Изощренное убийство

– О нет! Этого Энид никогда бы не сделала. Она дарила нам подарки. Тридцать фунтов на Рождество и пятьдесят на летний отдых. У мамы рассеянный склероз, и мы не могли ездить в обычную гостиницу.

– И что же произойдет с деньгами мисс Болем сейчас?

Она подняла свои серые глаза и посмотрела на него без тени смущения. Потом просто ответила:

– Они перейдут к нам с мамой. Ведь Энид больше некому было их оставить. Кузина всегда говорила, что деньги достанутся нам, если она умрет первой. Но конечно, было маловероятно, что она может умереть первой, во всяком случае, раньше мамы.

И в самом деле было маловероятно, что при естественном развитии событий миссис Болем могла бы унаследовать двадцать пять тысяч фунтов или то, что от них осталось, подумал Дэлглиш. Вот наиболее очевидный мотив, столь понятный, столь удобный, столь любимый всеми государственными обвинителями. Каждый присяжный мог понять, какой соблазн таят в себе деньги. Неужели сестра Болем не осознавала, насколько существенна информация, которой она делилась с ним непринужденно и откровенно? Неужели невинность могла быть столь наивной или вина столь самонадеянной?

Совершенно неожиданно он спросил:

– Ваша кузина была популярна, мисс Болем?

– У Энид было мало друзей. Не помню, чтобы она когда-либо говорила, что у нее широкий круг общения. Она бы этого не хотела. У нее была активная церковная жизнь, а еще и гайды[11 - Герл-гайды – организация девушек и женщин, аналогичная движению бойскаутов.]. Она, правда, была очень тихим человеком.

– Но ни о каких ее недоброжелателях вам неизвестно?

– О нет! Не было никаких недоброжелателей. Энид все уважали.

Это она произнесла еле слышно. Дэлглиш сказал:

– Тогда складывается впечатление, что это было непредумышленное и ничем не мотивированное убийство. Логично предположить, что его совершил кто-то из пациентов. Но такое маловероятно, да и все вы настаиваете на этом.

– Нет! Это не мог быть кто-то из пациентов! Я уверена, ни один из них не способен совершить такое. У них нет склонности к насилию.

– И даже у мистера Типпета?

– Но это не мог быть мистер Типпет. Он в больнице.

– Мне так и сказали. Сколько сотрудников клиники знали о том, что мистер Типпет не придет сюда в эту пятницу?

– Не могу сказать. Нейгл знал, потому что ответил на звонок, а потом сообщил обо всем Энид и старшей сестре. Старшая сестра сказала мне. Понимаете, я обычно стараюсь присматривать за Типпетом, когда работаю с пациентами отделения ЛСД-терапии по пятницам. Конечно, я не могу оставить пациента больше чем на секунду, но периодически выглядываю за дверь, чтобы проверить, все ли в порядке с Типпетом. Сегодня в этом не было необходимости. Бедный Типпет, он так любит творческую терапию! Миссис Баумгартен на больничном уже шесть месяцев, но мы не могли помешать Типпету приходить сюда. Он и мухи не обидит. Подло предполагать, что Типпет может иметь отношение к убийству. Подло! – В ее голосе появились нотки гнева. Дэлглиш сказал как можно мягче:

– Но никто ничего такого не предполагает. Если Типпет в больнице, а я нисколько не сомневаюсь, что это подтвердится, то он просто не мог оказаться здесь.

– Но кто-то же положил вырезанную им фигурку на тело! Если бы Типпет находился здесь, подозрение сразу пало бы на него, и он был бы страшно смущен и расстроен. Подло было так поступать. Действительно подло! – Она замолчала, едва сдерживая подступившие слезы.

Дэлглиш заметил, как она нервно сжимает пальцы, держа руки на коленях. Он тихо произнес:

– Думаю, не стоит так беспокоиться о мистере Типпете. Я хотел бы, чтобы вы хорошо подумали и рассказали мне обо всем, что произошло в клинике с того момента, как вы заступили на дежурство сегодня вечером. Не важно, что происходило с другими, меня интересует только то, что делали вы.

Сестра Болем ясно помнила все, что делала, и, поколебавшись лишь одно мгновение, изложила подробно и последовательно, что происходило с ней вечером.

Обычно по вечерам в пятницу ее обязанности состояли в том, чтобы «курировать» любого пациента, проходящего лечение лизергиновой кислотой. Она объяснила, что это метод избавления от глубоко укоренившихся комплексов, состоящий в том, чтобы пациент смог вспомнить и рассказать о проблемах, которые подавлялись в его подсознании и стали причиной его болезни. Когда сестра Болем заговорила о лечении, ее нервозность исчезла, и она, казалось, забыла о том, что разговаривает с человеком, далеким от психиатрии. Дэлглиш не перебивал ее.

