Тринадцатый апостол

Христос наставлял апостолов: «Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби»[9 - Мф 10: 16.]. Массы языческие всех племен были действительно волками по отношению к проповедникам Христова учения. Чтобы удержаться среди язычников, им ничего другого не оставалось, как стать мудрыми, как змеи, и простыми, как голуби. И они стали такими. Несмотря на сопротивление, апостолы многое сделали, чтобы истребить укоренившиеся языческие суеверия. Апостолы учредили церкви во множестве городов Римской империи и заботились об их благонравии. Иисус уже сидел одесную Отца Своего Небесного, когда заметил среди гонителей христианства, предававших христиан на муки, гражданина Рима фарисея Савла и, разглядев в нем благие задатки, обратил его в своего последователя – апостола Павла, сблизившегося с двенадцатью, особенно с Петром, но не ставшего тринадцатым, чтоб не нарушить означенное самим Иисусом соответствие числа апостолов числу колен Израилевых. Апостол Павел проповедовал среди язычников. То, что сотворили Христос и его апостолы, включая, разумеется, умнейшего Павла, не назовешь иначе, как революцией, заложившей духовный фундамент западноевропейской цивилизации, а затем и всего круга христианских земель. В этот круг одна за другой вошли вслед за Европой Северная и Южная Америка, часть Африки, часть Среднего Востока, Армения, Грузия и ненадолго ряд горских племен Северного Кавказа. Чуть не целое тысячелетие после разгрома Рима хранительницей христианства стала Восточная Римская империя (Византия). А из Византии при церковно-языковом и церковно-литературном посредничестве Болгарии православная «цезарепапистская» конфессия христианства стала господствующей в Киевской Руси, а потом в Великой Руси (Московии) и, наконец, во всей обширнейшей Российской империи. За два тысячелетия в церквах мирового христианства и за тысячелетие в церкви русского православия произошли благие и пагубные изменения. Русская православная церковь, христианская этика мирян благотворно повлияли на языческое сознание всех слоев населения, но не преодолели вполне язычества, страха перед невесть откуда наступающими инфернальными силами, ужаса близкого и неотвратимого конца света. Сама церковь за последние два столетия, как только в Россию проник с Запада капитализм (да и самозародился отечественный), паганизировалась, а вместе с тем ее разъедало корыстолюбие, мздоимство и иные грехи. Церковь морально оскоромилась, стала утрачивать доверие паствы.

Два явления одновременно окрасили конец XIX – начало ХХ в.: «ренессанс» православного богословия с христианизирующей поэзией Серебряного века в обогащающемся и нравственно разлагающемся обществе и (второе) бунтарское, предреволюционное настроение «верхов» и «низов». Среди радикальных противников царского, а затем и царско-думского режима выделялись своей непримиримостью сторонники немецких мыслителей Маркса и Энгельса – большевики. Но кроме организованных оппозиционных партий и групп существовала многомиллионная неорганизованная голытьба, обозленная, но трусливая, не знающая толком, на кого обрушить свой гнев.

Обращение к Христу, к образу Христа стало, как я уже заметил выше, общим местом западноевропейской и русской живописи и литературы. Церковное христианство, увы, стало модной данью художественному символизму. Живописный и литературный образ Христа в годы Первой мировой войны, в последние предреволюционные годы появился не как действенная фигура Спасителя, а как знак эстетического избранничества. Для того чтобы выступить с проповедью истины против тех, кто предпочитал тьму свету, надобно было мужество, стойкость, терпение, милосердие и жертвенность. Такими были двенадцать апостолов, таким стал апостол Павел. И таким же – апостол Владимир.

Что касается Александра Блока, то он поверил евреям Иудеи, оклеветавшим апостолов Христа, и такими изобразил их в своей поэме «Двенадцать» – грабителями, гуляками, убийцами и революционерами (?), а Христа – их предводителем.

Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!

Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба!
Что, Катька, рада? – Ни гу-гу…
………………………………..
Лежи ты, падаль, на снегу!..

Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!

Но ведь и такие «апостолы» приставали к революции, а после Октября кто-то из них вошел во власть, в карательные органы ЧК. А все-таки, как ни крути, «Двенадцать» есть пасквиль на Евангелие, на двенадцать апостолов, на самого Иисуса Христа, на революцию, да и на «Тринадцатого апостола» Маяковского, написанного за три года до блоковского опуса. Сравните апостола Владимира с апостолами Блока. Апостолы Маяковского тоже разнолюдье, но какое!

