Одновременно: жизнь

Два дня, что называется, провисел на телефоне. Обзванивал друзей и принимал их звонки. Слышал только сочувствие и готовность оказать всяческую помощь. Это радостно и внушает надежду. К вечеру вчера всё же вырвался к морю. Съездил в посёлок Янтарный, на самый любимый из ближайших к городу пляжей. Впервые в этом году разделся, подставил бледное после зимы туловище под солнечные лучи и балтийский ветер.

Какой же это особенный, упругий и в то же время ласковый ветер! В нём много запахов, каких не бывает у океана или очень солёных морей. В балтийском ветре удивительная смесь морского букета и запахов, которые долетают с могучих рек или больших озёр. Балтика же такая – на вкус как малосольный огурец. Да и вода вчера была 20 °C, чистая, зелёная и мягкая. Открыл для себя купальный сезон. Стало полегче. Многое прояснилось, и стало не так страшно и пугающе.

Сейчас обдумываем и решаем, с чего начать процесс воссоздания декораций, реквизита, оборудования и прочего. Со многим понятно, что делать, однако утрачены довольно ценные вещи – не в смысле стоимости, а в смысле их редкости. В частности, где взять новую промокашку для «Прощания с бумагой»? На удивление, во всём этом жутком пожарище промокашка хоть и пострадала, но не погибла целиком. Погнулись металлоконструкции, дотла сгорела мебель; видеопроекторы и дым-машина даже не смогли быть опознаны, а вот промокашка в полиэтиленовой обложке обгорела только с краю и запаялась в полиэтилен, будто заламинировалась.

Но в спектакле её уже показывать невозможно. Вдруг у кого-нибудь сохранилась чистая розовая промокашка? Именно розовая, потому что она была самая распространённая, классическая и приятная. Мало ли! Может, лежит у кого-то, забытая и ненужная. А нам она необходима. Мне необходима.

Может, у кого-то есть и ему не нужен авиационный, так называемый «высотный» шлем, похожий на шлем космонавта. Их довольно много на руках у коллекционеров и любителей авиации. Может, у кого-то есть и ему не нужна пишущая машинка довоенного производства…

Мы ещё не составили список того, что нам надо, и того, что, может быть, у кого-то пылится в гараже или на даче. Мы подумаем, как можно нам это передать или показать, если вдруг у кого-то есть то, что нам надо, и кому-то не жалко это отдать.

Сейчас в Калининграде прекрасный, тихий вечер. Ни ветерка, никакого движения в небе и ветвях. Пару часов назад прогрохотала гроза и был ливень. Сейчас всё пахнет и даже благоухает.

Завтра все заботы и хлопоты, связанные с утратой дорогого нам имущества, возобновятся. Они, эти заботы, сами собой никуда не денутся. Но сейчас, тихим воскресным летним вечером, они как бы уходят в опускающиеся сумерки. Совсем не хочется об этом думать. И не буду. Подумаю об этом завтра (спасибо Скарлет О’Хара за жизненный пример). И спасибо друзьям, которые дают возможность хотя бы один вечер не думать о случившимся, а наоборот, вселяют уверенность, что всё будет хорошо.

25 июня

Уже начали поступать письма с предложениями передать нам в пользование для спектакля «Прощание с бумагой» пишущую машинку, кто-то ищет лётный шлем… Большое спасибо! Однако подождите немного. Мы ещё не составили список и описание предметов, которые, надеемся, могут найтись в чьих-то руках и могут нам из этих рук быть переданы. Но сейчас о другом: хочу рассказать о нашем первом совместном концерте с «Мгзавреби» в Москве.

