Свет мой, зеркальце…

3

Капучино для зомби

Ямщику было неуютно.

А кому было бы уютно на его месте? Восседаешь на унитазе в общественной кабинке с распахнутой настежь дверцей, и ничего не поделать, потому что иначе в кабинке разверзнется филиал ада. Ямщик не сомневался, что разверзнется, и закрыть дверцу даже не пытался. Более того, прежде чем засесть в «кабинете задумчивости», он с дотошностью параноика убедился, что дверца не закроется сама собой. Напротив, над рядом белых умывальников с хромированными кранами, протянулся второй, верхний ряд прямоугольников, где бурлил туман, разделенный тонкими, едва различимыми перемычками. Благодаря зеркалам – благодетели! – внутренность кабинки оставалась вещественной: унитаз не вспучивался кашей, забытой на огне, бачок не шел волдырями, рулон туалетной бумаги честно разматывался и был приятно шершав на ощупь. Главное – не глядеть в упор на живой туман, иначе три горькие таблетки анальгина, проглоченные насухо, пойдут псу под хвост. Да, еще нельзя думать о том, что кто-то может зайти в туалет кофейни «Франсуа» и вытаращиться на Ямщика, восседающего на унитазе в грязном домашнем халате и чужих шлепанцах: летние туфли Петра Ильича оказались ему чудовищно велики. У тщедушного старичка – и такие ласты! Корабли! Зато «гостевые» тапки пришлись по ноге…

Об этом и думай, велел Ямщик себе. О шлепанцах, о темно-бордовой ортопедической палке с удобно выгнутой ручкой. Палка чрезвычайно пригодилась, без нее Ямщик хромал бы до кофейни целую вечность. Кто-то зайдет в туалет? Милости просим! Тебе-то что? Ты – человек-невидимка! Да и народу здесь – полторы калеки: дневное время, мертвый час, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Разумеется, сглазил.

Судя по тяжкой поступи, сотрясшей чахлую перегородку, в сортир ввалился бегемот. Вот, вспомнил Ямщик из Ветхого Завета, сила в чреслах его и крепость в мускулах чрева его; жилы же на бедрах его переплетены…

– Только не сюда! Не ко мне!

Ямщик твердил это, как молитву. Будто наяву, он уже видел надвигающийся кошмар: вот Бегемот – гигант, морда лоснится, и красно-синий спортивный костюм «Adidas» непременно – воздвигается в проеме кабинки, и Ямщик вскакивает, путаясь в полах халата; нет, хуже, он не успевает встать, и Бегемот, спустив штаны, садится прямо на него, тужится, пускает ветры, и жилы на бедрах его переплетены…

Нет!!!

Молитва была услышана – Бегемот обустроился в кабинке по соседству. С трудом дождавшись, пока тот закончит свои дела, вдоволь нафыркается, наплещется в умывальнике и уберется восвояси, Ямщик выбрался наружу и занялся самолечением. Да, врачи не рекомендуют, Минздрав предупреждает… Хорошо, пусть мной займется профессионал! Дайте мне толкового доктора; да хоть бы и бестолкового, какого-нибудь… Что, никакого нету? Тогда засуньте свои предупреждения знаете куда?!

Место располагает, вздохнул Ямщик. Какое место, такие и мысли.

