Правый пеленг

    (Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Еще одна летная ночь окончилась благополучно: летавшие на боевые задания экипажи вернулись невредимыми на свой аэродром, два молодых летчика, присланных на пополнение, вылетели самостоятельно. Прекратилась и стрельба из автоматов по нашим взлетающим самолетам, наведение ракетами немецких бомбардировщиков. Пикалов и Петровский ходили героями; только о них в полку и разговоры – как ловили диверсантов, как вступили с ними в единоборство и прикончили их. Рассказывают такое, чего и не было.

Меньшикову даже обидно стало за летчиков: в каждом вылете они подвергают себя большой опасности, и разве их подвиги можно сравнить с обезвреживанием диверсантов, а поди ж ты, какой фурор! Он понимал: то, что совершают летчики, никому не видно отсюда, и воздушные бои, бомбежка, дуэли с зенитной артиллерией стали обыденным явлением, а схватка с диверсантами – первый случай на всем Крымском побережье. Петровский сразу приободрился, повеселел и стал более благосклонен к своему соседу и прежнему приятелю, но у Меньшикова от этого сердце не оттаяло: людей, которые забывают дружбу, перечеркивают все прежнее ради своей цели, он не понимал и не прощал. Правда, у Петровского было смягчающее обстоятельство: ему приказали обезвредить вражеского агента в два дня; но пренебречь мнением своего приятеля, не посчитаться с ним – это было вне логики Меньшикова.

И все же, как бы там ни было, после обезвреживания диверсантов работать стало спокойнее, и летные экипажи, улетая на боевые задания, чувствуют себя увереннее, не думают: а не подложил ли кто-нибудь в самолет замедленную мину?

Меньшиков впервые за все эти дни позавтракал с аппетитом. Донесение в штаб корпуса было отправлено, срочных вводных не поступило, и можно было хоть пару часиков отдохнуть. Для большего спокойствия он все же решил заглянуть в штаб (хуже всего, когда только задремлешь, а тебя разбудят) – и пожалел: начальник строевого отдела старший лейтенант Дехтярь поджидал его с кипой бумаг, которые требовалось подписать. Откладывать на потом было не в правилах Меньшикова: человек тоже ночь трудился, – и он сел за бумаги. Так и пролетел час за чтением директив, за подписанием строевых записок, заказов, запросов, распоряжений; и, когда он вышел из землянки, солнце уже висело высоко над горизонтом и палило по-прежнему беззастенчиво, немилосердно.

По дороге из города мчался мотоциклист, оставляя позади клубы пыли. «Не иначе, Петровский», – подумал Меньшиков: в полку было только два мотоцикла – у Пикалова и Петровского. Пикалов после завтрака отправился на отдых, Петровский же снова где-то мотался.

– Товарищ майор! – позвал его снизу Дехтярь. – Вас к телефону оперативный дежурный из корпуса просит.

«Началось», – вздохнул с сожалением Меньшиков. Теперь, наверное, не уйдешь. Он тяжело и нехотя спустился по ступенькам.

– Слушаю. Двадцать первый.

– Доброе утро, Федор Иванович, – узнал он голос бывшего сослуживца майора Лебедя, ныне инспектора по технике пилотирования корпуса. – Как ты там живешь-можешь?

– Да живем помаленьку и можем не лучше. Сам знаешь, как с техникой. Не слышно, когда пришлете нам что-нибудь?

– Насчет техники не знаю, а вот люди твои потихоньку объявляются. Только что телеграмма из Ростова поступила. Туманов там в госпитале находится, с тяжелым ранением.

– Туманов?! – воскликнул Меньшиков не в силах сдержать радость. – Вот это хорошая новость. А еще кто?

– Больше никого.

У землянки пророкотал мотор мотоцикла и заглох. Точно, Петровский.

Майор вышел из землянки. Петровский поставил мотоцикл недалеко от входа и, увидев командира полка, протянул ему руку.

– Привет труженикам неба. Над бумагами корпим, а отдыхать когда будем?

Его покровительственный тон раздражал Меньшикова – ишь, заботливый какой, – и майор ответил, не скрывая иронии:

– Коль начальство не возражает, почему бы и не отдохнуть? Диверсанты прихлопнуты, экипажи все вернулись – можно спокойно поспать.

Петровский нахмурился. Он заметно похудел за эти дни, резче обозначились скулы, глаза ввалились, и их взгляд стал еще пронзительнее; подбородок заострился и сильнее выступал вперед; в профиль он очень смахивал на Мефистофеля.

– Если не считать тех, кто улетел раньше, – с сарказмом ответил Петровский.

– Кстати, кое-кто, кого ты имеешь в виду, тоже вернулся. Правда, тяжело раненным, но, во всяком случае, не предателем.

Петровский скептически усмехнулся:

– Что тебе еще известно? Ты хоть знаешь, где сбили твоего Туманова?

– Знаю. В районе Соколя.

– Правильно. А где его подобрали?

– Какое это имеет значение?

– Большое. Под Озерянами. Это более ста километров от места падения. Не слишком ли много он прошел за двое суток по оккупированной территории?

– Почему прошел? Наверное, пролетел на подбитом самолете.

– Три экипажа видели, как его самолет упал в районе Соколя.

– Значит, его подобрали наши отступающие части. Не немцы же доставили его в госпиталь!

– Не немцы, наши. Дело в том, что Туманова ранило не в самолете, а при переходе линии фронта. Правда, никакой там линии не было, и все-таки…

– Значит, он тяжело ранен? – Комок подкатил к горлу, и злость на Петровского мгновенно вытеснила жалость к Туманову.

– Тяжело, – подтвердил Петровский. – В ноги и в спину. – Петровский помолчал. – Так как думаешь, можно за двое суток пешкодралом сотню километров преодолеть?

– Если Туманов преодолел, значит, можно. К счастью, – я так считаю, – он жив и все объяснит.

– Разумеется, – утвердительно кивнул Петровский. И это снова взорвало Меньшикова.