Концерт состоялся 15 июня. 14-го я, смертельно усталый, прилетел утром из Воронежа после гастролей по ближнему к Москве кругу. Вечером исполнял спектакль. Пока я был на сцене, ребята прилетели из Тбилиси. По понятной причине я не мог их встретить. У них была задержка при вылете, потом долгая возня с получением багажа, то есть музыкальных инструментов. Я волновался. Очень хотелось, чтобы Москва и Россия в целом, в которую они все прибыли впервые в жизни, встретила их дружелюбно. Хотя бы встретила, потому что визы мы им выбивали и они их получали с большим трудом и очень долго. В то время как российские граждане могут прибывать в Грузию без виз. Добрались «Мгзавреби» до места ночлега сильно за полночь. И я не смог их дождаться, потому что вынужден был от усталости просто упасть и уснуть. Встретились мы только на сцене клуба Б2. Когда я пришёл в клуб, они, деловые и счастливые, сообщили, что инструменты настроены и можно репетировать. А потом, почти наперебой, стали говорить, какие прекрасные люди встретили их в Москве. Гиги, впечатлённый, говорил о том, что опасался того, как будет всё происходить в аэропорту с таможней и на границе, а всё вышло очень хорошо. Он рассказал, что у них вызвало большую трудность заполнение иммиграционных карточек и деклараций. Читать-то и говорить по-русски они умеют все, в разной степени, но неплохо. А вот навыков письма на русском языке у них нет. Они застряли с этими бумажками надолго и остались последними с рейса перед контрольно-пропускным пунктом. Восемь молодых грузин, впервые прибывших в Россию, громко обсуждали детали заполнения необходимых бумажек. «А потом, – сказал Гиги, – к нам вышла девушка в форме и сказала пройти с ней. По его словам, он заволновался и даже испугался, а девушка вместе со своими коллегами быстро заполнила им все бумажки и дружелюбно, гостеприимно и без каких-либо проволочек пропустила их через границу и таможню. Как же я рад был это слышать!

При всей известности и настоящей популярности «Мгзавреби» в Грузии, ребята совсем ещё не избалованы хорошей организацией концертов и неким стандартным набором того, что получает артист в гримёрной и на сцене клуба или зала, в котором выступает. В частности, они не знали, что в гримёрной должно быть обязательно полотенце. Каждому. Они искренне радовались мелочам, а главное – нормальной, слаженной работе звукооператоров и техников. То, что я видел, когда был на концерте в Тбилиси, совершенно отличается от того, к чему сам привык. В Тбилиси настройка звука, так называемый саундчек, проходила долго, весело, можно сказать, по-домашнему. Всё обсуждалось, кто угодно мог давать советы, звукооператор был всем доволен. Все были довольны друг другом. Вот только сам звук оставался немного делом необязательным. Это было трогательно, мило и как-то, в лучшем смысле, по-грузински.

Гиги ужасно волновался перед первым московским концертом. Это было видно по глазам, по необычной бледности лица, по движениям рук. Я хорошо его понимал. Ещё бы! В первый раз сыграть в России, в Москве. Впервые шагнуть в эту вроде бы знакомую, близкую, нечужую, но огромную и неизведанную страну. Впервые встретиться с Нами, то есть с российской публикой и слушателями.

Гиги волновался гораздо сильнее, чем я в Тбилиси. У меня опыта многократно больше, да и в Тбилиси я бывал много раз. А перед нашим концертом в Москве с нетерпением, с безудержным рвением ждал выхода на сцену. Ждал как человек, у которого есть хороший подарок – сюрприз, – и ему не терпится его показать и вручить другу. Я не сомневался, что будет прекрасно. Но я не мог представить, насколько прекрасно! И я не ожидал того мощного градуса, который возник моментально в зале и на сцене, не ожидал тех искр, которые высекут музыканты и публика, не ожидал взаимного удивления и восторга друг от друга. А удивлены были и восхищены как «Мгзавреби», так и те, кому посчастливилось быть на их первом выступлении в Москве.

Те, кто занимается сценическим творчеством, часто слышат вопрос: вы помните своё первое выступление? Кто-то помнит, кто-то – нет. К тому же что считать первым выступлением на сцене? Первый стишок на утреннике в детском саду, участие в школьном хоре, в студенческой самодеятельности, или самые первые малоосознаваемые сценические экзерсисы на пути к профессиональной сцене? Трудно сказать. А 15 июня в Б2 было действительно первое выступление уже сложившегося, зрелого, со своим звучанием, лицом и своей интонацией самобытного коллектива перед российской публикой. Это было чудо! Потому что такой первый концерт бывает только один раз. Это последних концертов бывает много: последний в этом сезоне, последний в этом составе, последний в этом городе, но первый – он и есть первый. Те, кто тогда были в Б2, не забудут, как не забудут этого «Мгзавреби», как не забуду этого я.

