Убить Сталина

Смущенно улыбнувшись, Комаров сказал:

– Верно, я не сын полковника… Боялся, что со мной разбираться не будут и сразу же расстреляют. О тайной полиции я тоже наслышан. А царских офицеров немцы уважают.

– А может, здесь совсем другое? Сын царского полковника – это определенная гарантия благонадежности, так сказать, почти готовый материал для вербовки. На него даже не нужно тратить время пропагандистам, остается только загрузить полезными знаниями и навыками и отправить в тыл к русским осуществлять диверсии. Весьма неплохая легенда для русского шпиона!

– Господин штурмбаннфюрер, неужели вы думаете, что я русский шпион! – подался вперед Комаров и тут же получил ощутимый удар дубинкой по плечу. Как же он мог забыть об эстонце, стоящем за спиной!

– Ладно, об этом мы еще поговорим… Сколько времени вы находились на фронте?

– С полгода будет, – доложил Комаров.

– Это срок. Почему же вы не перешли на нашу сторону раньше, если так не любите Советскую власть?

– Даже не знаю, как начать…

– Как есть.

– Поверите ли… – заметно волнуясь, замялся Комаров.

– Мы должны не только верить, но еще и проверять сказанное. Работа у нас такая. Итак, о чем пойдет речь? – поторопил Хофмайер. – Слушаю!

– Мне пришлось трижды сидеть при Советах. Я испытывал гонения.

– За что же вас сажали? Обычная уголовщина?

– Не совсем… Я работал бухгалтером, была кое-какая растрата на производстве.

– И каждый раз вы сидели за растрату?

– Точно так. У меня это лучше всего получается.

– А может, у вас просто любовь к деньгам, господин Комаров? Кхм… И это вы называете гонениями? В каком городе, на каком предприятии вы работали в последний раз? – сухо поинтересовался штурмбаннфюрер и, махнув рукой, велел выйти стоящему в дверях эстонцу. Серьезный разговор свидетелей не терпит.

Эстонец молча вышел.

– Последний раз в Ростове, на заводе «Электроприбор».

Штурмбаннфюрер ничего не записывал, очевидно, где-то рядышком бобины наматывали магнитную пленку, фиксируя каждое слово.

– В каком году это было?

– В тридцать восьмом.

– Когда вас посадили в первый раз?

– Первый раз меня посадили в тридцать четвертом. Просидел недолго – сбежал!

– Похвально. Для разведчика это подходящее качество. Что было дальше?

– Потом посадили в тридцать седьмом, но попал под амнистию. Затем посадили уже перед самой войной. Дали пятнадцать лет. Когда мы пошли в баню, то я разобрал часть стены и опять сбежал. Потом раздобыл документы на имя Петра Ивановича Комарова. Так и жил по ним, пока меня не призвали в армию. Признаюсь, может быть, и дальше бы служил, но встретил на позиции своего соседа по дому. Он меня знал еще под настоящей фамилией… Когда мне сказали, что я должен явиться в особый отдел, то я сбежал к вам. Чего же так просто подыхать-то!

Хофмайер выглядел задумчивым.

– Тоже верно… Какая же в таком случае ваша настоящая фамилия?

– Таврин.

– Мы проверим все, что вы нам сказали. Вы готовы помочь рейху в победе?

– Разве у меня есть выбор?

– Тоже верно. А теперь садитесь за стол. – Комаров сел. – Вот вам чистый лист бумаги. Ручка. Пишите.

– Что писать? – удивленно посмотрел Комаров на начальника лагеря.

– А писать, друг вы мой любезный, нужно исключительно только правду. Я, Петр Иванович Таврин, добровольно сдался в плен воинскому немецкому соединению номер триста восемнадцать. Успеваете? – заботливо поинтересовался Хофмайер.

– Так точно, господин штурмбаннфюрер! – с готовностью отозвался Петр.

– Для того чтобы воевать рука об руку… – улыбнувшись, Хофмайер добавил: – Наше руководство любит всякие образы… с немецкими солдатами против Советов и Сталина. Хотел бы продолжить свою учебу в одной из диверсионных школ на территории Германии. В конце этой фразы желательно поставить восклицательный знак. А слова «диверсионная школа» не помешает подчеркнуть двумя жирными линиями. Для вас это ровным счетом ничего не значит, а наше руководство всегда подмечает подобные мелочи. Так что, когда мы с вами встретимся после победы, вы мне еще спасибо скажете. Написали?

– Да.

– Можно добавить что-нибудь от себя. Сделать какое-нибудь заявление. Будет считаться, что это порыв вашей души. Ну, например, готов давить советскую гадину всюду, где бы я ее ни встретил.

Подняв глаза, Комаров напоролся на острый взгляд начальника лагеря.

– Так и напишу, господин штурмбаннфюрер! – Петр склонился над листком бумаги.

– Распишитесь и поставьте дату.

Комаров размашисто расписался.

Вытянув у него листок бумаги, Хофмайер удовлетворенно кивнул:

– Вот теперь полный порядок. У вас блестящие перспективы, господин Комаров, – широко улыбаясь, сказал он.

– А что будет дальше?

– А дальше, если вы действительно тот, за кого вы себя выдаете… Принесете присягу на верность фюреру и вермахту, и вас ожидает сытая жизнь немецкого солдата! – Хофмайер вложил листок бумаги в довольно пухлую пупку. – Это ваше досье. – Комаров едва удержался от возгласа удивления: «Интересно, что они там понаписали про меня!» – В какой бы лагерь вы ни направлялись, оно всегда будет следовать за вами.

– Так, значит, меня скоро переведут в другой лагерь?

– Некоторое время вам придется еще побыть здесь. А вот дальше действительно последует перевод. Но вот куда – это военная тайна, – хитро сощурился Хофмайер. – Можете идти.

Когда за Комаровым закрылась дверь, штурмбаннфюрер быстро написал на листке бумаги: «В отдел 1Ц майору Томасу Максу. Прошу проверить, действительно ли Петр Комаров (Таврин) работал бухгалтером в 1938 г. на заводе „Электроприбор“ в Ростове. Штурмбаннфюрер Хофмайер».

Глава 8