Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле

«А что, если мы не найдем его?» – спросил Сергей.

«Будем искать другое, – ответил Хрущев. – Какое-то всегда найдется».

В ответ на подобные сомнения, высказанные Олегом Трояновским, его помощником и советником по внешнеполитическим вопросам, Хрущев, перефразируя Ленина, объяснил, что планирует «ввязаться в бой, а затем посмотреть, что получится».

Кабинет Хрущева в Кремле, Москва,

Понедельник, 1 декабря 1958 года

Спустя несколько дней после Дня благодарения, во время одной из самых примечательных встреч советского лидера и американского политического деятеля, Хрущев ясно дал понять, что в данный момент его берлинский ультиматум призван больше для привлечения внимания президента Эйзенхауэра, чем для решения вопроса относительно изменения статуса Берлина.

Хрущев пригласил в свой кабинет в Кремле сенатора от Миннесоты Хьюберта Х. Хамфри; это была самая долгая из бесед, которые советский лидер имел с кем-либо из американских официальных лиц и политических деятелей. Хотя намечалась всего часовая встреча, их переговоры, начавшись в три часа дня, закончились ближе к полуночи.

Хрущев, выставляя напоказ свои знания Америки, рассуждал о политической жизни Калифорнии, Нью-Йорка и родного штата Хамфри, Миннесоты. Он пошутил относительно «нового Маккарти» – не антикоммуниста Джозефа, а левоцентристского конгрессмена Юджина, который позже будет баллотироваться на пост президента. Хрущев поделился с Хамфри секретом – «этого не знает ни один американец», – рассказав об успешных испытаниях советской водородной пятидесятимегатонной бомбы. Он также рассказал о разработке ракеты дальности 13 тысяч километров, которая могла быть подготовлена к старту всего за несколько минут и легко доставала до США.

Когда Хамфри по просьбе Хрущева сказал название своего родного города, советский лидер вскочил со стула, подбежал к висевшей на стене карте и обвел синим карандашом Миннеаполис – «это чтобы я не забыл приказать не трогать этот город, когда они выпустят ракеты по США». Хрущев поразил Хамфри как человек не слишком уверенный в прочности своего положения, «который поднялся из бедности к богатству и власти, но не слишком уверен в себе и в своем новом положении».

Рассказывая на следующий день о своей встрече послу Томпсону, чтобы американский посол мог передать этот разговор президенту Эйзенхауэру, Хамфри подчеркнул, что Хрущев не меньше двадцати раз возвращался к берлинскому вопросу и ультиматуму, который, по словам советского лидера, появился после «многомесячных раздумий». Хамфри пришел к заключению, что главная цель их восьмичасовой беседы – настоящего марафона – заключалась в том, чтобы «произвести на него впечатление советской позицией по Берлину и передать его [Хрущева] слова и мысли президенту Соединенных Штатов».

Для описания Берлина у Хрущева был целый арсенал метафор. Западный Берлин, сказал Хрущев, это кость в горле Советского Союза, и он хочет вытащить эту кость, сделав Берлин «свободным городом», демилитаризованным, под наблюдением представителей Организации Объединенных Наций. Хрущев, чтобы убедить Хамфри, что он не пытается обмануть Соединенные Штаты, подробно рассказал, как лично приказал вывести советские войска из Австрии в 1955 году, тем самым обеспечив ее нейтралитет. Хрущев сказал Хамфри, что он убедил министра иностранных дел Молотова, что советские войска были бы нужны в Австрии только в том случае, если бы он хотел расширяться в западном направлении, но он не хотел этого делать. Так, по его словам, «Австрия стала нейтральной, и был уничтожен источник конфликта».

По его мнению, поведение Советов в Австрии должно послужить Эйзенхауэру и как образец для Западного Берлина, и как ручательство относительно будущего. Вот почему, сказал он, Соединенным Штатам, Великобритании и Франции нет необходимости оставлять войска в Берлине. «Зачем вам двадцать пять тысяч солдат в Берлине, если вы не хотите вести войну? – спокойно сказал он. – Почему вы не выдергиваете этот шип? Свободный город, свободный Берлин, возможно, поможет растопить лед между СССР и США».