Я наблюдал, как пришедшие на концерт разглядывали уставленную инструментами и аппаратурой сцену. Они смотрели с удивлением: они не видели того, что всегда есть и должно быть на сцене, если ты пришёл на рок-концерт. А этого не было! Не было большой ударной установки, не было этой пирамиды из барабанов и тарелок. Клавиши, гитары, бас стояли на своих местах. Микрофоны… А вместо большого количества барабанов стоял один маленький, похожий на песочные часы, африканский барабанчик. Я слышал, как люди переговаривались между собой и высказывали предположение, что, наверное, будет исполняться что-то народное, негромкое…

Концерт начался с тридцатиминутной задержкой. Зрители долго проходили в зал. Эти тридцать минут Гиги, по-моему, ничего вокруг себя не видел. Он был тихий, ушедший куда-то глубоко в себя. Как я люблю людей в этом состоянии! В такие моменты ты видишь, что человек живёт только и исключительно творчеством, музыкой, стихами, то есть всем тем, что он готовится через мгновения отдать другим людям со всей возможной силой, и тем, что мы иногда называем душой.

Перед тем как объявить группу «Мгзавреби» и наш совместный концерт, я подумал, что мне удастся сейчас поделиться сразу два раза: я поделюсь с «Мгзавреби» своей публикой – всё-таки на концерт пришла публика, которая привыкла видеть на этой сцене наши выступления с «Бигуди»… А с публикой я поделюсь музыкой и тем, что называется «Мгзавреби»… Я вышел, сказал, что концерт будет состоять из нескольких частей и что сегодня впервые прозвучат наши совместные песни, которые мы записали за почти год работы, но в самом начале пусть сыграют «Мгзавреби» без меня. Я предложил пришедшим познакомиться и начать привыкать к тем музыкантам и друзьям, которых я знаю и люблю. Я сказал, предоставил сцену моим грузинским коллегам и тут же побежал в зрительный зал.

То, что происходило на концерте, я описывать не буду. У меня не получится, и нет смысла. Не на второй, не на третьей, а уже на первой песне весь зал танцевал, размахивал руками и был полностью вовлечён в музыку. Я много раз бывал в Б2 и много раз играл в нём. Но я не видел, чтобы охранники, которые каждый день, работая в клубе, слушают, а чаще всего вынуждены слушать самых разных исполнителей самого разного уровня… Так вот, я не видел, чтобы они практически с начала концерта снимали происходящее на фотоаппараты и телефоны. Один парень из охраны сам себе приговаривал: «Ну, грузины, ну, грузины!»

Удивительно то, что концерт состоялся 15 июня нынешнего, а наш последний концерт с «Бигуди» именно 15 июня прошлого года. Это получилось случайно. Я осознал это только вечером накануне. Как же здорово, что мы десять лет работали с «Бигуди»! Как здорово, что спустя десять лет мы расстались самым дружеским образом, понимая, что нужно жить дальше. Если бы не было этих десяти лет совместной работы, разумеется, никакого концерта и альбома с «Мгзавреби» не было бы и в помине. Если бы мы не расстались в прошлом году, разумеется, не было бы эсэмэс-сообщения и звонка из Тбилиси с предложением попробовать что-то сделать вместе. Не было бы! Это закон жизни.

