Задача

– Гм?

– Ты спишь?

– Нет… не спится что-то…

– И мне, брат, что-то не спится…

– Новое место!

– То-то я думаю… Не от нового ли в самом деле это места?

– От нового. Спи!

Снова настало молчание. На этот раз оно продолжалось дольше прежнего, потому что в голове Кыскина мелькнула такая мысль: «Ну а что если дадут прибавку?» И поэтому он долго думал о разных разностях до тех пор, пока в спальне жены не раздался шопот:

– Иван Абрамыч!

– Я, матушка?

– Спишь?

– Нет, что-то, милая ты моя, не спится… Я так полагаю: не от нового ли это места?

– Это от нового. С непривычки!

– Должно быть, друг мой, что с непривычки…

– Который-то теперь час?

– Час-то? Да, пожалуй, час первый…

– Какая позднота! Пора спать. Спи! Пора!

Иван Абрамыч вздохнул, и молчание водворилось еще более продолжительное. Он чуял, что и жену его мучит та же тоска, какую испытывал и он. «Господи! – думал Кыскин, – ну не чудн_о_ ли? Что теперича я такое?.. Умер! совсем умер!.. Н-но… – вдруг мелькнуло у него в голове. – Ну а ежели господь пошлет прибавку?» Тут ему представилась картина, происходящая в его семействе по получении прибавки; в этой картине он прежде всего увидел, как все радуются. Решительно все: от двухлетнего ребенка до кухарки Акулины, – все счастливы, все довольны…

– А бог-то? – вдруг проговорил Кыскин.

– Чего ты? – послышалось из спальни…

– Нет, это я так!.. Что-то не спится!

– Спи! спи! – ворочаясь, говорила жена.

– Право, что-то все того… – поворачиваясь лицом к спине дивана, бормотал муж. – Блохи не блохи, а так что-то…

– Спи! там блох нет ни одной.

– Да то-то я думаю: откуда блохам быть? Так что-то.

– Никаких блох нету, а это от нового места.

– Должно быть, что от нового места. Как-то так всё…

– Спи!

Жена замолчала, а в голове Кыскина снова явился вопрос: «А бог-то?» И вслед за этим мысль его в одно мгновенье перелетела чрез множество всевозможных затруднений, тяготевших на его семейной жизни и за несколько минут перед этим сознанных вполне, непреложных и очевидных для всякого. Что-то упорно побуждало его ни под каким видом не разрушать сложившуюся картину семейной жизни, влагало в него какую-то невероятную решимость отказаться от куска хлеба для того, чтобы удержать за собою единственную сердечную привязанность вполне, без ограничений; и тут же мелькала перед ним картина безотрадного существования, если он переломит себя и захочет «подумать о душе»… «Господи! – шептал он, – Маша!..»

– Маша, ты спишь? – произнес он вдруг громко. Но жена не отвечала.

«Спит!» – подумал он.

А она долго еще не спала, долго еще думала, крепко прижавшись к подушке, то же самое, что и муж ее; но она яснее его смотрела на вещи и тверже решилась заглушить в себе всякую мысль, как только мысль эта наталкивала ее на вопрос: «А бог-то?» Поэтому-то она и не отвечала мужу, когда тот назвал ее. Притворясь спящей, она слышала, как Иван Абрамович ворочался на диване, охал, шептал: «Господи! Господи!»

– Спишь? – опять послышалось из зала.

Она поспешно закуталась в одеяло с головой и не отвечала. Раскрыв глаза под одеялом, она упорно старалась не думать ни о чем. Как бы рада она была, если бы голова ее превратилась в камень! Долго продолжалось это напряженное состояние, наконец глаза ее начали слипаться, сон все больше и больше охватывал ее, и вдруг…

– Кто это? – в испуге вскрикнула она.

– Там в окошко дует… всю спину простудил… озяб! – бормотал Иван Абрамыч, держа в руках подушку…

* * *

Чрез несколько месяцев Иван Абрамыч сидел за ужином и думал – кого бы пригласить в кумовья? Физиономии его и жены были убиты, и сердца растерзаны: диван давно уже стоял на старом месте, а прибавки по-прежнему не дали…

По окончании ужина Иван Абрамыч вздохнул и сказал:

– Теперь, Маша, уж действительно надобно подумать нам! Довольно! как ты думаешь?..

Жена молчала.

Примечания

Рассказ впервые напечатан в газете «Петербургский листок», 1867, № 25 от 14 февраля; без изменений перепечатан в сборнике «Очерки и рассказы», СПБ., 1871 года; при переиздании его в «Сочинениях» Успенский сделал некоторые сокращения и стилистические исправления текста.

Успенский написал ряд рассказов, в которых изображаются «нужды и заботы» мелкого провинциального чиновника, живущего с многочисленным семейством на «крошечное жалованье»; в том же плане идут и страницы о семье Претерпеевых в «Нравах Растеряевой улицы». Здесь Успенский следует щедринскому «истинно гуманистическому направлению», которое отмечал Добролюбов в своей статье «Забитые люди», говоря: «Никто, кажется, исключая г. Щедрина, не вздумал взглянуть в душу этих чиновников – злодеев и взяточников – да посмотреть на те отношения, в каких проходит их жизнь».