Мистер Уайлдер и я

– Ну да.

– И ты действительно хочешь пройти через…

– Мама, не сейчас, ок? Я опаздываю. Поговорим в другой раз.

– Ты постоянно откладываешь этот разговор…

Но Фран уже торопилась по дорожке к выходу на улицу. Я беспомощно смотрела ей вслед, потом вернулась в дом. Джеффри, жуя тост, читал “Гардиан”.

– Я что, единственная в этой семье, кто умеет переживать? – набросилась я на него. – Одна наша дочь беременна, другая улетает в Австралию. Почему только я не могу чувствовать себя так, будто ничего особенного не происходит?

– Это все твои средиземноморские корни, – ответил Джеффри, и тут я взбесилась.

– Афины не в Средиземноморье находятся! – закричала я. – И моя мать родилась в Лондоне, а отец был наполовину словенцем, и подавлять эмоции я научена не хуже любого из вас.

– Одни и те же обстоятельства люди воспринимают по-разному, – ответил Джеффри очередным по-идиотски глубокомысленным обобщением.

– Ты даже не соизволишь поехать с нами в аэропорт, – не унималась я, хотя упрек был несправедливым.

– У меня лекционный день, – развел руками Джеффри. – Расписание составлено полгода назад. Пойду попрощаюсь с ней прямо сейчас.

Он поднялся в комнату Арианы. Как и мне, серьезной работы в киноиндустрии Джефу давно не предлагали, и он все больше времени проводил в Школе кино и телевидения в Биконсфилде, обучая студентов. Конечно, он поехал бы с нами в аэропорт, если бы не преподавал сегодня. В этом я не сомневалась. Я просто срывала на нем злость и печаль. По-моему, если вы прожили в браке лет двадцать пять, можно позволять себе нечто подобное, хотя и нерегулярно.

Я встала у стеклянной двери, за которой начинался наш сад.

Мы жили (и до сих пор живем) в террасном доме с четырьмя спальнями в Хаммерсмите. Купили мы его дешево, а сейчас цена на него взвилась до небес. Эту черту британцев, между прочим, я никогда не могла понять: они более чем склонны относиться к своим домам как к финансовым активам, а не как к семейному очагу. Джеффри постоянно бродил по сайтам недвижимости, отслеживая, насколько подросла стоимость нашего дома, но для меня прежде и более всего наш дом был не стенами и квадратными футами, но родным домом, и я надеялась, что мои дочери испытывают те же чувства. К примеру, в то утро, когда я смотрела на сад через стеклянную дверь, я видела картограмму детства Арианы. Этакий атлас воспоминаний. Яблоня, на которую Ариана любила залезать. Длинная толстая ветвь, где Джеффри вешал качели, и они до сих пор там висят, пусть их и загораживает буйная зелень лаврового куста, но разглядеть их можно, если постараться. Уголок, заросший травой, где девочки летом устраивали пикники и где в одну из редких снежных зим они пытались слепить снеговика. Чугунный столик, сидя за которым Арина рисовала, морща лоб от усердия и высунув кончик языка. Я до сих пор храню эти рисунки в картонной коробке под нашей кроватью, хотя дочь умоляла выбросить их.

Помнит ли она, как ребенком проводила время в саду, или все это ей уже безразлично?

В Сиднее ей будет хорошо, в чем я абсолютно уверена. Консерватория предложила Ариане стипендию – что называется, фантастическое везение. Другим фантастическим везением могла бы стать учеба Фран в Оксфорде, если бы девочка не упустила свой шанс, забеременев. Возможно, прервать беременность было правильным решением. Дочь такому исходу явно не рада, да и кто был бы рад? Отец (“отец”! мальчишка, и только) заявил, что ему не нужны ни ребенок, ни сама Фран, то есть рассчитывать на какую-либо поддержку с его стороны не приходилось. Следовательно, произвести на свет ребенка было бы неразумным поступком. А Фран, надеюсь, переняла у своих родителей умение избегать неразумных поступков.

– Уф, попрощался, – доложил Джеффри, спустившись на кухню.

Сгреб с крючка связку ключей от разных замков, чмокнул меня в щеку и был таков. Я осталась наедине с Арианой в последний раз.

* * *

Хитроу, терминал 3. Отвратительное место, если вы приехали сюда, чтобы с кем-то расстаться. По дороге в аэропорт Ариана болтала не закрывая рта, сплетничала о своих друзьях, рассказывала о книге, которую читает, и я не могла сообразить, действительно ли у нее легко на сердце либо она старательно притворяется веселой. У меня довольно плохо получается скрывать свои истинные чувства. Я беспрерывно кивала, иногда отзывалась короткой фразой, но внутри ощущала бездонную тоску и была уверена, что Ариана это понимает.