Некстати вспомнился другой туалет – в квартире Петра Ильича, откуда он бежал, насколько позволила увечная нога. И объяли меня воды до души моей… Спасибо, боль в колене отрезвила, отсекла скальпелем волну паники, захлестнувшей мозг. Так Ямщик хотя бы палку прихватил, тапками разжился, догадался вылезти в окно – слава богу, первый этаж! Рисковать, пробираясь с зыбкой лестничной площадки к вовсе уж безумному выходу из подъезда, похожему на вздыхающий котел с варевом макбетовских ведьм, он не захотел. А вдруг ни одна живая душа не войдет в подъезд навстречу беглецу, не впустит луч света, превращая жадный кисель в относительную твердь?! К счастью, дубликат оконной рамы в кухне открылся без проблем, как раньше – двери стенного шкафа, вернее, их двойники; и само окно не было забрано решеткой. В оконном, недавно мытом стекле двор отражался ясней ясного, было хорошо видно, куда лезть, где, повиснув на руках, можно встать без помех, а если и возникнет необходимость прыгать, то самую малость, без опасности повредить здоровую конечность, из хромого превратившись в безногого. Ямщик выбросил наружу палку, следом – тапки, взятые взаймы, пыхтя, налег животом на подоконник, выполз подальше и заворочался, пытаясь исполнить вынужденную акробатику наибезопаснейшим образом. Старик пил чай за столиком, нимало не интересуясь новоявленным узником замка Иф, и Ямщик радовался своей невидимости – единственному, чему в сложившейся ситуации можно было радоваться. Побег длился и длился, Ямщик кашлял, задыхался, хрипел; пальцы сорвались, он едва не упал – и лишь воспоминание о туалете Петра Ильича придавало ему сил. Если воздух – взвесь серого пепла, и горло раздирает сухой кашель; если во тьме – он же включил свет! включил, ей-богу… – лоснится, подрагивает, вьет кольца труба-многоножка, цепляется коготками за трясущееся желе кафеля; если зловонный провал кишит звуками – вкрадчивый шелест, тихий, безостановочный скрежет хитиновых панцирей, суета шустрых лапок; если там, в глубине…

Зеркала?!

В туалете соседа не было зеркал и стекол, а значит, отражений. Ямщик помнил, что в кофейне «Франсуа», где он встречался с Дылдой-Додиком, зеркал полным-полно. И в зале, и, кажется, в туалете. Насчет туалета он не был до конца уверен, но память не подвела. Если он встанет на временный постой у Петра Ильича, по нужде придется ходить сюда, в кафе. Ладно, приспособимся, потерпим…

Промывая ссадины на голени, Ямщик залил водой весь пол. Кафель сделался опасно скользким, но высох на удивление быстро, буквально за минуту. Йод или зеленка? Замажем и тем, и другим, для верности.

– С-с-с-с! Жжется, зараза!

Бинт. Колено замотаем потуже. Теперь – голова. Что у нас там? Черт, забыл: он больше не видит отражений! Скорее отвернуться, пока… Придется на ощупь. Уй! Больно-то как! Когда Ямщик закончил, он едва держался на ногах – он и раньше-то был не в лучшей форме, а лечение отняло последние силы. Опираясь на палку, держась свободной рукой за стену, Ямщик выбрался в зал, доковылял до свободного столика – свободны были почти все, но он выбрал тот, за которым сидел с Дылдой – и рухнул на ротанговое креслице. Хвала стенным зеркальным панелям – ни стул, ни стол не подстроили ему никакой каверзы.

Безуспешно пытаясь расслабить мышцы, Ямщик хотел смежить веки и подремать, но передумал, обвел кафе настороженным взглядом. Кажется, отметил он, у меня начали вырабатываться новые привычки.

Путь в туалет – дело интимное. Три заветных шага от зала до двери с табличкой «WC» дизайнер кофейни выделил в особую зону. Клиент, если приспичило, шел между двумя стенами – несущей, отделявшей «Франсуа» от стоматологического кабинета «Эталон», и декоративной, куцым аппендиксом, закрывавшим клиента от любопытных взглядов других посетителей. Ямщик, уж на что был измотан, сразу засек, что угол между дверью туалета и корнем аппендикса, вне сомнений, лишен четкого – да и вообще любого! – отражения в здешних зеркалах. Там, ближе к полу, сформировалась темная, промозглая дырища, филиал сортира Петра Ильича, откуда тянуло зябкой сыростью. Вход в дыру зарос голыми безлистыми ветвями, плетями зимнего, бесплодного винограда, а может, чересчур толстыми нитями паутины, похожими на сеть келоидных рубцов. Ветки, плети, рубцы – чем бы они ни были, завеса шевелилась, вздрагивала, приоткрывала и вновь затягивала черные щели. Проходя мимо дыры, Ямщик отодвинулся подальше, насколько позволял узенький коридор, и с облегчением вздохнул, оказавшись в прекрасно отраженной реальности туалета.

