– А ты небось хотел увольнительную в Лондоне провести?
– Мне все равно, – отвечал Тони.
– В арлингтонской квартире твоей матери жить нельзя. Никаких жен, такой у нас уговор. Гай, попробуй херес. Интересно, как он тебе покажется. Южноафриканский. Скоро все на него перейдут.
– Прежде, Артур, я не замечал у тебя задатков законодателя мод.
– Так тебе что, херес не нравится?
– Честно говоря, не особенно.
– В наших интересах поскорее к нему привыкнуть. Из Испании поставок больше не будет.
– А по мне, что южноафриканский херес, что испанский – никакой разницы, – встрял Тони.
– Вообще-то, мы твой отъезд отмечаем.
Прислуга теперь сократилась до жены садовника и деревенской девушки. Анджела была на подхвате, но, конечно, грязную работу не выполняла. Вскоре всех позвали на ужин в комнатку с бюро, которую Артуру Бокс-Бендеру нравилось именовать «рабочим кабинетом». В Сити Бокс-Бендер занимал просторный и светлый кабинет; его специальный агент имел постоянную контору в округе, Бокс-Бендера избравшем; личный секретарь, обосновавшийся на юго-западе Лондона, располагал канцелярией, машинисткой и двумя телефонами. В данной конкретной комнате Бокс-Бендер никакой работой не занимался, словосочетание же «рабочий кабинет» слизнул у тестя – было в Бруме такое помещение, где мистер Краучбек разбирал счета и пил чай. От «рабочего кабинета» на Бокс-Бендера веяло чем-то аутентичным, в стиле «рустик». Насчет стиля Бокс-Бендер никогда не ошибался.
До войны Бокс-Бендер нередко устраивал скромные ужины на восемь-десять персон. В памяти Гая осталась череда таких вечеров: свечи; слишком буквально понятое сочетание вин и кушаний; прямой, как палка, Бокс-Бендер во главе стола, с достойным лучшего применения постоянством направляющий разговор на банальнейшие предметы. Нынче вечером Анджела с Тони сами уносили тарелки; вероятно, эта беготня выбивала Бокс-Бендера из колеи. Его по-прежнему занимало исключительно сиюминутное; Гай и Тони думали каждый о своем.
– Про Аберкромби слыхали? Ужас что такое, – встрял Бокс-Бендер в ход мыслей одновременно сына и шурина. – В пять минут собрались и на Ямайку сбежали.
– Ну и пусть их, – отозвался Тони. – Какая от них в Англии польза? Лишние рты.
– Похоже, в ближайшее время мне это тоже светит, – произнес Гай. – Наверно, сентиментальность во всем виновата. В войну каждый хочет быть со своим народом.
– Разве? А по-моему, далеко не каждый, – парировал Тони.
– Штатским тоже общественно полезной работы хватит, – утешил Бокс-Бендер.
– Все эвакуированные, которых Прентайсам навязали, разозлились неизвестно на что и укатили в свой Бирмингем, – подала голос Анджела. – Этим Прентайсам вообще непозволительно везет. А мы до конца своих дней будем жить в окружении хеттских табличек.
– Это ужасно, что солдаты не знают, где их жены и дети, – сказал Тони. – Наш офицер по бытовому обслуживанию, бедняга, уже несколько дней своих ищет. Из моего взвода шесть человек поехали в отпуск, не представляя, к родным попадут или в пустые дома.
– Старая миссис Спэрроу полезла за яблоками на чердак, упала и сломала обе ноги. Так ее отказались в больницу положить – там койки придерживаются для пострадавших во время воздушных налетов, а пострадавших-то никаких еще и в помине нет.
– А за что на наши головы эта напасть – офицер, который ведает пассивной противовоздушной обороной? День и ночь, между прочим, ведает. И каждый час по телефону отчитывается: дескать, все спокойно, самолетов противника не обнаружено.
– Каролину Мейден в Страуде остановил полицейский и спрашивает: «Вы почему противогаз не носите?» Каково?
– Когда станут химическое оружие применять, тут всему и конец. Слава богу, у меня классическое образование. А лекции про химическое оружие слушать мы одного офицера отправляли. Вот тут-то я чуть не влип. Потом, хвала Господу, объявился один ученый молокосос, я проставил адъютанту пару пива – и молокососа загребли вместо меня. А вообще я вам скажу, химичат только те, у кого в бой идти кишка тонка.
Тони эти рассказы не трогали – он принадлежал к другому миру. А Гай вообще был сам по себе.
– Говорят, война будет беспрецедентная.
– Еще бы, дядя Гай. Чем дольше ты в сторонке продержишься, тем лучше. Вы, штатские, везенья своего не цените.
– А может, оно нам не надо, везенье. Может, мы совсем другого хотим.
– Я-то точно знаю, чего хочу. Военный крест и аккуратненькую ранку. Тогда я до конца войны проваляюсь в госпитале, в окружении хорошеньких медсестричек.
– Тони, пожалуйста.
– Прости, мамочка. Ой, только не надо делать такое скорбное лицо. А то я начну жалеть, что не остался нынче в Лондоне.
– Мне казалось, я держу себя в руках. Я имела в виду, милый, что мне неприятны разговоры о ранениях.
– Да что в данных обстоятельствах может быть лучше ранения? Сама подумай, мама!
– Вам не кажется, что мы краски сгущаем? – произнес Бокс-Бендер. – Тони, займи дядю Гая, пока мы с мамой будем со стола убирать.
Гай с Тони прошли в библиотеку. Французские окна были открыты, поблескивала мощеная дорожка.
– Вот черт, прежде чем свет включать, надо шторы завесить, – сказал Тони.
– Может, на воздух выйдем? – предложил Гай.
Света было как раз довольно, чтобы не спотыкаться. Воздух казался густым от аромата цветов, невидимых в кроне старой магнолии, каковая крона распростерлась над доброй половиной крыши.
– Краски сгущаем, – усмехнулся Тони. – Да я никогда в жизни так глубоко голову в песок не прятал. – Гай промолчал. Темнота прогрессировала. Когда они отошли от дома на достаточное расстояние, Тони ни с того ни с сего спросил: – Скажи-ка, дядя Гай, что это за зверь такой – сумасшествие? У вас с мамой в роду много психов было?
– Нет.
– А как же дядя Айво?
– Дядя Айво был гипертрофированно меланхоличен.
– Это по наследству не передается?
– Не волнуйся, не передается. А почему ты спрашиваешь? Чувствуешь признаки помутнения рассудка?
– Пока нет. Просто я прочел про одного офицера, который воевал в Первую мировую. Он был вполне нормальный, а как на передовую попал, так и взбесился. Сержанту пришлось его застрелить.
– Взбесился, гм. Нет, это не про твоего дядюшку Айво. Он был очень скромный человек. Во всех смыслах.
– А прочие?
– Что прочие? Посмотри на меня. На своего дедушку. Или на двоюродного дедушку Перегрина – уж, кажется, адекватнее и быть нельзя.
– Дедушка Перегрин собирает бинокли и шлет в Военное министерство. По-твоему, это адекватное поведение?
– В высшей степени адекватное.
– Я рад, что мы на эту тему поговорили.
Раздался голос Анджелы: