Стихотворения Я. П. Полонского как педагогический материал

Стал тяжело приподнимать
Живот и грудь его: но страх
Лица его не исказил;
С улыбкой странной на губах
Лежал он на сырых досках
И за руку его схватил
Стефан, в лицо ему глядит,
Зовет его: очнись, Кирилл!
И видит – бедный келиот
Не наповал еще убит:
Но смерть на лик его кладет
Свою печать – не умер он.
Но через пять минут умрет;
И мнится, сквозь предсмертный сон,
С причастьем чашу видит он,
И имя девы и Христа
Лепечут бледные уста.

Картинка высоко-реальная. Как различна, как характерно различна смерть обоих друзей. Келиот умер, как мученик, примиренный с миром, с собою, с Богом. Рука монаха не осквернилась кровью. Деспо, этот Леонид клефтов, у которого наверно, как и у его классического предка, сердце поросло волосами, погиб мстя, в треске и пламени своего взорванного баркаса, ужаснув и навредив врагу самым актом своей смерти, он погиб один на один в отчаянной схватке. Оба точно исполнили свое провиденциальное назначение.

После смерти Стефана Деспо, этого кровавого Художественного пролога к заправской драме на Балканах (поэма кончена в 77 году), странно перейти к мирным историческим картинам проповеди Достопочтенного Бэды и пира польского Казимира Великого, но я не считаю возможным пройти молчанием эти прекрасные пьесы. Бэда проповедник! Кто не знает, кто не любит этих звучных поэтических строф? Русский ребенок должен их знать.

Камни, которые пристыдили глупого мальчика, это – чудная иллюстрация к мысли, которую надо внушать детям: ничто доброе не пропадает: хороший человек, великая мысль, доброе начало не могут быть ничьим. Не для камней говорил слепой учитель, но он оживил даже камни, как оживили их Орфей музыкой, Девкалион – творческим жаром, Пигмалион – любовью. Ребенку надо объяснить при этом, что реальный след проповеди была обращенная, отданная Богу и правде душа мальчика, которого если не Бэда, то камни, наслушавшееся его проповеди, заставили уважать этого смешного на вид, восторженного старика; этого не написано в стихах, но так должно было быть, в этом – мысль баллады. Казимир Великий – большое стихотворение, посвященное памяти покойного слависта Гильфердинга, написано по канве, им указанной. Но что сделала мастерская кисть художника с рассказом польского летописца!

Я удивляюсь, отчего хрестоматии наши до сих пор не воспользовалась этой прекрасной вещью. Пьеса написана бодрыми, подвижными хореями. В начале Казимир идет с охоты:

Впереди на всем скаку не видно
Кто трубит, вздымая снежный прах;
Позади в санях несется свита…
Ясный месяц выглянул едва…
Из саней торчат собачьи морды,
Свесилась оленья голова.

Король задумчив и упрекает самого себя за то, что не знал об голоде в своем королевстве. Дальше идет декоративно-красивое изображено пира. Является гусляр, который поет две песни, в угоду гостям короля. Казимир требует третьей.

Но гусляр, как будто
К пытке присужденный, побледнел…
И как ленник, дико озираясь,
Заунывным голосом запел.

Он поет об голодном народе и о панах, которые

Потирают руки,
Выгодно свой хлебец продают.

Эффект песни необычайный.

Не успел он кончить этой песни:
«Правда ли?!» – вдруг вскрикнул Казимир,
И привстал, и в гневе весь багровый,
Озирает онемевший пир.
Поднялись, дрожат, бледнеют гости.
«Что же вы не славите певца?!»
Божья правда шла к вам из народа.
И дошла до нашего лица…
«Завтра же в подрыв корысти вашей
Я мои амбары отопру…
Вы… лжецы! глядите, я, король ваш,
Кланяюсь, за правду, гусляру…»

Страшный, гнев Великого был

…Отраден, как в засуху гром.

и восторжествовал над злобным шипеньем панов.

Монарх, составляющей единое целое со своим народом, есть благороднейшее проявление монархического начала.

Одиноким является стихотворение Полонского «Перед закрытой истиной» (большая пьеса на 6 страницах, написанная немножко тяжелым александрийским стихом). – Никто из верующих не решается снять покрывала с лица Изиды, но два грека – поэт и философ – проникают в глубь храма и целый день проводят в созерцании тайны. Поэт выходит из храма светлым, преображенным: он

по ступеням храма
Сходил как полубог, как светлый Аполлон.

Лицо мудреца, напротив, потемнело, когда он сравнил нагую истину с своими представлениями о ней, с жалкими результатами своей науки:

Лицо его дышало мертвой силой,
Зловещим пламенем в очах его сиял
Вечерний свет лучей прощальных.
И голос тяжело, отрывисто звучал,
Как будто ум его, томясь, перегорал
В хаосе дум нестройных и печальных.

Вещь эта, очень глубокая по задаче, едва ли может быть оценена в школе, хотя мне нравится в нем, как педагогу, открыто поставленный вопрос. Такие вопросы полезны для юношества, иногда даже полезнее ответов. Пусть юноша увидит перед собой открытый вопрос. Заинтересовавшись им, он, конечно, подберет больше материала для ответа, чем Изидин жрец, которому говорили только звёзды да духи.

Кто из нас не помнит, как сам когда-то задумывался над лермонтовским вопросом

Но непрестанно и напрасно
Один враждует он… Зачем?

В художественном отношении эта вещь оставляет многого желать. Рамка по-моему гораздо лучше картины. Но поэт и философ более похожи на говорящих машин, на олицетворенные книги, а Изидин жрец, среди этих седых камней, под жгучим солнцем и синим небом, с свитком на коленях и вечной, глубокой думой о небе и богах – он великолепен, он живой.

Великий образ Прометея, вдохновлявший и Эсхила, и Шелли, и Гете, нашел отзвук и в поэтической душе нашего поэта. Упоминание в поэзии о таком поучительном мифе всегда полезно, а особенно если оно талантливо написано, как у Полонского. Хороша картина взбудораженного Олимпа.

И проснулись боги.
И богини с ложа
Поднялись, пугливым
Криком мир тревожа.

Самое страдание Прометея имеет значение для мира.