Асфальт

Миша вошёл в просторное, квадратное, наглухо зашторенное помещение. Стены были какие-то коричневые, шторы тоже, письменный стол, кресла и диван тоже коричневые. В помещении было свежо и ничем не пахло. Свет был какой-то вечерний, на стенах не висело ни одной картинки. Это всё Мише понравилось.

– Ну-с, ещё раз здравствуйте, Михаил, – сказал Юрий Николаевич и протянул Мише свою маленькую, аккуратную, и, как выяснил Миша, пожимая её, очень мягкую руку.

– Здравствуйте, – сказал Миша и виновато улыбнулся.

– А вы совершенно не похожи на творческого работника, – всё ещё держа Мишу за руку, сказал психотерапевт, – и ещё мне непонятно, почему вы так волнуетесь. Я не психиатр, не бойтесь, – и он хохотнул, отпустил Мишину руку, указал на кресло перед письменным столом и посмотрел на великоватые для его руки золотые и дорого выглядящие часы, – у нас есть верных тридцать минут. Я думаю, мы многое можем успеть.

Юрий Николаевич прошёл за стол, сел, подтянул к себе листок бумаги, взял ручку и тут же её положил и хохотнул.

– Простите, привычка, – сказал он и снова хохотнул. – Ну-с, мне очень любопытно, кто меня вам порекомендовал, и ещё любопытнее, чем я могу быть вам полезен.

Миша почувствовал, что, несмотря на то что в комнате свежо, он потеет, и на лбу выступили капли. Он выругал себя за отсутствие привычки носить с собой всегда носовой платок и хотел вытереть пот рукой, но Юрий Николаевич опередил его.

– Возьмите бумажный платок, если хотите, – сказал он, открыл какой-то ящик стола со своей стороны и протянул пачку бумажных платков Мише.

– Спасибо, – Миша взял пачку, вынул платок, развернул его и долго вытирал лоб и нос. Он собирался с мыслями и духом, а Юрий Николаевич ждал и улыбался.

– Простите… – начал Миша, замялся и коротко откашлялся, – мне… и не только мне одному очень нужна ваша помощь, – он опять остановился, попробовал смотреть в глаза Юрию Николаевичу и не смог. – Поверьте, если бы не ужасная трагедия и не необходимость с вами срочно встретиться…

Простите, я очень боюсь, что после того, что я вам скажу, вы не станете со мной разговаривать.

– А вы не бойтесь, – услышал Миша, – то, что вы не кинематографист, мне уже понятно. Но мне всё ещё любопытно, зачем дама по имени Валентина обманула меня и что вас ко мне привело, – звучал голос вполне спокойно.

– Простите, пожалуйста, за эту ложь. Я не хотел к вам попадать обманным путём, но срочность и трагические обстоятельства вынудили… Это не я придумал насчёт кино… Это, конечно, дикая выдумка и очень некрасиво…

– Если вы хотите что-то узнать о ком-то из моих клиентов, то вам придётся немедленно уйти. Немедленно! – это прозвучало очень холодно и решительно.

– Простите! – Миша чуть повысил голос и всё-таки поднял глаза. – Дело в том, что одна ваша пациентка позапрошлой ночью совершила самоубийство.

Возникла пауза, лицо Юрия Николаевича практически не изменилось, только глаза его слегка прищурились и губы напряглись.

– Вы меня хотите в чём-то обвинить? Что вы себе позво… Кто она? Как её зовут? Боже мой… – теряя суровость, сначала медленно, а потом быстрее заговорил Юрий Николаевич, – это действительно трагедия. Как её имя? Не тяните…

– Ещё раз простите, – пользуясь моментом, быстро заговорил Миша, – вы, может быть, её не вспомните сразу, она бывала у вас давно. В июне. Я знаю, что она приходила к вам всего несколько раз, а то и меньше. Так что вашей пациенткой она в полной мере не была.

– У меня нет пациентов. Я же вам сказал, я не психиатр. У меня клиенты, – резко отреагировал Юрий Николаевич, – всё равно, скажите имя.