26 июня

Мы играли наш первый концерт больше двух часов. Нас не отпускали. Да и мы не хотели уходить. Пока у нас с «Мгзавреби» готово и отрепетировано всего девять песен. В альбоме их будет одиннадцать. Две песни из тех, что мы сделали и исполнили 15-го, в альбом не войдут. Но альбом выйдет только в октябре. То есть мы вместе исполнили девять вещей и раза три повторили некоторые на бис. Остальное ребята играли и пели сами. Так что почти половину концерта я провёл в зрительном зале среди зрителей. Я был счастлив и на сцене, и глядя на неё. В конце концерта, отдавая дань десяти годам незабываемой совместной работы с «Бигуди», из почтения к тому, что когда-то Гиги и его друзья услышали в нашем исполнении и полюбили, и из благодарности к дивной песне моей юности, мы, почти не репетируя, исполнили «На заре». Она прозвучала совсем по-другому, чем было у нас с «Бигуди» и с Ренарсом Кауперсом: с грузинским мягким акцентом, не в таком темпе, не так мощно, но невероятно тепло и к большой радости собравшихся.

После концерта все были оглушённые, уставшие, неразговорчивые. Ребята писали эсэмэски домой… Потом мы поехали в ресторан. В Москве стояла летняя ночь, в ресторане никого не было. Не было ни сил, ни голода, ни жажды. Была усталость, удовлетворение и звон в ушах. Прекрасный звон после мощного, громкого концерта. Так продолжалось какое-то время. Но грузины всегда и везде грузины. Прозвучал один тост, другой. Негромкие, небравурные… Потом ещё кто-то что-то сказал… К нам присоединились друзья, которые были на концерте… А потом грузины, конечно, запели. Они пели грузинские песни, но среди них вдруг проскочила знакомая с детства «Мы своё призванье не забудем, смех и радость мы приносим людям». Песню бременских музыкантов они также спели по-своему, моментально разложив на голоса. Так мы и встретили рассвет.

На следующий день ребята пошли ко мне на спектакль. После спектакля были тихими, усталыми, впечатлёнными. Я повёл их ужинать и испытал серьёзный стресс. Представьте, восемь молодых грузин, для которых самый большой город, в каком они бывали, это Киев. Для них естественным ритмом жизни является ритм Тбилиси, где никуда не надо спешить, где почти все друг друга знают, а если не знают лично, то знают кого-то из родственников, знакомых или одноклассников. Где нет той скрытой агрессии и опасности, которая, как бы ни была приятна летняя Москва, особенно в выходные дни, всегда в этом огромном городе присутствует и про которую никогда нельзя забывать – хоть и очень хочется забыть. Я был как пионервожатый, который собирает своих подопечных и одного всё время не хватает. Пока находишь отсутствующего, теряются ещё два. То кто-то пошёл покурить, то кто-то с кем-то заговорил, то кто-то решил что-то сфотографировать. А нам нужно было перемещаться на трёх такси. Я совершенно не хотел их запугивать и настораживать, а они всё говорили, что они взрослые люди, сами во всём могут разобраться, и чтобы я не волновался. Но стоило мне чуть-чуть потерять бдительность, как сволочной таксист, которому я всё объяснил и дал денег, завёз троих чёрт-те куда и, ничего не объяснив, высадил из машины и уехал. Про то, как мы нашлись, не буду говорить. Но как же приятно было смотреть на этих красивых, весёлых, очень разных, открытых и дружелюбных людей на Тверской улице и чувствовать, слышать, видеть, из какого они другого, маленького, уютного и пока ещё живущего по иным правилам и традициям мира.

До их возвращения в Грузию мы успели сыграть два крошечных концерта на телевидении «Дождь» и на канале «Москва 24». Надо было видеть, какое оживление царило на студиях с их появлением и с того момента, как они начинали даже не играть, а просто настраивать инструменты и распеваться. Из этого всего становилось ясно, что все соскучились по грузинам, даже если их толком никогда не видели и не знали. Многие, кто их слышал, даже и не догадывались, что на самом деле скучали по ним.

Самый приятный эфир был на радио «Серебряный дождь» в программе «Что-то хорошее» у Алекса Дубаса. Алекс прямо в эфире, не говоря радиослушателям, открыл бутылку вина. Моментально возникла удивительная атмосфера то ли «квартирника», то ли посиделок на даче у старинного друга. Мы что-то исполнили. Алекс принимал эсэмэс-сообщения от слушателей. Девушка из Твери написала, что счастлива нас слышать, что когда-то в детстве жила в Кахетии, в Телави, и с детства запомнила из песенки несколько грузинских слов. Она написала эти слова, Алекс, как смог, их прочёл, а ребята, не сговариваясь, подхватили и спели эту песню. Это было чудо. Чудо живой встречи. Берусь только догадываться, как была счастлива та девушка в Твери. А потом я вспомнил эпизод из фильма «Мимино», когда герой из Западного Берлина пытается сначала позвонить в Дилижан, но это оказывается невозможно, а потом просит соединить его с Телави, но его соединяют с Тель-Авивом, где он попадает на земляка, и они вместе поют. Я напомнил этот фрагмент, и ребята тут же спели ту самую песню.

За прощальным ужином я спросил Гиги и ребят: «Ну что, братцы, сейчас вернётесь в Тбилиси и увидите, какой он маленький, уютный, тихий и весь родной? Увидите город, в котором знаком каждый дом, балкон, переулок… Город, в котором вы помните, какая была булочная или хинкальная на месте сегодняшнего бутика или кафе, где Кура течёт, как выясняется, совсем неторопливо…» Они заулыбались и молча покивали в ответ. Мы выпили и расстались до следующего концерта, который состоится в Москве 20 июля.

Вспоминаю концерт, эфиры, нашу студийную работу в Тбилиси, наши репетиции, наши ужины, нашу совместную усталость и совместную радость. Улыбаюсь.

30 июня

Производство новых декораций удалось запустить, сбор средств идёт вполне успешно, несмотря на лето и уже начавшиеся отпуска и разъезды. С остальными деталями пока определяемся. Поступает много писем поддержки и предложений разнообразной помощи. Это приятно, чертовски приятно.

А в Калининграде прошли дождики, зелень достигла пика буйства и мощи. Деревья ещё не устали и не согнулись под тяжестью листвы. Лето движется к своему пику и апогею. Жаль, я не совпал в этом году с этим летним ритмом. В саду расцвела гортензия. Она, можно сказать, не расцвела, а бабахнула, как мощная яркая хлопушка, а хлопки бутонов так и замерли. Вон они, я вижу их в окно. Чудо какое-то! Этой гортензии даже хочется сказать: «Простите, можно слегка поскромнее? Что ж вы так-то?! Это даже чересчур». Этим летом многое чересчур…

Вспоминаю последние гастроли этого сезона по Ярославлю, Иваново, Владимиру, Липецку, Рязани и Воронежу. В первый раз я был в этих городах в такую по-настоящему летнюю и щедрую пору. Раньше, если бывал осенью – это уже было начало холодов, если весной или в начале лета – попадал в дожди и грозы. В этот же раз я увидел Ярославль в настоящем блеске. Блестело всё: купола, свежая листва, река, улицы после мощного наводнения, окна после недавней майской помывки, ещё совсем белые, незагорелые тела на пляже тоже блестели после первого купания. В первый раз исходили весь город вдоль и поперёк с вечера до рассвета. Под утро счастливые, усталые ели в каком-то заведении селёдку под шубой и запивали квасом. Вот сейчас вспомнил и почувствовал усиленное слюноотделение. Меньше трёхсот километров от Москвы – и на? тебе – Ярославль! Красиво, спокойно, вкусно. Город местами удивительно и изощрённо красив. Он мне всегда нравился, но в первый раз я его увидел в зелени, летней неге и радости.

Я часто упоминал, что средняя полоса России, Мещёрский край, Золотое кольцо, Поволжье, все места, описанные Тургеневы, Буниным, Паустовским, Пришвиным, мне с детства были неведомы и незнакомы. Тот самый знаменитый литературный пейзаж мне всегда казался слишком литературным и слишком сочным. Мой пейзаж – это сибирские чуть холмистые дали с полями, лесополосами и островами березняков. А ещё извилистая быстрая тёмная река, часто с одним крутым берегом. Нынче же летом я увидел то, о чём так блистательно писали многие и многие.