Перед тем как встать в очередь на посадку, она спросила:

– Ты ведь не расплачешься, правда?

– Конечно, нет. Я рада и счастлива. Мою девочку ждет великое приключение.

– Надеюсь, с Фран все будет в порядке.

– Я тоже надеюсь. Это кошмар, но мы с вашим папочкой окажем ей… любую посильную помощь.

Ариана замялась, будто намереваясь произнести нечто крайне веское и не слишком приятное. “До свидания”, предположила я.

– Кстати, – сказала Ариана, – отныне я буду называть вас мама и папа. “Мамочка-папочка” звучит как-то… ну, не знаю. Словно мы до сих пор маленькие дети.

– Прекрасно, – просипела я, вдруг лишившись голоса. Мы застыли в неловком молчании.

Ариана потянулась ко мне, обняла:

– Всего через несколько месяцев мы снова увидимся.

– Точно. – Я обняла ее в ответ. – Время пролетит быстро.

Но плечи мои дрогнули от сдавленного рыдания. Ариана обняла меня покрепче, погладила по спине:

– Ну что ты, мам. Не надо себя так мучить.

Я помотала головой, не в силах выговорить ни слова.

– Твоя мама была такой же?

– При чем тут моя мама? – выдавила я.

– Ей ведь тоже пришлось через это пройти, – ответила Ариана. – Она провожала тебя в аэропорт, так ведь? Когда ты улетала в Америку.

– Тогда было все по-другому, – возразила я.

– Насколько по-другому?

– Это была просто поездка.

– Ладно, думай о моем Сиднее как просто о поездке.

Она поцеловала меня, прижалась ко мне в последний раз, а затем высвободилась из моих чересчур крепких и чересчур оберегающих объятий. Я смотрела ей вслед, очередь в зону досмотра двигалась еле-еле; наконец Ариана обернулась, помахала, улыбаясь, стеклянные двери открылись, она вошла, завернула за угол и исчезла из вида.

Утерев слезы рукавом пальто, я в одиночестве побрела на автостоянку. Размышляя о том, что сказала Ариана. Может, она права? И моей матери было столь же тяжело расставаться со мной тогда, в 1976-м? С ее смерти и дня не проходило, чтобы я не вспомнила о ней. Но, как ни странно, прежде я никогда не задавалась подобными вопросами.

Лос-Анджелес

В ответ на вопрос Арианы: нет, моя мать не плакала, когда махала мне вслед в афинском аэропорту в первых числах июля 1976 года. По крайней мере, я так думаю. Но заметила бы я ее слезы? Моя дочь права: молодые люди глухи и слепы к чувствам своих родителей, а многие даже и не подозревают о том, что у папы с мамой тоже есть чувства. Касаемо родительских эмоций молодежь пребывает в блаженном состоянии социопатии.

В любом случае я слишком нервничала, чтобы обращать внимание на мать. Мне только что исполнился двадцать один год, прежде я никогда и никуда не ездила одна, и целые три каникулярные недели путешествовать по Америке с рюкзаком за спиной было для меня чем-то абсолютно необычайным. В самолете, летевшем в Нью-Йорк, вместо того чтобы смотреть кино по бортовому телевизору (пародийный детектив “Ужин с убийством”[5 - “Ужин с убийством” (1976, реж. Роберт Мур) пользовался огромной популярностью; в фильме снимались Питер Фальк и Мэгги Смит, одну из ролей сыграл Труман Капоте.], вроде бы, но утверждать наверняка поостерегусь, поскольку в те времена кинематограф меня совершенно не интересовал), я усердно изучала путеводители и расписание американских междугородних автобусов. Полет был долгим и тягостным. Я попробовала включить концерт классической музыки, предложенный авиакомпанией. Персональных проигрывателей в семидесятые, разумеется, не было, ты зависел от выбора других людей, и кто-то составил банальнейшую программу из Бетховена, Моцарта и им подобных, а качество звука было чудовищным. Тогда я уже страстно увлекалась музыкой, но мои любимые композиторы – Сати, Дебюсси, Равель, Пуленк (все французы почему-то) – внимания составителя не удостоились. Время текло медленно, и моя нервозность нарастала. Не знаю как, но я оказалась в курящем отсеке, и мой сосед, мужчина средних лет, курил очень едкие тонкие сигарки. Когда мы приземлились в аэропорту Кеннеди, чувствовала я себя ужасно и в мой первый вечер в Америке никуда не пошла, просто отлеживалась в хостеле, изнывая от тошноты, усталости и спрашивая себя: во что ты вляпалась?

