Птица Ночь

В этот день Ясав, как всегда, надел свою сандаловую бляху – знак пятого шурина – и вышел на улицу. На службу он попал вовремя и даже успел на всякий случай кивнуть сынку Лиахиму, – поговаривали, этот сынок почище любого Бати услужал Дому Дружбы.

До обеда Ясав, как обычно, трудился над формулировкой Неукоснительного Совета, который предусматривал три степени почтительности по отношению к комарам: для недостойных, худородных, Любимых Родственников – и одну степень равноправия, для членов Семьи.

Перед обедом, опять же, как всегда, Ясав пристойно внимательно выслушал последние новости, а потом пристойно долго поболтал о том, что, Слава Родне, через четыре дня закончится очередная Великая Беременность Великой Бабушки и что протекает она натуральным образом, о том, что, Слава Родне, с девяти часов вечера вступает в силу Неукоснительный Совет о единовременном распускании всех листьев, а также прочей зелени, – Великая Родня умела заставить слушаться даже природу, – о том, что, Слава Родне, исполнилось уже три месяца со дня окончания 86-й Великой Победоносной Войны с Гнусным Врагом на Каверзном Острове и, наконец, о том, что, Слава Родне и Великой Бабушке, сейчас, как и прежде, действует Всеродственное Осуждение и Неукоснительный Запрет Геликоптерного Умствования, а вся Родня, как и раньше, понятия не имеет о том, что это такое, но бдительности, как и раньше и даже ещё больше, не теряет.

Сегодня Ростик пришёл злой. Он всегда приходит злой в день получки. Эх, Ростик, Ростик! Не любят его на службе. Уже несколько лет, именно в этот день, в сортире обязательно появляется надпись: «Счастливо посидеть, князь Беломоро-Балтийский» – и как раз на уровне глаз. Жена моя, Раиса Павловна, сначала осмеливалась спрашивать: «Опять?», но он так страшно менялся в лице, что я попросил её не делать этого. Всё равно видно, что опять.

Правда, сначала Ростик относился к этому с определённым азартом. Он рассказывал нам, как «перетряхнул своих писателей», – подчинённых у него двое, оба писари, а он как бы старший, – а потом всю часть с помощью других прапорщиков. Никто, конечно, не сознался. Десяток призывов сменился с тех пор, а надпись всё появляется. Сам, в общем-то, виноват. Действительно, смешно и длинно: Ростислав Георгиевич Неворин-Новокузнецкий. Давно мог он избавиться от одной половины. Это его мать надоумила, жена моя, Раиса Павловна. Да он весь в неё…

Так вот Ростик сегодня пришёл злой. Он, конечно, здорово поддал со своими всегдашними «однополчанами», но не в этом дело. В «круглые даты» он тоже поддаёт, но приходит весёлый. Тоже, «круглые даты» – грустно это, грустно.

Сегодня, например, и я, и Раиса Павловна знаем, что осталось ему 5 113 дней – дата некруглая. Через 13 дней будет малое веселье, а ещё через 100 – большой загул. В календаре на каждом листке цифра стоит. Он уже точно решил, что будет делать на пенсии: рыбалка, пиво и палец о палец ни-ни. Это в сорок-то пять лет! Молчание, как говорил литературный герой, молчание!..

Ох, что-то, Георгий, не весел ты сегодня, и даже просто вял. Ведь решил давно, что такая жизнь даже упоминания не достойна, не то что описания. Ведь плюнул давно на них, а вот как застопорится фантазия, так сразу на это болото и сворачиваешь: привычка графоманская руке покою не даёт.

Ну правду сказать, сегодня скандал у них был – из ряда вон. Когда-то жена моя, Раиса Павловна, Ростика прямо у КПП с получкой караулила. С годами, конечно, пыл поубавился, да и он уже не молоденький: за себя постоять может.

Она его дома теперь ждёт. Я в их разговоры вмешиваться не могу, поскольку сам как бы на иждивении у жены. С моей-то зарплаты я бы давно ноги протянул, а подрабатывать перепечаткой ленюсь, за что, правда, Раиса Павловна исправно мне выговаривает.

Сколько Ростик получает, не знает никто. Раньше Раиса Павловна знала, что у них какие-то сложные прибавки за выслугу. Сколько он приносит, я не знаю. Знаю, что всегда они после этого кричат. Он же сначала пройдёт в комнату, переоденется в тренировочный костюм, – он его называет «спортивной формой», – умоется слегка, поставит чайник, и уж потом начинает кричать. Я давно понял, что в портфеле он приносит с собой четвертинку и прячет её в своей комнате, чтобы мать не отобрала. Я как-то случайно наткнулся на целый склад пустых бутылочек за его тахтой – время от времени он их сдаёт, днём, во время своих отгулов, когда матери нет дома.