Мы,
каторжане города-лепрозория,
где золото и грязь изъязвили проказу, —
мы чище венецианского лазорья,
морями и солнцами омытого сразу!
………………………………………….
Мы —
каждый —
держим в своей пятерне
миров приводные ремни! (1: 184)

Вспомним стихи Б. Пастернака о Христе. Каковы бы ни были их речевые достоинства, они не более чем картинки, написанные по литературным источникам. Поэт в них всего лишь созерцатель. Даже когда он выступает как бы от первого лица в роли Христа – «Гамлета», он всего лишь декламирующий со сцены персонаж спектакля. Да и христианские стихи Пастернака («Доктора Живаго») не были апостольскими. Нет в «Докторе» активного протеста ни против облыжного коммунизма, ни против черносотенства. Все происходит «поверх барьеров». Михаил Булгаков много «наговорил» всякой всячины о чисто-нечистой силе, но об апостолах и их жертвенных делах – ни словечка. Что касается иностранцев, хотя бы Э. Хемингуэя или П. Пикассо, то к русским делам отношения они не имели и апостолами не были.

Кто мог в условиях назревающего всемирно-исторического переворота в России с позиций революционного и коммунистического, морально не замаранного церковью взгляда просветить толпу русских – растерянных, заблудших? Только Сам Христос или апостол Христа. Таким и был, повторю еще раз, сам себя провозгласивший апостолом поэт Владимир Маяковский. Еще в начальные годы торжества христианства многими было замечено: люди пошли с христианским знаменем, но по языческой дороге. В XIX в. само знамя стало двуколорным: наполовину христианским, наполовину языческим. Первозванные Петр и Андрей, став апостолами, к рыболовству более не возвращались. Апостол Матфей забыл про то, что был когда-то мытарем. Апостол Павел, бывший до призвания ремесленником, лишь изредка сооружал палатки – таково было его ремесло. Тринадцатый апостол решил, что, оставаясь поэтом, он наилучшим образом исполнит свою апостольскую миссию, поскольку его орудие – слово. Марина Цветаева была убеждена, что «от Державина до Маяковского (а не плохое соседство!) – поэзия – язык богов. Боги не говорят, за них говорят поэты»[10 - Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. М., 1994. Т. 5. С. 305.]. Апостольская миссия не только не мешала – углубляла поэтический дар. Но поскольку Маяковский подчинил свою поэзию апостольскому служению, иным казалось (скажем, Пастернаку), что выполняя работу «ассенизатора и водовоза», т. е. поступая именно так, как должен был поступать в преднайденных обстоятельствах апостол, Маяковский изменял поэзии. Все обстояло как раз наоборот. Можно называть себя апостолом, но при этом палец о палец не ударить, чтобы сделать что-то для живой жизни, тогда бы это значило, что объявивший себя апостолом – самозванец. Ни Блок, ни Пастернак, ни Булгаков подлинными апостолами не стали, сколько бы молитвенных слов они ни написали о Христе. Поэтому понять Маяковского Пастернак не мог, а Блок и Булгаков и не пытались.

Апостол Петр проповедовал среди иудеев, апостол Павел – среди язычников, а тринадцатый апостол вынужден был проповедовать и действовать среди христиан. Ситуация необычная – проповедовать христианство среди христиан! Но что делать, если христиане забывали о заповедях Христа, впадали в грех язычества?! Апостол Иаков знал про себя и про других апостолов, что лишь делами вера достигает совершенства, ибо как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва. Иоанн взывал: «Дети мои! Станем любить не словом или языком, но делом и ис-тиною»[11 - 1 Ин 3: 18.]. А трудились апостолы до изнурения – ночью и днем. Иначе нельзя было апостолам – соработникам Бога.

«Апостол ли я? Свободен ли я?» – мог бы спросить себя всякий претендующий на апостольское звание. «Да, я апостол», – имел бы право сказать сохранивший верность Христу в предреволюционные годы тот, кто возымел власть над нечистыми духами – над нечистой совестью отправляющих церковную, государственную, военную или гражданскую службу, из-за которых голодали, холодали, а то и гибли простые люди. «Да, я апостол», – по праву считал себя Маяковский, потому что своими плакатами РОСТА, выступлениями перед многочисленными аудиториями, сатирическими стихами, убийственными комедиями выводил на всеобщее обозрение и судилище христоотступников. «Да, я апостол», – твердил Маяковский, не давая спуску обирающим бедноту, обогащающимся за счет неоплаченного изнурительного труда рабочих. Говорят, культуру создают обеспеченные люди, а не полунищий рабочий люд. Но что бы делали богатые без труда беднеющих крестьян и рабочих? Неужели после Христа и после Льва Толстого это надо еще доказывать самодовольным обывателям? «Да, я апостол», – гордился Маяковский, потому что своими сатирическими стихами, карикатурами, сатирическими пьесами изгонял бесов взяточничества, бесов коррупции, бесов лицемерия, бесов ханжества, бесов чинодральства, бесов номенклатурщины, бесов мещанской обывательщины. «Да, я апостол», – горячился Маяковский, потому что раздувал светлое пламя чистого Октября, и «Я свободный», ибо не остановился перед тем, чтобы осудить отступников от Октября, измену его идеалам. «Да, я апостол», – продолжал Маяковский, ибо, поняв провал Октября, призвал к новой, третьей революции – бескровной революции духа.