Хрущев убеждал Хамфри, что, решая берлинскую проблему, он и Эйзенхауэр могут улучшить личные отношения и вместе достигнуть исторической оттепели в холодной войне. И если американскому президенту не понравилось что-то в его берлинском плане, сказал Хрущев Хамфри, то он готов рассмотреть встречные предложения. Хрущев сказал, что готов принять любые альтернативные предложения от Эйзенхауэра, за исключением предложений об объединении Германии и «ликвидации социалистической системы в Восточной Германии».

Быстрые переходы Хрущева от обольщения к угрозам напомнили Хамфри, как методом попеременного погружения ног в горячую и холодную воду лечили его отца от ознобления в Южной Дакоте. «Наши солдаты там не прохлаждаются, наши танки там не для того, чтобы указывать вам путь к Берлину. Мы всерьез беремся за дело», – сболтнул Хрущев. И тут же глаза советского лидера увлажнились, когда он со слезами в голосе заговорил о гибели сына во Второй мировой войне и своих нежных чувствах к президенту Эйзенхауэру. «Мне нравится президент Эйзенхауэр, – сказал Хрущев Хамфри. – Мы не желаем зла Соединенным Штатам и Берлину. Вы должны убедить в этом президента».

Эйзенхауэр, как и надеялся советский лидер, ответил на берлинский ультиматум Хрущева. Он предложил провести встречу министров иностранных дел четырех держав в Женеве, на которой в качестве наблюдателей будут присутствовать представители Восточной и Западной Германии. Хотя переговоры закончились безрезультатно, Эйзенхауэр предложил Хрущеву стать первым советским руководителем Коммунистической партии, посетившим Соединенные Штаты.

Хрущев поздравил себя, рассматривая желание Эйзенхауэра принять его в логове капиталистов как «конкретный результат берлинского давления, которое он оказал на западные державы».

Он полагал, что наконец-то добился уважения у Америки к себе и своей родине, то, чего он так сильно жаждал.

Визит Хрущева в Соединенные Штаты

15—27 сентября 1959 года

По мере приближения даты отъезда в Америку все более возрастала тревога Хрущева, опасавшегося, что принимающая сторона планирует «провокацию» сразу по прибытии его в Америку или во время посещения. Этим, в свою очередь, как доказательством, что его визит в Соединенные Штаты был неподготовленным и пагубным с точки зрения интересов Советского Союза, могут воспользоваться его соперники, которых заставили замолчать, но не одолели.

Вот почему Хрущев меньше думал о том, как он будет вести переговоры в США о будущем Берлине, а был больше занят тщательным изучением каждой детали своего визита, чтобы обезопасить себя от нанесения так называемого «морального вреда». Хотя Хрущев был лидером коммунистов, якобы представлявших авангард пролетариата, представители советской стороны потребовали, чтобы его принимали с той же помпой и почетом, с какими принимают глав западных государств.

Хрущев разволновался, когда узнал, что решающие переговоры с Эйзенхауэром состоятся в месте под названием Кемп-Дэвид, о котором не знал ни один из его советников и которое звучало для него как ГУЛАГ, лагерь для интернированных. Он вспомнил, что в первые годы после революции советскую делегацию пригласили провести переговоры на острове Сивриада (один из девяти Принцевых островов), куда якобы свозили бездомных собак, где они доживали свой век. Считая, что «капиталисты никогда не упустят возможности привести в замешательство или оскорбить Советский Союз», он опасался, что, может, этот Кемп-Дэвид «место, куда приглашают людей, которые не внушают доверия. Вроде какого-то карантинного учреждения».

Хрущев успокоился и согласился на встречу в Кемп-Дэвиде только после того, как ему доложили, что приглашение в это место означает, что советская делегация удостаивается особой чести. Выяснилось, что это «загородная резиденция президента. Построил ее Франклин Рузвельт во время Второй мировой войны и выезжал туда, когда не мог далеко отлучиться от Вашингтона». Позже Хрущев признался, что ему было «не только смешно, но и немножко стыдно» за собственное невежество и невежество своих советников. Но более важно то, что все это говорило о смешанных чувствах недоверия и неуверенности, которые испытывал Хрущев, вступая в переговоры с Соединенными Штатами.

