Тонкая Граня

– Шо? – грозно забасил Богдан. – Та не трожь ты дивчину!

– Та я ничего, дядько Богдан, – тетя Наташа прикрыла рот и быстро ушла.

Наташа была единственной дочкой Корягиных. Красивая, крупная, с большой грудью, немного коренастая, ну прямо мать большого семейства или, может, директор магазина. Но она была одинокая, незамужняя, сильная. Окончила летную школу, даже успела стаж налетать, а потом неудачная посадка, поломанные ноги. Летать больше не разрешили, а она не смогла самолеты забыть, вот и осталась работать в администрации летного училища. А может, у нее там и любовь была? А то вернулась бы в Авдеевку. У матери Грани, Таисьи, было опасение, если видела незамужнюю. Да главное, и Богдан не хотел такого влияния на свою дочку.

Книжка была маленькая и тряпично-мягкая от сильного листания: «Летающие лодки Четверикова». Теть Наташа сказал, что таких книг в библиотеках нет, это для летного училища пособие. Граня читала ее как приключения с мушкетерами, хотя никаких приключений там не было. А еще были рисуночки, которые Граня старательно перерисовала себе в тетрадку. Самолеты-амфибии, которые держались на воде, или гидросамолеты – они ей Жюль Верна напомнили, даже названия она тут же затвердила – МУ-2, М-11, МДР-3, МР-5, РОМ-2, СПЛ, ОСГА 101, даже во сне она шептала их… И то хорошо, что пока она дышала своею тайной, родичи внимания не обращали, а то попало бы. Она ж дивчина, не парубок!

Как же стучало ее горячее сердце, как щипало глаза от вдохновенных слез Грани, которая в восьмом классе уже оказалась готова к той книжке. Это вам не кукурузу лущить. Великие дела страны покоряли и звали за собой. «Идея установить самолет на подводную лодку возникла в связи со стремлением повысить ее боевую эффективность за счет расширения поля обзора при поиске противника. Самолет мог увеличить «дальнозоркость» подлодки в десять с лишним раз. Где и как размещать самолет на подводном корабле? Нужен был самолет со складными крыльями…»

– На тех самолетах начала летать и Поля Осипенко. Это ж не женщина – орлица! А ведь наша родная, землячка моя, мы обе с Новоспасовки, – рассказывала теть Наташа, опершись на забор. – Мы учились в одном училище, в которое и приняли не сразу. Сначала был ей отказ, потом пошла в столовую при летной части, возила на полигоны кашу, и там ей потихоньку давали летчики порулить. Вдруг приезжает в часть Ворошилов! После парада она к нему: «Возьмите в училище! Летать – умею!» Так и взяли. Сейчас она уже Киеве, да в Кремль ездила. Недавно мировой рекорд побила, выше итальянской летчицы взлетела!

– Неужели?

– Итальянка на шесть, а Поля наша на все девять! Тысяч метров, поняла?

– Тетя Наташа, а как …меня? Могут разве меня принять в училище, если уж героя страны и то не сразу приняли?

– Конечно, могут. Готовься сильней.

Так мечта и родилась. Наташа Корягина была летчица и первая сказала Гране про летное училище, и еще – что нужна туда особая подготовка. Граня настолько впитала эти слова, что стала готовиться! И морально, и физически. Карточку Полины Осипенко в военной пилотке наклеила на картонку и вложила в учебник.

Все это случилось в майские, перед каникулами. В общем, отрава свободы и воли попала все-таки в кровь девочки Грани. Так что родители опасались не зря.

Златка стала по весне много пропускать, но за уроками все же иногда приходила. Она стояла и смотрела, как Граня вроде обезьяны взбирается на самый чердак по громадной железной лестнице. То вверх, то вниз… Волосы скручены узлом на затылке, сама в черных шароварах и тапках. А у Златы белые локоны красиво заплетены, не до конца, и пряди подвиты колечками. Платье синее, жоржетовое, аж просвечивает. Стоит, взор к небу. В руках глиняный жбанчик, завязанный белой тряпочкой.

– Граня, ты что, больная?

– Да нет, отчего ж больная, – тяжко дыша, отозвалась мокрая Граня. – Физподготовка у меня, на быстроту. Ты за уроками?

– Ну да, зачем же еще? Не в куклы же нам с тобой играть. Вот вам от мамы Гуты варенички с картошкой. Она много сделала, всем хватит.

Глаза Златочки смотрели на Граню все также умыто и также бездонно сияли.

– А как экзамены? Как спишешь там? – тревожно спросила Граня.

– То не твоя забота.

Она стала писать в тетради, поднимая бровь, косясь на Гранину подготовку.

– А чего ваш Лешек? Все гоняет голубей?

– Нет, Граня. Он уже поступил на машиниста. И он стал щирый писарь – все пишет, пишет, даже и ночью.

– Влюбился ваш Лешек.

– Да его не поймешь. То любит, то тоскует…

– А ты, Златка? У тебя есть кто?

Златка порозовела лицом, шейкой и грудью. И погрозила Гране пальцем.

А в понедельник на русском (как раз повторяли к экзамену тему) вошла в класс комиссия. Три человека, все незнакомые, одна женщина в форме и с ними директор. Женщина в форме быстро отчеканила, как много сейчас значат для страны трудовые резервы. Все и так все знали, но молчали. Дисциплина была в школе железная. Дальше повел речь директор.

– По итогам года выявлены учащиеся, которые не проявили должного рвения в учебе, посещаемости и поведении. Неоднократные предупреждения родителей ни к чему не привели. Сейчас я зачитаю список учеников вашего класса, которые не будут допущены к экзаменам.

В паузах дергалась бровь директора, руки со списком дрожали.