Во Владимире в этом году было хоть и красиво, но случилось экстремальное количество комаров и мелких, кусучих мошек. К такому их количеству, наверное, привыкли нефтяники в тундре в самый разгар короткого северного лета, да таёжники. Но у тех хоть защитные сетки от кровососущего гнуса, во Владимире же на фоне церквей и старинных стен попадать в тучу кровопийц было странно. Я никогда не видел, чтобы люди так отчаянно отмахивались в центре города от комаров и мошек сломанными тут же в сквере ветками, чтобы укрывали детей чем только можно и в панике бежали с остановок в любой проходящий транспорт или домой. Бедные модницы, надевшие долгожданные короткие юбки и платья, недолго могли гордо идти по улице. Они очень скоро начинали поджимать ноги, потом отмахиваться, а потом переходили с быстрого шага на бег и бегство. Мне сказали, что такого злосчастья не было на памяти тех, кому лет столько же, сколько мне. В этом году что-то неладное случилось в природе. В Иванове тоже сильно кусали комары, их, по словам местных жителей, было больше, чем всегда в это время, однако во Владимире было нечто… Разве только жители Ханты-Мансийска или Сургута могут лучше остальных представить себе то, что творилось во владимирском городском воздухе. Может быть, именно поэтому спектакль во Владимире прошёл с какой-то особой теплотой.

Жарко в эти дни было очень. Мы умирали от духоты и кровопийц во Владимире, а из Рязани нам говорили, что у них страшный ливень, всё залило и дождь не прекращается. От Владимира до Рязани не так уж далеко, но поверить в то, что где-то неподалёку не ливень, а даже дождик, было сложно. Выехали из Владимира в Рязань не рано, приехали туда к вечеру. Ехали, думали, ну где же дождь? Вот проехали знак, что до Рязани пятьдесят километров. Дорога и обочины были сухие, и давно. Тридцать километров – никаких признаков дождя. Двадцать – жара и яркий солнечный вечер. За десять километров до Рязани мы увидели впереди мрачные, тёмные и густые тучи. А за три километра до Рязани въехали в дождь. В самой Рязани было видно, что дождь здесь идёт уже сутки, и невозможно себе представить, что где-то может быть солнце и сухо. В Рязани мы обнаружили почти предпотопное состояние; загнанные под тенты, навесы и в душные помещения свадьбы, невест и женихов с кислыми физиономиями, которые пытались в последних солнечных лучах хоть под зонтиками, но сфотографироваться возле обязательных для рязанских свадеб мест. Дождь словно завис над городом, как душ.

Впервые играл в Рязани в драмтеатре. Прежде всегда работал в филармонии. Два года здесь не был и на спектакле радостно чувствовал, как мы с публикой друг по другу соскучились. Не знаю почему, но рязанская публика как-то особенно мне дорога. В Ярославле здорово, в Иванове отлично, во Владимире тепло, а вот в Рязани всегда бывает какая-то особенная атмосфера и случаются импровизации, которые остаются в спектаклях надолго. А ещё в Рязани столкнулся с удивительным проявлением гостеприимства. Меня пригласили в новое модное рязанское заведение под названием «Балкон». Заведение новое, народу модного было много. Руководство «Балкона» преподнесло мне и небольшой компании, с которой я был, бутылку водки в ведёрке со льдом. Однако рюмок и ничего больше не принесли. Когда лёд растаял, бутылку забрали. Вот такой неожиданный вид гостеприимства.

В Липецке жил в гостинице, в которой хозяин, армянин, достиг предельных на сегодняшний день вершин воплощения армянской мечты о красоте. То, что намешено в интерьерах, если это можно назвать интерьерами, словом эклектика определить невозможно. Это либо безумие, либо, и скорее всего, бессовестная жадность и желание изобразить шик. Армянские зодчие когда-нибудь доканают наши города и изнасилуют всё, что можно назвать здравым смыслом.