Не обращая внимания на предостережения своего пилота, Хрущев полетел через Атлантику на опытном образце Ту-114, который еще не прошел все необходимые испытания[5 - В середине 1957 года, через два года после начала работ над самолетом, завершилась постройка первого опытного экземпляра Ту-114, получившего впоследствии название «Россия», а 15 ноября 1957 года экипаж во главе с ведущим летчиком-испытателем А.П. Якимовым совершил на нем первый полет. Несмотря на преемственность конструкции и прямое использование агрегатов Ту-95, испытания Ту-114 прошли далеко не гладко. Причем наибольшие проблемы вызвали именно те элементы, которые считались отработанными: шасси и силовая установка. В результате заводские испытания самолета закончились с опозданием почти на два года, вместо первоначально запланированного срока, – в октябре 1959 года, а государственные – только в июле 1960 года. Причем по их итогам самолет получил 428 замечаний, для устранения которых пришлось провести соответствующие доработки и новые испытательные полеты, продлившиеся до июля 1961 года.].

Однако, несмотря на возможный риск, Хрущев настоял на этом средстве передвижения, поскольку Ту-114 был единственным советским самолетом, который мог без посадки прилететь из Москвы в Вашингтон. Итак, Хрущев поднялся на борт самолета, имевшего самую большую в мире пассажировместимость, дальность полета и скорость; одним словом, это был самый большой в мире скоростной межконтинентальный пассажирский самолет. Однако чтобы подстраховаться, расставили в океане, по всей трассе полета, через каждые 200 миль друг от друга советские суда, которые должны были служить для штурманов радиомаяками, а в случае аварийной посадки на воду два ближайших судна смогли бы подойти к месту аварии и подобрать людей.

Позже Хрущев вспоминал, что нервничал и испытывал волнение, глядя из окна, как самолет заходит на посадку, и думал про себя: «Мы, наконец, заставили Соединенные Штаты осознать необходимость установления с нами более тесных контактов… Теперь нас признают уже не только дипломатически, это давно пройденный этап, и не только при необходимости воюют вместе с нами против общего врага: президент США приглашает теперь с дружеским визитом главу правительства СССР».

В тот момент размышления о Берлине отошли на задний план. Хрущев наслаждался мыслью, что успехи советской экономики, вооруженные силы СССР и успехи всего социалистического лагеря побудили Эйзенхауэра устанавливать с Советским Союзом более теплые отношения. «Из разоренной, отсталой и неграмотной России мы превратились в Россию, поразившую мир своими успехами».

К облегчению и удовольствию Хрущева, Эйзенхауэр встречал его на военно-воздушной базе Эндрюс недалеко от Вашингтона. Встреча была торжественной, с артиллерийским салютом – прозвучал двадцать один залп. Позже Хрущев вспоминал, что испытывал чувство гордости: «Все это делалось очень торжественно и вселяло в нас еще больше гордости: вот мы побудили США выстроить почетный воинский караул и исполнить советский гимн!» Соединенные Штаты Америки, самая крупная капиталистическая держава в мире, оказывают почести представителю социалистической страны, к которой раньше они относились с презрением.

Скорее в результате улучшившегося настроения, а не благодаря продуманной стратегии по берлинскому вопросу Хрущев сказал президенту Эйзенхауэру во время первой встречи 15 сентября, что хотел бы «достигнуть соглашения по Германии и, следовательно, по Берлину». Не останавливаясь на деталях, Хрущев сказал, что «мы не собираемся действовать в одностороннем порядке». Эйзенхауэр, в свою очередь, назвал ситуацию с Берлином «ненормальной», и советский лидер исходя из тона разговора сделал вывод, что к концу поездки удастся договориться по берлинскому вопросу.

Эта поездка от берега до берега была отмечена резкими взлетами и падениями, иллюстрирующими сложные эмоциональные отношения Хрущева с Соединенными Штатами; он был одновременно нетерпеливым просителем, ищущим одобрения со стороны величайшей в мире державы, и опасным противником, не оставляющим без внимания ни одно оскорбление, ни одну обиду.