– Учащиеся, чьи фамилии я зачитаю, будут немедленно отчислены из школы и направлены на обучение в ФЗО. Учебные заведения закрытого типа работают на полном гособеспечении. Домой отчисленные не поедут – портфели берут с собой и… Ковальская Злата Юрьевна…

Их вывели, построили, и увезли на автобусе. Вечером к Машталаповым примчались Гута и Юрек. Они ждали до четырех, но дочь не явилась с первой смены. Гута уже рыдала в голос. Трясущимися губами Граня рассказала им, как все было. Потом подала Гуте жбанчик, в котором та посылала вареники. Не говорили, просто женщины плакали и все. Таисья обняла Гуту Ковальску, и так стояли они под шелковицей, качаясь в плаче. Хотя им Граня вынесла табуретки. А Богдан смолил цигарки с газеты да молчал. До того случая он был уверен, что государство всегда правое, а тут дитя отняли у отца-матери.

Богдан в тот год даже не снимал Граню со школьных занятий на огород, как это обычно бывало. Весь огород садил с женой Таисьей и помощником своим с паровоза. Огородов было три: овощи – цибуля-фасоля, гарбузы (тыквы), кукуруза. Кукуруза на еду, стебли на корм, пустые початки в топку. Все это надо было еще полоть…

Когда экзамены кончились, Богдан дал девочке отоспаться три дня. Потом запалил цигарку и сказал:

– Я получаю семьсот пятьдесят грамм хлеба, на иждивенца, на Граньку – еще сто пятьдесят. Мать работает в швейной мастерской, ей дают на карточку пятьсот. Если летом Граня пойдет чернорабочей путей, она работать будет не до шести, как все, а до двух, но карточку получит взрослую! И денег, и целый кусок мыла. Понятно говорю?

Таисья всплеснула руками, охнула:

– Це ж дытына! Шо вона зробэ!

– Не обсуждается, – Богдан положил кулак на стол, не стукнув, но кулак сжал крепко.

Граня знала, что в их околотке на путях уже работали парубки. Девушек еще никто не гонял. Вон Колечкины – вроде учительская семья, бедная, а дети ни лета не работали.

Пришли на станцию девятнадцать человек школьников. Почти все мальчишки, три дивчины, Граня самая худая изо всех. Вся группа пошла от станции километра за два на товарную ветку. Дали каждому кирку: разбивать спекшийся мазут на каменьях между шпалами. Как бить? Позже пришел путевой обходчик с потрескавшимся красным лицом и сказал:

– План, ребята, – пять квадратов. Бачьтэ, шо между шпалами и рельсами получився квадрат? Вам надо його разобраты, то есть разбыты, камни скласты в ящик, а всэ, что отвалылось, – сыпать за рельсы. Между рельсами надо, шоб пустое оставалося. На шо крошить пласт? Да шоб воздух проходыв, шпалы лучше лежат, не гниють. Чисты камни тэж обратно сыпать. Дитям пять квадратов, усим другим – десять. Канистру воды прыйшлю. Всэ.

Размахнулась Граня киркой на каменья, чтоб ударить посильнее, а кирка оказалась такая тяжелая, что сама дернула ее за собой. Граня чуть не упала навзничь: тянет, можно за один взмах назад опрокинуться, голову рассечь. В локтях и плечах быстро заныло.

– Тихо, – остановил ее чужой парубок. – Повывихиваешь плечи. Первый раз?

– Ага.

– Вот тебе и ага. Смотри! – и медленно взмахнул киркою…

Это уж потом Граня сообразила, что взмах надо делать не вверх, а немножко в сторону, чтобы так руки не вырывало, а тогда что она могла понять? Все бьют, и она бьет. В каком-то бессознательном состоянии все.

Жара усиливалась к обеду, даже птицы в посадках переставали посвистывать. Звуки природы затихали, оставалось только звяканье железа по камню да щебню. Двое человек выбыли в тот же день. Одна девочка от жары сомлела, а парню вообще не повезло – неверный удар кирки пришелся прямо по ноге.

Она била по камням, чтоб раскрошить спекшийся от мазута и грязи пласт, потом, что отвалилось – за рельсы. Слой такой толстый. Очищенные камни надо было засыпать обратно. На это были выданы грабарки и большие рукавицы, которые не держались на руках. Ящик она тоже поднять одна не могла, ждала чужого парубка.

У канистры на цепке моталась большая кружка, но она старалась меньше пить, боялась – ослабнет, свалится. Делала несколько больших глотков, потом проводила по лицу и снова затягивала косынку. Ну, это невозможно ж сказать, что это была за работа. Непонятно, как дотянуть до двух-то часов дня, а там еще трава, огород. Что там той Грани? Одна худоба, силы никакой. Обходчик угрюмо отпускал их, тыча пальцем в часы.

Падала без сознания уже дома, ничего не видела. Она могла бы спать с трех и до утра, но вставала по хозяйству. И снова падала, часто одетая. В голове плыли летающие лодки Четверикова, похожие на сказочных жуков. Она видела себя в кабине. Самолет взлетал прямо с рельсов, унося ее от всего этого ада. Надо это пережить, чтобы летать. Стать знаменитой как Полина Осипенко и однажды пройти мимо дома Ковальских, как бы на колонку…

А утром в треснутом зеркале она видела сощуренные черные глаза и пятнисто-загорелое лицо – летела пыль, кожа загорала неровно. А что ж там той Грани? Одна худоба, силы никакой. Красота в ней была, да – опасная, змеиная, ели вглядеться. Но пока незаметная, неочевидная для всех. Заморыш да заморыш. Это уж потом она раскроется, ее южная прелесть, опаленная, потом заблистает гордо, но не теперь, когда школьница бегает в линялой кофте, да мазутной косынке…