– Это удивительное лекарство, и доктор Бейгли часто его использует. Оно называется диэтиламид лизергиновой кислоты, и, по-моему, его открыл какой-то немец в 1942 году. Мы даем препарат пациентам для приема внутрь, обычная доза составляет двадцать пять сотых миллиграмма. Его выпускают в ампулах по одному миллиграмму, он смешивается с дистиллированной водой в количестве от пятнадцати до тридцати кубиков. Пациентам рекомендуется не завтракать в день лечения. Первичный эффект после применения заметен уже через полчаса, более острые субъективные реакции наблюдаются в промежуток от одного до полутора часов после приема. Именно тогда доктор Бейгли и спускается вниз, чтобы наблюдать за пациентом. Действие препарата может длиться до четырех часов, и все это время пациент возбужден, беспокоен и практически лишен связи с реальностью. Разумеется, пациенты никогда не остаются без присмотра, и полуподвальным кабинетом мы пользуемся потому, что это уединенное и тихое место, где шум не беспокоит никого. Как правило, мы проводим ЛСД-терапию по пятницам – днем и вечером, и я всегда «курирую» пациента.

– Полагаю, если по пятницам в полуподвале слышался какой-то шум, например, крики, то большинство сотрудников думали, что всему виной пациенты отделения ЛСД-терапии?

На лице мисс Болем отразилось сомнение.

– Наверное, это возможно. Конечно, такие пациенты могут быть очень шумными. Сегодня, например, моя пациентка была возбуждена больше, чем обычно, вот почему я постоянно находилась при ней. Обычно, как только самое трудное для пациента остается позади, я на какое-то время удаляюсь в комнату, примыкающую к кабинету, и сортирую постиранное белье. Конечно, я оставляю дверь между помещениями открытой, чтобы следить за пациентом.

Дэлглиш поинтересовался, что именно произошло в течение вечера.

– Значит, так. Лечение началось сразу после трех тридцати, и доктор Бейгли на минутку заглянул в кабинет после четырех, чтобы проверить, все ли нормально. Я оставалась с пациенткой до четырех тридцати, когда пришла миссис Шортхаус и сказала, что чай готов. Старшая сестра спустилась вниз, а я пошла наверх в комнату медсестер и выпила чаю. Сюда я вернулась без четверти пять и в пять позвонила доктору Бейгли. Он пробыл с пациенткой примерно три четверти часа. Потом он ушел, чтобы продолжать прием пациентов отделения ЭШТ. Я осталась с пациенткой. Она была такой беспокойной, что я решила не заниматься бельем до позднего вечера. Примерно без двадцати семь в дверь постучал Питер Нейгл и попросил дать ему белье. Я сказала, что оно еще не рассортировано, он, похоже, немного удивился, но ничего не ответил. Через некоторое время мне показалось, что я услышала крик. Сначала я не обратила на это внимания, так как звук донесся издали и я предположила, что это просто дети играют на площади. Потом я подумала, надо все-таки проверить, не случилось ли что-нибудь, и пошла к двери. Тогда я увидела, как доктор Бейгли и доктор Штайнер со старшей сестрой и доктором Ингрэм спускаются в полуподвал. Старшая сестра сказала мне, что ничего не произошло, и велела вернуться к пациенту. Я так и сделала.

– Вы ни разу не отлучались из кабинета, после того как доктор Бейгли покинул вас где-то без четверти шесть?

– Нет! В этом не было необходимости. Если бы мне надо было посетить туалет или что-то вроде этого, – сестра Болем слегка покраснела, – то я бы позвонила старшей сестре и попросила подменить меня.

– Вы вообще не звонили из кабинета на протяжении вечера?

– Я звонила только в кабинет ЭШТ в пять часов, чтобы позвать доктора Бейгли.

– Вы точно уверены, что не звонили мисс Болем?

– Энид? Нет! У меня не было никаких причин связываться с Энид. Она… понимаете, мы мало общаемся в клинике. Как видите, я подчиняюсь старшей сестре Эмброуз, а Энид не отвечала за младший медперсонал.

– Но вы часто встречались за пределами клиники?

– Нет, я не это имела в виду. Я была у кузины дома раз или два, чтобы забрать чек на Рождество и еще летом, но мне всегда сложно оставить маму. Кроме того, у Энид была своя жизнь. И потом, она ведь намного старше меня. Я не очень хорошо ее знала… – Ее речь оборвалась, и Дэлглиш увидел, что она плачет. Пытаясь нащупать под фартуком, в кармане халата, носовой платок, она всхлипнула: – Это так ужасно! Бедная Энид! Еще положить на нее этого идола, чтобы посмеяться над ней и придать ей такой вид, будто она убаюкивает младенца!