– Юлия Николаевна Гордеева, – почти выпалил Миша, – это очень важно. Она ушла из жизни позапрошлой ночью, никакой записки не оставила…

– Остановитесь, – оборвал его Юрий Николаевич, – хватит. Вы хотите, чтобы я помог вам выяснить причину её самоубийства? Наверное, совесть вас мучает, кто вы ей? А?! Да это не важно, – его голос очень изменился, стал резче и выше. И лицо его заметно покраснело. – Даже если бы я что-то знал или догадывался, вам бы я ничего не сказал, особенно после такой наглой и вероломной выходки и лжи. Но сказать мне вам нечего! Такой клиентки у меня не было. Возможно, если бы она моей клиенткой была, то мы с вами не познакомились бы, и всё было бы хорошо.

– И всё же простите, но мне достоверно… – начал Миша.

– Ай, бросьте вы, – махнул на него левой рукой Юрий Николаевич. Часы его сверкнули при этом. – Помню я вашу Юлию Николаевну Гордееву. Она пришла ко мне один раз, пробыла здесь меньше пятнадцати минут. Была очень напряжена, дерзко шутила, не стала отвечать на стандартные и обычные вопросы, язвительно извинилась и ушла. Это всё. И об этом я сказать могу. И слава богу, что мне больше нечего вам сказать, и это правда. А теперь уходите. Ко мне скоро придёт клиент. Хороший, честный и порядочный человек. Мне нужно успокоиться. А вы меня рассердили и оскорбили своим…

– Но как же вы запомнили её имя, если она была у вас давно и только раз, – искренне удивился и не поверил сказанному Миша.

– Во-первых, это профессиональные навыки, во-вторых, Юлия Николаевна Гордеева и Юрий Николаевич Горячий – довольно созвучно, в-третьих, как мне ни горько это вам сказать, ваша Юлия Николаевна, не знаю, кем она вам приходится, вела себя довольно оскорбительно. Вот! Я вам сказал больше, чем был должен, и намного больше, чем собирался. Но я немного отыграюсь. – Юрий Николаевич встал, Миша тоже. – Никакой срочности в том, что вы хотели узнать, нет и быть не может. Вы просто хотите срочно успокоиться. Хотите снять с себя вину и успокоиться. Не выйдет! Я вам в этом не помощник. Прощайте.

– Ещё раз простите, – выходя в прихожую, сказал Миша, – но вы не правы.

– У вас, наверное, все, кроме вас, не правы, – услышал он, уже надевая пальто.

Миша хотел выйти на лестницу, быстро спуститься и выскочить на воздух, но входная дверь была закрыта. Возникла нелепая заминка, пока Юрий Николаевич шёл к двери, позвякивая ключами, и долго, сопя, открывал дверь. Они молчали. Дверь наконец открылась.

– Ещё раз простите, – быстро сказал Миша, вышел в дверь и побежал по лестнице вниз. Дверь за его спиной сразу гулко закрылась.

Он выбежал из подъезда, беззвучно прошевеливая губами ругательства, сел в машину, выехал из двора, и только остановившись на первом светофоре, задумался, куда ему ехать. Пока горел красный сигнал, Миша ничего придумать не смог. Он проехал по улице немного, увидел свободное место и остановился. Всё это время он страшно ругал про себя и Юрия Николаевича, и всех психотерапевтов вместе.

«Сволочь, сволочь, – думал Миша и даже ударил по рулю рукой. – Высокомерный козёл! Что он понимает? Этакий, блядь, гений! Насквозь он всех видит! Обидчивый какой! Обманули его, видите ли! Профессиональные навыки у него, специфика у них, сссука!»

Миша стал искать сигареты, но сначала нашёл в кармане брюк пакет с бумажными носовыми платками. Он захотел их немедленно выкинуть в окно и даже окно открыл, но не выкинул. Миша достал один платок, пачку бросил на соседнее сиденье и стал вытирать лицо, а потом руки.

«А он ведь, падла, прав! Прав этот Юрий Николаевич, – думал и думал Миша. – Успокоиться я хочу. Успокоиться, и срочно. Только чего в этом плохого-то? А?! Юрий Николаевич, чего тут плохого? А вот насчёт совести, тут уж вы ошибаетесь! Чёрта с два вы тут правы! Тоже мне, усовестил! Как глупо! Как глупо всё!» – Миша наконец нашёл сигареты и немедленно закурил, хотя в машине обычно он не курил никогда из-за жены и детей, из-за запаха, из аккуратности и стремления курить поменьше. «А я-то, я-то куда полез? Тоже мне частный детектив! Мямлил там перед ним: «Это нужно мне, и не только мне», «Это не я придумал про кино», – Миша, вспоминая свои слова, даже состроил жалкую рожу. – Да, мне это нужно! Только мне, и никому больше. И ещё оправдывался, как пацан, как дурак».

