания обстоятельство: даже окончательное, выделение из царства животных того двуногого существа, которому предстоит завоевать мир, еще не означает обретения нашим пращуром всех качеств, которые с наибольшей точностью и полнотой характеризуют собственно человека. Только художнику

(Лишь художник, занавесью скрытый,
Он провидит страстной муки крест
И твердит: «Profani, procul ite,
Hicamorislocussacerest»[41 - Невежды, прочь отсюда, здесь священное место любви.])

открыта истина, очевидна противоположность. Лю­бовь и кова­р­ст­во, до­блесть и алчность, ми­­­ло­­се­р­дие и жесто­кость, верность и корысть, же­р­твен­ность и пре­дательство… – ни­­­что из это­го ря­да, который можно продо­лжать и продолжать ед­ва ли не до бес­ко­нечно­сти, не бы­­ло зна­ко­мо порвавшему со своим прошлым существу там, в далеком каменном веке. Но ведь именно этот пре­ди­кативный ряд сегодня и об­­ра­зу­­ет со­бой совокупность, вероятно, са­­­мых су­ще­ст­венных оп­ре­делений нашей подлинной природы. Как говорили встарь, души, или – для тех, кому неприемлема подобная терминология – личности. А это значит, что собственно человеком человек становится вовсе не там, на самой заре неолита, а гораздо позднее. И отнюдь не автоматически, просто получая в дар от мимотекущего времени набор каких-то видоизмененных эволюцией хромосом, но лишь свершая нелегкий труд нравственного самосозидания. Да ведь и спустя тысячелетия едва ли не все новообретенное им оказывается легко утрачиваемым в размен на низменные, но все еще властные над ним позывы. Собственно, именно об этом и говорит библейская притча…

Впрочем, будем справедливыми, утрачиваемыми не всегда безвозвратно (и об этом тоже говорится в Евангелии).

Словом, именно не поддающееся ни внятному определению, ни строгому инструментальному замеру, не формируемое никаким из известных нам материальных процессов начало (душа ли, личность) на про­тя­­же­­нии всех ис­­текших ты­ся­че­­ле­­тий и была еди­­н­ст­­вен­­ным пред­метом не прерываемой ни на еди­ное мгно­ве­ние жи­­во­т­во­ря­щей дея­те­ль­­но­сти человека. Так что подлинная тайна нашей ис­то­рии запечатлевается вовсе не в хро­ни­ке войн или классовых битв, строительства го­­родов или освоения новых ко­н­ти­не­н­тов, освоения атома или раскрытия ме­ха­ни­з­мов фун­к­ци­онирования головного мозга (хотя, конечно, и в этом тоже), – она в генезисе нашей души, и только этот ве­чный генезис образует собой ее под­лин­ный смысл. Нет ничего ошибочнее, чем видеть в ис­тории цивилизации жизнеопи­сание ка­ко­го-то землепашца, который лишь из­редка под­ни­мает голову, чтобы взглянуть на зве­­зды. На­про­тив, это повесть об од­ном бо­ль­шом по­эте, который в силу своей природы выну­ж­ден за­бо­ти­ть­ся также и о земном; все прочее – не более чем сле­ды, ос­тавляемые им на зыбком пе­с­ке столетий…

Личность, душа индивида – вот то единственное, что делает его собственно человеком, а еще и абсолютно равновеликим всему человеческому ро­ду. Име­н­но в этой таинственной и неопределимой субстанции он способен полностью растворить все определения своего социума, и даже бо­­ль­ше то­го – встать над ним, чтобы повести его за собой. Именно эта субстанция, будучи брошена на чашу каких-то нра­в­ст­венных ве­сов, способна уравновесить судьбу индивида с судьбами целых народов. Имен­но она суть то бездонное метафизическое начало, что позволяет единым понятием чело­ве­ка объять и крохотную сме­ртную монаду, и всю совокупность сквозящих через ты­ся­челетия разноязыких племен…

Но все это справедливо лишь только там, где есть вечное служение, где нет отречения от всего того, что, собственно, и составляет долг и назначение человека…

А впрочем, тема греха далеко не единственная и даже не главная в этой притче. Главное – это все-таки покаяние и прощение заблудшего, но все еще не потерянного для добра сына. Внимание же, уделенное его распутству, объясняется тем, что понять и покаяние, и прощение можно лишь уяснив действительный состав его вины.

Мы видим, что, пройдя все круги моральных запретов, сын претерпевает глубокое нравственное перерождение. Но заметим и другое: нравственное восхождение совершает и любящий его отец, который поначалу даже в апофеозе ссоры не умеет найти слово для ее разрешения. Ничто в одиссее сына не проходит бесследно ни для того, ни для другого, но только ли интерьер внутрисемейного интима отобразился в древней библейской притче?

Вспомним. Впавшее в грех человечество, за исключение праведника Ноя с его семейством, безжалостно истребляется всемирным потопом. «И увидел Господь[42 - Бог], что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их».[43 - Бытие 6, 5 – 7.] «И вот, Я наведу на землю потоп водный, чтоб истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что есть на земле, лишится жизни».[44 - Бытие 6, 17.]

Вышедший из Египта Израиль за отпадение от своего Господа осуждается сорок лет бродить по Синайской пустыне. «И сказал Господь Моисею и Аарону, говоря: доколе злому обществу сему роптать на Меня? ропот сынов Израилевых, которым они ропщут на Меня, Я слышу. Скажи им: живу Я, говорит Господь: как говорили вы вслух Мне, так и сделаю вам; в пустыне сей падут тела ваши, и все вы исчисленные, сколько вас числом, от двадцати лет и выше, которые роптали на Меня, не войдете в землю, на которой Я, подъемля руку Мою, клялся поселить вас, кроме Халева, сына Иефонниина, и Иисуса, сына Навина; детей ваших, о которых вы говорили, что они достанутся в добычу врагам, Я введу туда, и они узнают землю, которую вы презрели, а ваши трупы падут в пустыне сей; а сыны ваши будут кочевать в пустыне сорок лет, и будут нести наказание за блудодейство ваше, доколе не погибнут все тела ваши в пустыне; по числу сорока дней, в которые вы осматривали землю, вы понесете наказание за грехи ваши сорок лет, год за день, дабы вы познали, чтозначит быть оставленным Мною».[45 - Числа 14, 26 – 34]