Так вот, кричат они минут тридцать-сорок. Иногда Раиса Павловна называет его «негодяй», иногда больше упирает на «эгоиста». Ростик же всегда кричит о размене квартиры – знает, что мать ни за что не разменяет нашу трёхкомнатную, которую с таким трудом выцарапала.

Потом я слышу, как Раиса Павловна считает деньги, швыряет тарелку на кухонный стол и уходит, а Ростик крадётся за четвертинкой. Потом он бухается спать, а из комнаты Раисы Павловны ещё долго будет слышен телевизор… цветной!

Так было и на этот раз, только Раиса Павловна разбила две чашки, а Ростик стучал кулаком по холодильнику. Это бывает не так уж часто. Обычно они спокойней.

Единственное, чем я горжусь, – да и горжусь ли? – Ростик работает даже быстрее меня, а я первоклассный специалист…

ЯСАВ (явь)

…И всё было бы, как всегда, но именно в этот день повернулось колесо судьбы Ясава (да и, скажем уж сразу, всех жителей Родни), повернулось в первый раз, чтобы потом поворачиваться ещё, ещё и ещё, всё убыстряя свой ход.

Итак, в тот самый момент, когда Ясав уже собирался идти за Ежедневным Обеденным Жетоном, занавес в комнате неожиданно распахнулся. Под оглушительный грохот гонга вбежали шесть шлемоносцев и заняли свои места по углам комнаты, вытолкав взашей всех родственников, кроме Ясава. Из-под чёрно-пурпурных плащей заблестели золотые рукоятки узких ножей. Медные лица, неподвижные глаза и приближающийся визг гонга. Всё ближе и ближе!

Ясав упал на пол, закрыв лицо руками. За что, Великая Бабушка, за что?!

Внезапно гонг затих. Медленные, тяжёлые шаги услышал Ясав в мёртвой тишине. Шаги прекратились. Кто-то встал над ним.

– Рескриптом указано: пятого шурина Бати Справедливости Ясава незамедлительно доставить в Квартиру Семьи!

Опять завизжал гонг, безжалостные руки схватили Ясава, подняли, набросили на лицо вонючий мешок и потащили по коридорам. Кто-то из несших Ясава споткнулся, мешок на мгновенье слетел с его головы, и последнее, что он увидел в этом Доме – была чистая улыбка Лиахима.

Ясава бросили в носилки, они качались, качались, качались, а у него не было никаких мыслей, кроме одной. Его везли в Квартиру. Оттуда Великая Бабушка и сонм её блистательных родственников – Сыновей, Дочерей, Зятьёв, Племянников – правят Великой Соединённой Роднёй. За что, Ясав?

Анири? Неужели Анири?

4 января

ЯСАВ (сон)

«…Чистые реки мои, ручьи и заводи, синие озёра лесные, я, чужестранец, пришёл к вам по воле своей и вашей, примите меня в изгнании моём. Я вхожу в ваши воды, чистые реки мои, свежие капли на моих руках, на лице, и я пью их, и глаза мои наполняются вашей синевой. Быстрые потоки мои, унесите всё зло рук моих, всю ложь глаз моих, весь яд сердца моего, унесите далеко-далеко, за край леса, за грань мира, за предел жизни моей. Тихие заводи мои, недвижные мои заводи, смойте всю ненужность рук моих, незрячесть глаз моих, всю темноту сердца моего. Напоите меня, щедрые ручьи мои, напоите силой вашей, добром вашим и мудростью. Я пришёл за судьбой, синие озёра лесные, чистые воды мои…»

Но ведь это было, было, было! Впрочем, сколько раз ни повторяй как заклинание, воскресить ничего нельзя, да и не нужно теперь. Те страницы я порвал. Юность моя похоронена дважды. Сначала годами, а потом мною самим.

Тогда, за полками нашей заводской библиотеки, я судорожно, лихорадочно воскрешал не остывшее прошлое, и лица друзей вставали передо мной. Ребята толкались вокруг меня, говорили, перебивая друг друга, а я записывал – просто как стенограф. Вечеров не хватало – меня гнали из библиотеки, и Серафима Павловна улыбалась насмешливо: «Спать иди, писатель».

А они приходили во сне, и ночи было мало, чтобы успеть записать всё.

Что это было? Теперь и не вспомнить… знаю только, что правда. Всё, что видел и пережил я в эвакуации, на уральском заводе, и что было потом, уже в Москве – всё превращалось в слова. В них было много грязного снега, был холодный туман цехов, металлическая изморозь, были пайки того, что мы благоговейно называли хлебом, и были детские наши мечты, очень простые и неосуществимые: мир, любовь, тепло. Мы были равны перед будущим, о котором не знали ничего, и оттого сны наши были одинаковы.