Дэлглиш полагал, что сестра Мэрион Болем не видела тело, о чем и сказал ей.

– Я действительно его не видела! Доктор Этридж и старшая сестра не пустили меня к ней. Но всем нам сообщили, что случилось.

Мисс Болем и в самом деле выглядела так, будто убаюкивает младенца. Но Дэлглиша удивило то, что это сказал человек, не видевший тела. Должно быть, главный врач очень наглядно описал представшее перед ним зрелище.

Сестра Болем наконец нашла платок и достала его из кармана. Вместе с ним она вытащила пару тонких хирургических перчаток. Они упали к ногам Дэлглиша. Подобрав их, он спросил:

– Я думал, вы тут не пользуетесь хирургическими перчатками.

Казалось, столь неожиданный интерес с его стороны нисколько не удивил сестру Болем. С поразительным самообладанием сдерживая рыдания, она ответила:

– Мы используем их не так уж часто, но всегда держим про запас несколько пар. В клинике давно перешли на одноразовые перчатки, но несколько пар старого образца у нас осталось. Это одна из них. Мы используем их при уборке от случая к случаю.

– Спасибо, – поблагодарил ее Дэлглиш. – Я оставлю эту пару себе, если вы не против. И я думаю, что сегодня мне больше не придется вас беспокоить.

Сестра Болем пробормотала что-то неразборчивое, вполне вероятно, это было «спасибо» и, почти пятясь, вышла из комнаты.

Для медперсонала, ожидавшего в кабинете на первом этаже своей очереди ответить на вопросы Дэлглиша, время тянулось бесконечно медленно. Фредерика Саксон принесла какие-то бумаги из своего кабинета на третьем этаже и решала тест по определению уровня интеллекта. Этому предшествовали бурные дискуссии по поводу того, стоит ли ей идти наверх одной, но мисс Саксон решительно заявила, что не собирается терять время, сидя здесь и грызя ногти, до тех пор пока полиция не соизволит вызвать ее в кабинет, и что не прячет убийцу где-нибудь наверху, и что не намеревается уничтожить улики, и что нисколько не возражает, если любой из коллег пожелает пойти с ней и во всем этом удостовериться. В ответ на столь ужасающую прямолинейность послышалось как возмущенное, так и одобрительное бормотание, но миссис Босток вдруг объявила, что хотела бы захватить книгу из медицинской библиотеки, и обе женщины вышли из комнаты и вместе вернулись. Калли недолго покрутился поблизости, стремясь получить статус больного, и в конце концов его отпустили домой лечить живот. Единственной пациенткой, оставшейся в клинике, была миссис Кинг, которой задали несколько вопросов и позволили удалиться в сопровождении ожидавшего ее супруга. Мистер Бердж также покинул клинику, громко выражая возмущение по поводу раннего окончания приема и душевной травмы, нанесенной ему всеми этими событиями.

– Знаете, он получает от этого удовольствие, это же видно, – доверительно сообщала миссис Шортхаус собравшимся в кабинете сотрудникам. – Следователю с трудом удалось отправить его восвояси, я вам говорю.

Казалось, миссис Шортхаус может много чего еще им рассказать. Она получила разрешение делать кофе и сандвичи в маленькой кухне на первом этаже в задней части здания, благодаря чему у нее появился предлог постоянно сновать туда и обратно по коридору. Сандвичи приносились практически по одному. Чашки забирались для мытья строго по отдельности. Это хождение туда-сюда давало ей возможность передавать самые свежие новости с места развития событий остальным сотрудникам, которые всякий раз ожидали ее с плохо скрываемым волнением и тревогой. Миссис Шортхаус явно не была тем эмиссаром, которого они избрали бы по собственной воле, но сейчас любая информация, кто бы ее ни добыл и ни рассказал, помогала справиться с бременем неизвестности, а миссис Шортхаус, конечно, оказалась весьма компетентной в полицейском делопроизводстве.

– Несколько полицейских сейчас обыскивают здание, и одного своего человека они поставили у двери. Само собой, они никого не нашли. Что ж, этому есть разумное объяснение! Мы знаем, что он не мог выбраться из здания. Или попасть внутрь, если уж на то пошло. Я сказала сержанту: «Сегодня я уже убрала всю клинику, как положено, так что скажите ребятам, чтобы не топтали здесь своими ботинками…» Сейчас расскажу кое-что странное. Ищут отпечатки в полуподвальном лифте. И еще замеряют его.