От столика, где он сидел сейчас, дыра была хорошо видна, и из нее кто-то лез наружу. Ветви вспучивались, местами слипались в гнилую кашу; плети гнулись, рвались с хлюпающим треском. Как завороженный, Ямщик смотрел на тонкие белые пальцы, царапающие пол, на женскую голову в косынке, на плечи, грудь, торс, затянутые в дешевое ситцевое платьице… Когда женщина выбралась, высвободилась, стало ясно, что движется она с медлительностью, неестественной для живого человека. Ноги гостья скорее волочила, чем переставляла. Бледная кожа отливала синевой, нос заострился, край косынки закрыл лоб, наползая на самые брови, а узел был плотно завязан под подбородком – иначе, наверное, нижняя челюсть отвалилась бы вниз. «Вы испугались, а я не боюсь, – произнес Дылда, прячась в далеком прошлом, чтоб не сказать, в другой жизни. – Вас не боюсь, трупов не боюсь. К слову, я патологоанатом. Зачем вы пишете про зомби?»

– Не пишу, – простонал Ямщик. – Про зомби.

Женщина мало походила на традиционных зомби, заполнивших киноэкраны в поисках чужих мозгов. Во всяком случае, она не демонстрировала ни агрессивности, ни признаков разложения. Обычная покойница, каких полно в больничных моргах; санитары подготовили тело для захоронения, закончили макияж, уложили в гроб, плачущие родственники вот-вот зайдут в зал прощания… Глаза покойницы были открыты, смысла в них читалось немного – голубые влажные пуговицы, пришитые на лицо куклы – но глядела женщина на Ямщика. Впервые в жизни на Ямщика глядели с такой ясной, такой пронзительной тоской. Она знает, понял Ямщик. Знает, что я ее вижу. Знает, что в любой момент, даже с больным коленом, я могу выскочить на улицу, и ей меня не догнать. Это тоска голодного по шипящему стейку, тоска пьяницы по бутылке «Курвуазье»; тоска по заветному, но недостижимому. Господи, да она же мне завидует…

Идти к Ямщику покойница не захотела. Своей жутковатой походкой, сходной с колыханьем гардин на слабом сквозняке, она прошкандыбала в зал и направилась к стойке, как если бы собиралась заказать чашечку капучино. Бармен скучал без заказов, он бы ей не отказал, но покойница обогнула стойку и встала у бармена за спиной. Пальцы женщины взялись за татуированные плечи парня, губы приникли к затылку – Ямщик сперва решил, что это поцелуй, но покойница стала с упоением лизать бритый затылок бармена. Пожалуй, начни она грызть череп, чтобы добраться до мозга, и грызня меньше покоробила бы Ямщика, чем это любовное вылизывание. Так кошка лижет котят, так первоклашка лижет эскимо на палочке, стараясь, чтобы хватило надолго. Надолго бармена не хватило: он мотнул головой, что, впрочем, не слишком помешало покойнице ласкать добычу, сощурился, прислушиваясь к чему-то дальнему, и вдруг сделался белый, как мел.

– Катерина, – позвал он. – Побудь на стойке, я покурю.

– Бледный ты, – отметила официантка.

– Ага, есть такое дело…

– Перекачался?

– Бухали вчера, сразу после зала. У Трушкина днюха, он проставился. Не надо было…

– Поздно лег?

– Рано встал. Ну ты давай, я быстро…

Он вышел, и покойница потащилась следом. Пальцы ее по-прежнему удерживали плечи бармена, вернее, удерживались за них; парень фактически волочил женщину за собой, позволяя ей расслабить мягкие, тряпичные ноги. Ямщик, содрогаясь, проводил взглядом ужасную пару. Он весь закаменел, лишь ноздри раздувались, как у хищника на охоте, или вернее, у добычи, почуявшей хищника. От покойницы не пахло гниением, скорее уж цветами – мокрыми, чуть увядшими. Казалось, она только что выбралась из-под груды роз, хризантем и георгинов, чтобы выйти на прогулку. Туалет, подумал Ямщик. Хороший здесь туалет, зеркал много. Я, наверное, подыщу другой, не такой хороший. А то шагнешь к двери, зазеваешься, тебя из дыры за лодыжку – хвать! – и никакого форлакса не надо…

Глава четвертая

Здесь, у зеркала – все обычные проблемы,
Вся привычная сила.
Ты спрашиваешь неуверенным голосом,
что ты должна сделать,
Словно у тебя есть выбор,
Но остается лишь жестами изобразить песню
И надеяться, что все выйдет правильно.