В Липецке, в вечер приезда, имел два замечательных наблюдения. Во-первых, прямо возле гостиницы я повстречался и коротко пообщался с уникальным бомжом. Таких я не видывал, хотя встречал много разных. В начале одиннадцатого вечера я вышел из гостиницы, и меня тут же окликнул сидящий неподалёку на скамеечке человек. Я услышал вежливый и жалобный возглас: «Пожалуйста, вы не могли бы мне помочь!» Я оглянулся, увидел сидящего довольно тучного и совсем не старого человека, с какими-то физическими проблемами. В руке у него была клюка, да и рука, держащая клюку, тоже была не вполне нормальной. Я оглядел человека, пошарил по карманам и нашёл 50 рублей. Он же, увидев деньги, тут же вежливо сказал замечательную фразу: «Простите! Мне нужны не деньги, мне нужна помощь». Услышав это, я удивился и поинтересовался, чем могу помочь. Тогда он достал из какой-то своей авосечки стеклянную бутылку пива и сказал: «Будьте добры, откройте мне бутылку, пожалуйста». Я был в восторге! А буквально через пятнадцать минут я наблюдал, как по вечерней улице очень пьяный крупный мужчина, одетый в одни застиранные, но давно не стиранные трусы, не шорты, не плавки, а именно трусы… Пьяный, толстый, со свисающим на трусы пузом шёл, шлёпая домашними тапочками, не видя никого вокруг и перед собой. Он тащил за собой на длинном поводке крошечную собачку, довольно облезлую, среднюю между малюсенькой болонкой и крупным йоркширским терьером. Собачонка явно была старенькая. Она, бедная, всеми четырьмя лапами упиралась, сворачивала голову в стороны, стараясь заглянуть в глаза всем прохожим и проезжающим мимо в автомобилях людям. Она не скулила, не просила о помощи, но внятно стремилась показать своим взглядом, мол, я не с ним и не имею к нему никакого отношения, я совсем не такая, он не мой, я не его… мне очень стыдно.

В Липецке у меня уже почти совсем не было голоса. Но спектакль прошёл прекрасно, хоть в зале было очень душно. Однако никто за время спектакля зал не покинул, и на телефонные звонки также пожаловаться не могу.

Воронеж меня в этот раз просто поразил. Город весь гулял. Я увидел его красоту и разнообразие, мне удалось походить по нему пешком, наблюдать несколько прекрасных вечерних видов. Я чувствовал себя в безопасности и радости. Отчего-то встречались весь вечер только симпатичные лица. И хоть я прекрасно понимаю, что в какой-то другой день, в какой-то другой вечер в любом городе можно встретить совсем иные физиономии, в тот вечер было хорошо.

В Воронеже я не был со спектаклями больше четырёх лет. Завершение гастрольного тура было мощным и даже переросло в овацию. Я был счастлив в этой поездке. Прекрасна эта земля! Не случайно такие удивительные писатели так много времени, души и самых точных слов потратили на эти края. Я проехал много-много километров между упомянутыми городами, видел мощные леса, прекрасные поля, брошенные и спившиеся некогда живописные деревни, массу красивейших церквей, и вдоль дороги всё цветущие люпины, нереально сочного сине-сиреневого цвета. Местами пейзаж был такой, что я просил остановить машину, выходил из неё, желая вдохнуть запахи разнотравья и свежей листвы. Но как ошпаренный возвращался, моментально укушенный минимум десятком комаров. В пути я видел сумасшедшие закаты, отражающиеся в медленных, совсем не широких речках. Я встретил несколько удивительных туманных рассветов. Я видел в этой поездке много красоты. Жаль, по большей части из-за стекла, так как комаров было чересчур…

2 июля

12 июня, по дороге из Рязани в Воронеж, заехал в Путятинский район Рязанской губернии, в деревню Мясное, где в самом начале 1970-х купил себе дом, многие годы его перестраивал и какое-то время, по собственным словам, был счастлив Андрей Тарковский. Эта деревня и этот дом подробно описаны и даже зарисованы им самим в дневниках. Без сомнения, это единственная точка на Земле и единственное жильё, которое сделано было как он умел и хотел, и где ему удалось хоть какое-то время жить так, как он хотел и умел.

Его родной дом и дом его детства утрачены и не несут на себе признаков его присутствия. Московские квартиры также мало что могут сообщить. Но дом в Мясном, который он сам неожиданно нашёл и выбрал для себя, его устройство и убранство, многое могут открыть и рассказать о таинственном и непостижимом мастере и художнике, коим являлся Андрей Тарковский.