Хрущев и его жена, Нина Петровна, сидели между Бобом Хоупом и Фрэнком Синатрой на завтраке, устроенном в честь советской делегации студией «Двадцатый век – Фокс», на котором Мэрилин Монро была в своем «самом облегающем, самом сексуальном платье», но советский лидер вел себя как избалованный ребенок, которого не пустили в Диснейленд. Хрущев усмотрел заговор в том, что в качестве сопровождающего по Лос-Анджелесу был выбран киномагнат Виктор Картер[6 - «Специальный помощник мэра, который сопровождал Никиту Сергеевича в городе, Виктор Картер, уполномоченный городского управления по пожарной охране, тоже не очень-то стремился сделать пребывание советских гостей в Лос-Анджелесе приятным и полезным. Объяснение этому искать недолго. Он дал его сам в разговоре с Никитой Сергеевичем Хрущевым. Оказалось, что Виктор Картер – сын купца второй гильдии из Нахичевани Ростовской области. Отец его в 1921 году еле унес ноги от Красной армии. «Было трудно надеяться, чтобы этот господин организовал мне хорошую встречу, – смеялся Никита Сергеевич. – Ведь именно в то время я был с Красной армией в Ростове-на-Дону». (А. Аджубей. Лицом к лицу с Америкой.)].

В том, что в Лос-Анджелесе все пошло не так, Хрущев обвинил этого эмигранта, семья которого сбежала из Ростова-на-Дону.

Поездка чуть не закончилась в первый день пребывания в Калифорнии, когда Хрущев нанес удар консервативному мэру Лос-Анджелеса Норрису Поулсону во время ответной речи на вечернем банкете в присутствии голливудских звезд. Стремясь заработать политические баллы, мэр отказался прислушаться к просьбе Генри Кэбота Лоджа, американского посла в ООН, который сопровождал Хрущева в поездке по Америке в качестве представителя президента, воздержаться от антикоммунистических высказываний, которые советский лидер может счесть оскорбительными. «Если сюда мы летели около двенадцати часов, то отсюда долетим, наверное, часов за десять», – сказал Хрущев, попросив подготовить самолет к отлету.

Решающая встреча состоялась в Кемп-Дэвиде. Хрущев и Эйзенхауэр в течение двух дней вели разговоры обо всем, от угрозы ядерной войны (Хрущев заявил, что не боится этих угроз) до вопросов, связанных с продажей американских технологий и оборудования (Хрущев, язвительно усмехнувшись, ответил, что не нуждается в старых американских технологиях для производства обуви и колбасы). Эйзенхауэр предотвратил срыв переговоров, предложив гостям отправиться на его ферму, находящуюся в Геттисберге, куда они полетели на вертолете. Президент подарил Хрущеву породистую телку, а Хрущев, в свою очередь, пригласил Эйзенхауэра и его внуков посетить Советский Союз.

На следующий день Хрущев согласился отодвинуть сроки берлинского ультиматума в обмен на согласие Эйзенхауэра начать переговоры о статусе Берлина с целью достижения решения, которое устроит все стороны.

С необычной искренностью Хрущев поделился с Эйзенхауэром, что он выдвинул берлинский ультиматум «из-за высокомерного отношения США к СССР, которые заставляли думать, что нет альтернативы». Он сказал, что стремится достигнуть с США соглашения по вопросу разоружения, поскольку довольно трудно накормить его страну, когда приходится тратить огромные средства на гонку вооружений. Затем они обменялись мнениями о том, как военные обеих стран настаивают на увеличении расходов на вооружение, объясняя это агрессивной позицией другого государства.

Переговоры могли сорваться еще раз, когда Хрущев потребовал, чтобы из совместного советско-американского коммюнике американская сторона убрала фразу о том, что переговоры по берлинскому вопросу «не должны затягиваться на неопределенное время, но что для них не может быть никакого установленного ограничения времени». После длительной дискуссии американская сторона согласилась с требованием советской стороны, но Эйзенхауэр в заявлении на пресс-конференции для журналистов, состоявшейся 28 сентября, рассказал о своем понимании этой проблемы. Хрущеву ничего не оставалось, как подтвердить отказ от ультиматума.

Эйзенхауэр дал согласие на то, чего больше всего хотел Хрущев: согласился на проведение в Париже встречи глав четырех держав по вопросу о Берлине и по проблемам разоружения. Для Хрущева эта договоренность давала защиту от нападок критиков, утверждавших, что его политика «мирного сосуществования» с Западом не дает никаких результатов, и служила неопровержимым доказательством, что его курс способствовал улучшению международного положения Советского Союза.

Хрущев, чрезвычайно довольный результатами поездки в Соединенные Штаты и перспективой встречи на высшем уровне, в декабре в одностороннем порядке сократил вооруженные силы на 1,2 миллиона человек. Однако после обмена мнениями с Шарлем де Голлем и Конрадом Аденауэром Эйзенхауэр вернулся на прежнюю позицию относительно переговоров о статусе Берлина.

Свердловск, Советский Союз

Воскресенье, 1 мая 1960 года

Спустя всего восемь месяцев после визита в Америку Хрущев заявил, что «дух Кемп-Дэвида» погиб на Урале над Свердловском, когда советская ракета класса «земля – воздух» сбила американский самолет-разведчик.

Вначале Хрущев рассматривал этот случай как успех советского ракетостроения. Всего тремя неделями раньше советские средства ПВО не смогли сбить современный высотный самолет ЦРУ, причем было точно известно, куда он летит. Еще раньше советский истребитель МиГ-19 безуспешно пытался перехватить самолет-разведчик у Семипалатинского ядерного полигона. Неудача постигла и два советских истребителя-перехватчика Су-9, которые не смогли перехватить самолет-разведчик U-2, который фотографировал Тюратам, полигон для испытания баллистических ракет.

Расстроенный этими неудачами, Хрущев скрывал от мира вторжения американских самолетов, не желая признаваться в неудачах советских военных. Теперь, когда его ракеты сбили U-2, он забавлялся, ничего не сообщая американцам об инциденте, в то время как ЦРУ выступило с заявлением, – позже оно было вынуждено отказаться от этой версии, – что самолет, который вел метеонаблюдения, пропал без вести над Турцией.

Однако спустя несколько дней Хрущев признался, что история с U-2 представляла большую угрозу для него, чем для американцев. Политические противники, которых он нейтрализовал после ликвидации заговора 1957 года, начали перегруппировываться. Мао Цзэдун публично осудил отношения Хрущева с американцами, рассматривая их как «предательство социализма». Советское военное командование и партийное руководство, пока еще в частных беседах, высказывало недовольство решением Хрущева сократить численность вооруженных сил. Они утверждали, что Хрущев подрывает обороноспособность страны, лишает их возможности защищать родину.

Спустя несколько лет Хрущев признается доктору А. Макги Харви, специалисту, который лечил его дочь, что случай с U-2 явился переломным моментом, после которого он уже не имел всей полноты власти. С этого момента ему было все труднее отражать атаки тех, что утверждали, что он слишком слаб, чтобы противостоять милитаристским устремлениям двуличных американцев.

Сначала Хрущев пытался придерживаться курса на парижскую встречу на высшем уровне, которая планировалась на середину мая, спустя две недели после случая с американским U-2, – встречу, на организацию которой он потратил так много сил. Хрущев объяснял местным критикам, что если они откажутся от участия в саммите, то это будет только на руку американским противникам соглашений типа шефа ЦРУ Аллена Даллеса, который отдавал приказы вторгаться в советское воздушное пространство, чтобы свести на нет предпринимаемые Эйзенхауэром усилия по поддержанию мира.

11 мая, всего за пять дней до саммита, Эйзенхауэр лишил Хрущева последних иллюзий. Он заявил, что отдавал приказы о сборе любыми возможными способами информации, необходимой для защиты Соединенных Штатов и свободного мира от внезапного нападения и для того, чтобы дать им возможность провести эффективные приготовления к обороне, и лично одобрил полет Гэри Пауэрса. Он заявил, что эти мероприятия необходимы, так как в «Советском Союзе секретность и тайны стали фетишем». «Мы подходим к тому моменту, когда должны решить, пытаемся ли мы готовиться к ведению войны или к предотвращению войны», – сказал Эйзенхауэр на заседании Национального совета безопасности.

Когда самолет с советской делегацией приземлился в Париже, Хрущев принял решение, что если не удастся получить официального извинения от Эйзенхауэра, то ему придется сорвать переговоры. С политической точки зрения ему было выгодно сорвать переговоры, поскольку к тому времени стало ясно, что США не пойдут ни на одну уступку в вопросе о Берлине.

Эйзенхауэр, хотя и отказался принести извинения за инцидент с U-2, предпринял попытку не допустить срыва переговоров, отдав распоряжение прекратить полеты U-2 над Советским Союзом. Эйзенхауэр сделал важный шаг, выдвинув идею «открытого неба», но Хрущев не принял это предложение, поскольку не мог позволить американцам проникнуть в тайны программ его вооружения, тщательно охраняемые в условиях состязания в военном могуществе двух сверхдержав.