Из Нью-Йорка я отправилась на Западное побережье, ехала суток восемь на автобусах с пересадками. Чикаго – Спрингфилд – Сент-Луис – Оклахома, потом через Нью-Мексико в Вегас и оттуда в Лос-Анджелес. Поначалу мне было одиноко и тоскливо, но вскоре благодаря досадной случайности уныние как рукой сняло.

На автовокзале в Спрингфилде выяснилось, что рейса, на который я забронировала билет, не существует. Не я напортачила с бронью, с той же незадачей столкнулись и другие пассажиры, и среди них британка, моя ровесница, веснушчатая и очень белокожая пепельная блондинка по имени Джилл. Следующего рейса мы ждали четыре часа, которых нам хватило не только на то, чтобы разговориться, но и чтобы подружиться. Казалось, у нас много общего: ни Джилл, ни я не могли похвастаться уверенностью в себе; напротив, обе были довольно застенчивыми. Ничего более авантюрного, чем эта поездка, с Джилл еще никогда не приключалось, как и со мной. В отличие от меня, она пока не была студенткой, но говорила, что осенью приступает к учебе в Оксфорде. Жила она на окраине Бирмингема, города, о котором я ничего не знала, кроме того, что это крупный промышленный центр где-то посередине Англии. С Джилл я утратила связь давным-давно, но вопреки тому, как она повела себя в Лос-Анджелесе, я храню о ней самые светлые воспоминания. Даже сейчас, печатая на компьютере историю нашего пребывания в Америке, я нет-нет да взгляну на фотографию, что стоит на моем письменном столе: мы с Джилл ранним вечером на пляже в Санта-Монике. Не хочу показаться нескромной, но, по-моему, из нас двоих я была симпатичнее – лицо у Джилл вытянутое, костистое, а с зубами просто беда, – но по неведомой причине твоя привлекательность для противоположного пола не всегда зависит от твоей внешней привлекательности, и в нашей зарубежной поездке именно у Джилл случился курортный роман.

Звали его Стивен. Знакомство состоялось, когда мы наконец добрались до Западного побережья, побывав на Большом каньоне и в Вегасе, кроме многих прочих мест; переезды и достопримечательности вымотали нас обеих, и в Лос-Анджелес мы явились почти без сил. Первые два дня прошли тихо, не оставив сколько-нибудь ярких впечатлений. Поселились мы в старом центре города, в хостеле, простецком и грязноватом. Столовой там не было, и мы топали два квартала до ближайшей аптеки-закусочной, чтобы купить еды: хлеб, плавленый сыр, нарезки индейки и ветчины. С таким питанием я на второй день почувствовала себя плохо. Разок-другой мы пытались гулять с путеводителем, но было слишком жарко, а колесить по огромному городу на общественном транспорте было слишком утомительно. На второй день к вечеру ситуация окончательно усложнилась, когда в хостеле объявился Стивен; от Сан-Франциско до Лос-Анджелеса он добирался автостопом. Он тоже был британцем, и, наверное, поэтому Джилл разговорилась с ним; подробностей я не помню, но зато отлично помню, что когда к нашей дружеской паре присоединился третий человек, общение стало затруднительным. Стивен присосался к нам как пиявка, и чем дальше, тем острее я чувствовала, что меня выпихивают из кадра. Сперва я обнаружила, что Джилл и Стивен всегда шагают вместе впереди меня, плечом к плечу, а я тащусь позади. Затем они начали держаться за руки, потом целоваться при любом удобном случае (а иногда и без оного). Спустя несколько дней я окончательно убедилась: мне навязали роль невольного свидетеля буйно расцветающей влюбленности.

Впрочем, насколько серьезным был этот роман, я поняла далеко не сразу, но спустя некоторое время. У Стивена был билет на ночной автобусный рейс до Феникса, штат Аризона, где он договорился встретиться с другим путешественником, своим школьным приятелем. Так совпало, что в тот же вечер Джилл предстояло отужинать с незнакомым ей человеком, другом ее отца, проживавшим в Беверли-Хиллз. Перспектива ужина не слишком прельщала Джилл, она даже сердилась на своего отца за проявленную инициативу – хотя я уверена, что он действовал из лучших побуждений, – и Джилл заранее позвала меня с собой для “моральной поддержки”. Но теперь ужин совпал с отъездом Стивена, и моя подруга рвала и метала. Я не понимала, из-за чего она так бесится: они уже назначили друг другу свидание в Лондоне, сразу же, как только Джилл вернется домой. Расстанется эта парочка всего дней на десять – неужели так трудно потерпеть? (На тот момент, как вы уже догадались, сама я никогда и ни в кого не влюблялась.)