А потом – так страшно! – моё скудное прекрасное прошлое стало стопкой бумаги, и чужие руки перебирали страницы. Я писал о своей надежде и вере, а чужой голос отвечал: «Сейчас, в период восстановления советской экономики, нет нужды обращаться к тяжёлому прошлому. Подмечайте ростки светлого будущего в наших буднях. Учитесь у лучших писателей – Павленко, Бабаевского. Вы читали?» А я не читал, я жил и писал про то, как жил, потому что не мог не писать и хотел, чтобы все знали, как мы жили, не забыли об этом. «Надо содействовать мобилизации масс, увлекая их положительным примером», – голос был ровный, без интонации, как у вокзального диктора. Я не верил ему.

Я верил себе, и чистые голоса прошлого не стихали. Только время шло, и чужой голос всё так же монотонно повторял необходимые слова, и он становился громче, а я стал глохнуть. И не знаю, как случилось, что я подчинился ему, не поверив.

Есть простые ответы: мальчишество, страх, честолюбие, слабость, и есть такое сплетение нервов души, что всякий, даже самый сложный и умный ответ покажется оскорбительно примитивным, и потому лживым.

Да я и не пытался понять себя: жизнь подхватила меня с юности, меняла свои картинки как в калейдоскопе, удивляла, завораживала. Только теперь пробую я понять хоть немногое, но почему-то меня тянет подводить итоги. А я не хочу. Я ещё ни в чём не разобрался как следует, и то, что написал полчаса назад, готов опровергнуть и зачеркнуть. Юность моя похоронена? Чушь! Пока я жив, вся моя жизнь со мной и вчерашний день в памяти стоит наравне с детством. Те страницы я порвал? Бред! Давно сказано – рукописи не горят! Какие, к чёртовой матери, итоги?! Вперёд, Георгий!

5 января

ЯСАВ (явь)

– Ну здравствуй, сынок. Да ты встань с пола-то. Вот так. Теперь садись. Гранат, персик, бетель? Всё же бетель? Не бережёшь ты своё здоровье, Ясав. А оно ведь нужно Семье… Да шучу, шучу… В твои годы, сынок, мне и плантации бетеля на неделю не хватало. Давай, что ли, и я с тобой пожую… Отошёл? Ну что ж – познакомимся. Я Римовалс, Первый Сын Бабушки… Да не надо на колени! Поднять его! Эх, нервный народ пошёл… А ты, Ясав, насколько я помню, пятый шурин Бати Справедливости. Доволен? Ну для молодого человека это не предел. Тебе сколько – 33? Ещё расти и расти. Не кричи, зачем эти формальности?! Тихий час у нас – перебудишь всех. Женщины, сам понимаешь… Кстати о женщинах. Давно видел Анири?

ПИСЬМО ОТ АНИРИ, ПЕРВОЙ ДОЧЕРИ НЕДОСТОЙНОГО ВОСЬМОГО ПЛЕМЯННИКА ВЕЛИКОЙ БАБУШКИ ЯСАВУ, ПЯТОМУ ШУРИНУ БАТИ СПРАВЕДЛИВОСТИ.

Проверено Домом Дружбы Отдалённой Родни.

Проверено Домом Дружбы Центральной Родни.

Хвала Великой Бабушке за её мудрость и человеколюбие!

Дорогой Брат Ясав! Я так давно тебя не видела. Наш ребёнок уже ворочается вовсю, и все говорят, что это мальчик – такой прыткий.

Великая Бабушка поистине дальновидна в своих милостях. Ведь если бы мой отец не попал в недостойные за шалости и распутство, я жила бы не в Отдалённой Родне, а в Квартире, и ты, приехав на Берег, не встретил бы меня, и я бы не знала тебя, а даже если бы мы чудом встретились, наши положения были бы слишком неравны.

А сейчас я с нетерпением жду, когда пройдут роды и ещё два месяца, чтобы мы могли соединиться законно. Я уверена, что наш малыш будет признан полностью здоровым и его оставят жить для процветания Великой Соединённой Родни, а я вернусь в Столицу. Если бы ты знал, как я жду этого! Я уже говорила с достойным Батей Требором из нашего Дома Дружбы, и он пообещал мне своё покровительство. Так как мой отец, недостойный, умер от лихорадки, я могу надеяться на прощение. Наверное, мне разрешат вернуться в Столицу, как только мы с тобой поженимся. Требор обещал мне это!

Ну вот, мой милый, и все мои новости. Я, как всегда, тружусь на просеивании песка. Дни становятся длиннее, и мы во славу Родни работаем всё больше и больше.

Если сможешь сделать это без вреда для того важного дела, которым ты занимаешься – приезжай ко мне в ближайший день отдыха. Думаю, сможем поговорить.

До свидания, брат Ясав.

Хвала Великой Бабушке за её мудрость и человеколюбие!

Сестра Анири, Дочь Недостойного».