Я ехал в Мясное с большим волнением и даже трепетом. Ехал я туда не случайно и не наобум. Меня пригласили те, кто многие годы хранит и печётся как может о доме и его содержимом. Ехали мы по нормальной асфальтовой дороге почти через весь Путятинский район. Проехали массу деревень и деревушек, с уже обветшавшими некогда могучими деревянными домами с резными наличниками и прочими деревянными кружевами. Новых строений в прежней традиции не видели ни одного. Видимо, нет в деревнях теперь таких мастеров и никому не нужны подобные сложные подробности вокруг окон и вдоль крыш. Встречались довольно ухоженные старые дома, где резьба аккуратно покрашена свежей краской, в окна вставлены новые стеклопакеты и пластмассовые белые рамы. Сочетание печальное… Я ехал и боялся увидеть жалкую руину вместо некогда любимого Тарковским дома. Ещё больше боялся я увидеть что-то до безобразия перестроенное, изуродованное, погубленное чужими руками и сознанием.

На условленном повороте нас ждала машина. Как нам объяснили по телефону, сами мы ни Мясное, ни тем более дом не отыщем. Мы свернули и поехали по грунтовой дороге в поле. А потом и с грунтовой дороги свернули. Этот путь хранил следы серьёзной распутицы и ясно указывал на то, что здесь ездят редко, а в дожди требуется серьёзная внедорожная техника.

Я всматривался в пейзаж и пытался представить его себе сорок лет назад. Всё время думал: этой ли дорогой ходил Андрей Арсеньевич к своему дому, видел ли он этот пейзаж и какими были тогда эти деревья? А главное – я силился увидеть и услышать то, что ему когда-то полюбилось именно здесь, не в самом близком к Москве и далеко не самом легкодоступном месте. Месте, где нет поблизости знаменитых, древних и столь любимых им церквей и монастырей, нет большой реки, нет тихого большого озера, нет ничего очевидно и кричаще красивого и признанного красивым…

Я ожидал, что мы въедем в деревню, где будет хотя бы одна улица, типичные деревенские заборы, недалеко стоящие друг от друга дома. Однако увидел я совсем другое. Мы приехали к широкому полю, в котором стояла маленькая недостроенная часовенка красного кирпича, а поле уходило в лесок. Дорога, по которой мы ехали, как раз и шла вдоль этого поля, которое оставалось справа. А слева земля уходила плавно, полого вниз, где медленный склон упирался в заросшую по берегам речку. На этом склоне я увидел две большие усадьбы с очевидно современными и безобразными большими домами, а на их больших участках было наверчено чёрт-те что: сараи, гаражи, цистерны и прочее дачно-садово-огородное. С подворий доносились резкие звуки – это визжали газонокосилки и что-то вроде электрорубанка или электропилы по металлу. Чуть поодаль виднелся ещё один безобразный теремок, построенный в стиле «дёшево, но сердито». Я пробежался по пейзажу обескураженным взглядом и не увидел ничего, что ожидал увидеть. Прежде всего я не увидел руины. Но также я не увидел ничего того, что могло бы мне напомнить о восхитительных полароидных снимках, которые когда-то Тарковский сам сделал в Мясном. Я с ужасом подумал, что какой-то из этих домов поглотил тот небольшой кирпичный дом. Поглотил и похоронил в своей безобразной утробе.

Благо я ошибся. Благо я просто не заметил потемневшее, невысокое, с наглухо закрытыми жестяными листами окнами и под жестяной же крышей строение, которое по самую крышу утопало в дико разросшемся кустарнике.

Встречали меня две дамы. Не буду без разрешения их описывать и называть. Они многие годы знали Андрея Тарковского, работали, дружили многие годы, жили с ним под одной крышей, прекрасно знали его жену и сейчас сотрудничают с его сыном Андреем Андреевичем. Меня они пригласили посетить Мясное, потому что, к моей великой радости, прочли и приняли мою книгу «Письма к Андрею», а также узнали, что я буду в Рязани с гастролями.