Миша курил, выпускал дым в открытое окно и стряхивал туда же пепел. Ему было очень тошно. Ещё ему было ясно, что ничего нового он не узнал, и все его надежды оказались совершенно напрасными. Но в данном случае отсутствие информации не было информацией. Он чувствовал, что уязвлён, что не прав, но не понимал, в чём именно не прав. Ещё он отдавал себе отчёт в том, что этот психотерапевт ему не понравился, но ничего плохого он не сделал ни ему, ни, как выяснилось, Юле. Он вообще ничего плохого не сделал. Просто он, Миша, сам полез туда, куда не лазил никогда, вот и получил сразу. Миша и сам себе в этой ситуации не нравился. Но круглое лицо, голос и золотые часы Юрия Николаевича ему не нравились сильнее. Он не мог справиться с этим. А главное, он чувствовал, что тревога его усилилась многократно. Эта тревога становилась почти страхом. И Миша, спасаясь от страха, думал о другом.

«Часы золотые нацепил! – продолжал ругаться про себя Миша. – Кому он и что хочет этим сказать? Мол, посмотрите, какой я успешный психотерапевт и у меня такие профессиональные навыки, блядь, что я могу купить себе такие вот часы… Так? Или, посмотрите, какие мне подарки делают за мою специфику… Ой!.. Ну всё, всё, хватит об этом… А Юля сразу этого деятеля поняла. Юля всё-таки Юля! Как он сказал: дерзко шутила? Представляю! Конечно, он её запомнил! Созвучные имена?! Куда ему до неё! Ой, какой ужас…»

И тут горе наконец настигло Мишу. Он вдруг понял, что думает про Юлю как про живую. Что он всё время думает про неё как про живую, но попавшую в страшную беду. А тут Юлина смерть, Юлино отсутствие и безвозвратность открылись ему всецело. Он закрыл лицо руками и зарыдал почти без слёз.

* * *

Через какое-то время Миша сидел в кафе. Он просто увидел, что рядом с тем местом, где он остановился, есть кафе, самая простая кофейня. Он почувствовал, что страшно хочет пить, оставил машину на месте и зашёл в кафе. Сначала он выпил стакан воды, а потом заказал себе кофе и молока.

В кафе были люди, но немного, музыка играла, но негромко. Миша позвонил Валентине, быстро сообщил, что сообщить ему, в общем-то, нечего. Сказал про то, что узнал, и что вопрос с психотерапевтом закрыт.

– С Владимиром Николаевичем я созвонилась, – сказала, огорчённая услышанным, Валентина.

– С каким Владимиром Николаевичем? – удивился Миша.

– С Юлиным братом…

– А-а, с Володей! Понял. Ну и?

– И Юле на работу тоже звонила, и со следователем удалось связаться. Я кое-кого к этому подключила, и со мной секретничать не стали. Вкратце, информация следующая: уголовное дело по факту Юлиной смерти не заведено, и заводить его не собираются, всё ясно и очевидно. Самоубийство! Каких-то фактов, говорящих о доведении до самоубийства, у них нет, и искать они их не хотят. У них, мол, и без этого много работы. Там будут какие-то ещё формальности, но ничего для нас интересного у них нет. И точно не будет. С этим всё.

– Ясно, Валюша. Ещё что?

– Похороны завтра в одиннадцать.

– Как, уже? Так скоро?

– Мишенька, это нормально. И даже хорошо. Это уже с её работы договорились. Министерство всё-таки. Отдают Юлю без долгих экспертиз. А так бы её долго могли мучить. Панихиды у неё на работе решили не делать. Из-за действий милиции о причине смерти стало всем известно. В общем, решили похоронить тихо и скромно. Я подсмотрела у тебя на столе, на листочке имя Борис Львович. Прости, я с ним связалась.

– Зачем? Это уже самодеятельность! Ты ему ничего, надеюсь, не нагородила?

– Миша! Я не дура. Надеюсь, ты это понимаешь. Просто он единственный, с кем можно было хоть о чём-то говорить. А то там тётки какие-то охают, да охают. А он очень конкретный человек. Не обижайся. И не думай, я по твоим бумажкам не шарю. Могу продолжать?