    Питер Хэммилл, «Скрытый человек»

1

Beauty and the Beast

Более всего улица напоминала судоходную реку.

Убийственная стремнина проезжей части; относительно безопасные берега тротуаров. Под деревьями и у бордюров твердь истончалась, превращалась в зыбучую топь. По асфальтовому руслу несся поток катеров-автомобилей, отблескивая лаковыми боками: они вдруг проступали с неправдоподобной четкостью и рельефностью, словно гений 3D-графики в мгновение ока даровал им плоть и объем парой мазков виртуальной кисти – и блекли, расслаивались гирляндой истончающихся дублей, с глухим ворчанием уносились прочь, оставляя за собой меркнущие хвосты, от которых кильватерный асфальт оборачивался темной, тяжко колышущейся жидкостью.

Засмотревшись на это зрелище – сказать по правде, жутковатое и сюрреалистическое – Ямщик пару раз налетал на прохожих, ну, или они на него, это как посмотреть. Впрочем, как ни смотри, прохожие Ямщика игнорировали, нечувствительно проходя сквозь него, и Ямщик обругал себя за предрассудки – сам он так и не научился вычеркивать из бытия идущих навстречу людей. Опираясь на палку, он брел, не зная, куда. Туго забинтованное колено вело себя сносно: ныло с тягучей монотонностью, но по крайней мере не взрывалось новогодней петардой через два шага на третий. Оказавшись на твердом, фактурном до умиления «островке безопасности», Ямщик остановился перевести дух. За распахнутым настежь окном первого этажа – лето, жара; у них что, кондиционера нет? – во всех подробностях просматривалось нутро парикмахерского салона «Beauty». Вот уж где в зеркалах недостатка нет! Салон буквально исходил материальностью, щедро выплескивая ее избыток на улицу. Зайти, что ли? Он нуждается в убежище, в норе, где можно окопаться, пересидеть; поспать, в конце концов, без опасения провалиться в тартарары!

Вход в салон прятался в узкой арке подворотни. Там копился угрюмый сумрак, там все выглядело опасным, ненадежным: холст загрунтован, но эскиз едва намечен, так, набросок вместо полноценной картины. Часть эскиза, у перекошенной, изъязвленной мерцающими прорехами двери «Beauty» скучал одинокий курильщик. Тучи плыли над живым вулканом: казалось, курильщик и сам состоит из загустевшего дыма. Фигура колыхалась, рвалась на пряди – и вновь уплотнялась, но не полностью: левая рука нормальна, правая извивается по ветру бесформенным щупальцем. Живот материален, бок – студень. Лицо течет наподобие теряющих форму часов Сальвадора Дали. И лишь в зубах ярко рдеет огонек сигареты, ничего, однако, не освещая.

Соваться в подворотню расхотелось. Но пока Ямщик соотносил высоту подоконника и свои незавидные возможности, пока раздумывал – плюнуть и ковылять дальше, или попытать счастья через окно – в арку со двора, пятясь задом, втиснулся черный «Mitsubishi Pajero», наглухо закупорив проход с внутренней стороны. На подворотню явление джипа произвело поистине магическое действие – впору было поверить, что за рулем сидит чаньский патриарх, одно лишь присутствие которого стирает пыль с зеркала реальности и выставляет все сущее в истинном свете.

– Зеркала патриархов, – пробормотал Ямщик. – Удачное название для рассказа…

Тонированные стекла, лак крыльев и капота, зеркала заднего обзора – этого, в сочетании с окнами дома напротив, откуда солнце било отраженным светом, хватило, чтобы курильщик из призрака превратился в долговязого парня: шорты цвета хаки, на фиолетовой футболке скалится череп. Подворотню будто осветил луч софита, рельефно обозначив выщербленный асфальт, старую, но добротную кирпичную кладку стен. С удовлетворением рыкнув напоследок, джип сдал на метр назад и затих, выключил мотор.