Птицефабрик у нас много,
Еще больше строится.
А рабочий видит яйца,
Когда в бане моется.
«Яичницей из настоящих яиц» назвал в своей рецензии мою первую книгу рассказов «Веселие Руси» (1981), которую я, проживая в СССР, был вынужден выпустить в США, легендарный Александр Бахрах, старый эмигрантский литератор, друг Ивана Бунина. Я этим не хвастаюсь, а горжусь.
«Чувихи с печи» – модные, но сугубо провинциальные девушки (жаргон).
Анадысь – сибирский вариант слова «намедни».
…в тунеядцы не зачислили. – По советскому Уголовному кодексу тунеядцем считался каждый, кто не работал «на производстве» более четырех месяцев подряд или в течение года в общей сложности. Например, будущий нобелевский лауреат поэт И.Бродский, отправленный «за тунеядство» из Питера в ссылку.
Шебутятся – суетятся, скандалят, озорничают (сиб.).
Ворюга
Kaк-то раз Галибутаев явился домой, имея во внутреннем кармане телогрейки пол-литра водки.
При нынешних ценах на водку и прочие крепкие напитки мысль о них вызывает горькую усмешку у пьющего, о чем Галибутаев и сообщил своей жене Машке.
А та отвечает:
– Ты много-то не болтай, а садись, будем жрать.
– Цыц, ворюга! – строго прикрикнул Галибутаев и поставил пол-литра на стол. А сам улыбнулся.
И стал умываться, сняв телогрейку, скинув сапоги, размотав портянки.
И босой, умытый, в майке, он сел за стол, где дымились щи, и водка глядела из стаканов живыми глазами.
– Да. Водка, – сказал Галибутаев и выпил.
Выпила и Машка.
– Вот ты говоришь «ворюга». Сколько раз тебе повторять, чтоб ты так не говорил. Я – рабочая женщина, – завела она.
– Знаю. Галибутаев все знает. А «ворюга» – это тебе, чтобы тебя одушевить. Поняла?
– Я не знаю, – сказала женщина.
– А ты знай! Я хочу видеть одушевленный предмет. Неодушевленный предмет я не хочу видеть и не вижу. А тебя я хочу видеть в одушевленном виде, поэтому и называю «ворюга». Поняла?
– Воодушевить, что ли? – сказала Машка неуверенно.
– Нет, одушевить. Понимаешь?
Машка обиделась.
– Понимаю. Я понимаю, что я тебя с такими разговорами скоро попру с квартеры. Пошел, пошел! Ишь, одушевленный нашелся…
И с расстройства выпила единым духом еще полстакана.
Галибутаев призадумался. А подумать ему было о чем. В том-то все дело состояло, что он не имел своего угла. А Машка, конечно, жена, но без загса. Так что в любой момент имела право попросить вон.
– Ну, ты шибко-то не хипишись, – примирительно сказал Галибутаев.
– А ведь выгоню, – пообещала Машка. – Вот дети приедут, и выгоню! Ты дождешься.
В том-то и дело, что – дети. Их у Машки было четверо, но две дочки, слава богу, вышли замуж за демобилизованных солдат и куда-то с ними уехали.
Потом Мишка – сын, главная язва. Он работал с Галибутаевым на одном производстве и постоянно допекал его. То спросит какую-нибудь гадость, то толкнет, а то еще начнет заставлять Галибутаева читать вслух газету, зная, что тот газету никак читать не может из-за болезненного косоглазия и малограмотности. Гонял его. Галибутаев язву опасался, но спуску тоже не давал. Баш на баш!
А младшенький Сережка – тот был бы вроде совсем безобиден, ввиду младшего пионерского возраста, но потенциально тоже угрожал Галибутаеву, его любви и квартире, так как, подрастая, тоже начинал стыдиться маминого поведения, о котором знала вся улица.
Покушав, настроение у супругов значительно возросло, и они включили Машкин телевизор.
«Американский буржуазный профессор в данном случае обнаруживает полное незнание основ марксизма-ленинизма», – сказал диктор.
И – далее. А потом был концерт и кино «Ставка больше, чем жизнь». Про неутомимого капитана Клосса. После чего телевизор кончился и потух.
Потух и день. Кончился день. Кончился и вечер. Наступила ночь, после которой и Галибутаеву и Машке нужно было опять идти и зарабатывать деньги.
– Шалыжки колотить, – сказал Галибутаев, потягиваясь.
– Ась? – не услышала Машка, собираясь укладываться.
– Шалыжки, говорю! Оглохла?! – заорал Галибутаев и вышел на крыльцо.
На крыльце тоже была ночь. Светила полная луна. Белели в темноте сараи. Окна барака почти все потухли. Была ночь, и Галибутаев вернулся домой, в постель. А уж в постели-то он был полный король и хозяин.
– Машка, давай я тебя сегодня как бы изнасилую, – сказал он.
Машка заинтересовалась:
– Это как еще так?
– А вот так. Ты вроде бы сопротивляйся изо всех сил, но по-настоящему, а я тебя попробую шарахнуть.
– Давай! – обрадовалась Машка…
– …И я набросился на нее, как лютый зверь, – рассказывал Галибутаев. – Сорвал с нее все. А она крутится, а она царапается, а она визжит. Другой бы насильник уже давно отступил. Но не таков Галибутаев. Сорвал с нее все и только хотел, как вдруг она меня как мотанет! И я больно упал с кровати.
– Ну и что?
– А то, что я сломал большой палец на правой ноге. Я упал на палец.
И Галибутаев длинно выругался.
– Ну, а потом?