Кто из крупнейших русских поэтов, современников Маяковского, сделал – или хотя бы попытался сделать – что-нибудь подобное? Свободен ли я? Должен и в этом отдать себе отчет апостол. Все двенадцать апостолов – и более других Петр, Андрей, Иаков – и Павел поплатились за проповедь учения Иисуса жизнями своими, но никто за все время непрекращающегося мучительства не отрекся от Иисуса, доказав тем самым, что они свободны. Пожалуй, никто не пострадал от проповедников христианства так, как апостол Павел: его многократно заключали в темницу, избивали палками до полусмерти, требовали, чтобы он прекратил «совращать» народ, грозили ему смертью, если не отречется от Иисуса. Смерть его не страшила. Павел был свободным человеком. Павел был усечен мечом. Апостола Петра распяли на кресте вниз головой, его брату Андрею (который, согласно легенде по Борисфену, доплыл до холмов, на которых столетиями позже вырос стольний град Киев) царь Ирод по его возвращении на родину отрубил мечом голову. По приказу Ирода Агриппы предали мученической смерти ап. Иакова Зеведеева. Ап. Иоанн Богослов был ввержен в котел с кипящим маслом, чудесно остался живым и был сослан на остров Патмос. Ап. Фома – «неверующий» – жестоко пострадал в Индии. В Армении, в г. Алванополе, в нынешнем Дагестане, с живого ап. Варфоломея содрали кожу. В Армении, в окрестностях Арарата, был повешен и пронзен стрелами ап. Иуда Левей. Никто из апостолов не избежал гонений властей и невежественной толпы – это было испытание духа свободой. «Все они исполняли дело своего служения с необыкновенной ревностью. Затруднений и препятствий для них как бы не существовало: голод и холод, преследования, темницы, смерть – ничто не останавливало их»[12 - ТальбергН. История христианской церкви. М.; Нью-Йорк. Репринтное воспроизведение. 1991. С. 20.].

Не избежал участи первых апостолов и тринадцатый апостол. До революции его трижды заключали в тюрьму, последний раз на одиннадцать месяцев в одиночку Бутырок. Но юноша Маяковский остался верен апостольству. После революции его не сажали в тюрьму, не ссылали в Сибирь, но травили по приказу высшей власти, травили громогласно, «всенародно», не печатали, «низвели» в «попутчики» революции, шпионили за каждым шагом, за каждым словом, сделали жизнь невыносимой. Уже в 1920-е гг. его внесли в «расстрельный список» и откладывали исполнение приговора, ожидая подходящего времени, повода и способа «устранения»[13 - См.: Горб Б. Шут у трона революции. М., 2001]. К середине 1920-х гг. Маяковский уже знал, что за ним идет охота. Сергей Эйзенштейн уговаривал поэта на время стушеваться, обезъядить свои сатирические стрелы, направленные прямо в грудь номенклатуры. Маяковский не мог отказаться от себя, от своей миссии тринадцатого апостола, как бы его поступки ни осуждали герметические поэты. Он был свободен. Может быть, лишь для того, чтобы сбить ищеек со следа, Маяковский время от времени писал, что он все чаще подумывает о самоубийстве. Но он всего лишь пугал самоубийством, а не стрелялся. Маяковский знал, что апостолы не кончают жизнь самоубийством, что апостолов убивают. Это самый сильный аргумент за то, что он не стрелялся, что его убили. Мрачнея, все более замыкаясь в себе, Маяковский стоически ожидал своей участи, что не мешало ему все безоглядней, все ювеналистей бичевать «суверенный тоталитаризм». Маяковский был единственным апостолом Иисуса Христа в ХХ в. – единственным на всю Россию, на всю Европу и на весь христианский мир.

Вступление второе

Собираясь рассказать о Маяковском не только как о тринадцатом апостоле, но и как о поэте, я решил рассмотреть его жизнь и творчество через призму социокультурной эволюции России с 1905 по 2005 г., ибо автор «Про это» был, может быть, единственным русским писателем, конгениальным российскому ХХ столетию, и особенно его советскому семидесятилетию. Поэт, драматург, актер, эссеист, агитатор-трибун, художник, редактор, трубадур ХХ века со всеми его взлетами и падениями, безобразием и красотой, преступлениями и наказаниями (праведными, а чаще неправедными), с любовью и ненавистью, верой и безверием и в христианство, и в коммунизм.

Какими бы грандиозными ни были космические, технические и социальные события, сотрясавшие планету уже после гибели Маяковского, все они выросли, как опера из увертюры, из 1905-1930-х гг., т. е. годов активной жизни и творчества автора поэм «Тринадцатый апостол» и «Во весь голос», совпавших с годами подготовки, победы Октябрьской революции и ее контрреволюционного перерождения, которое продолжается и в наши дни. Эпоха, которую принято называть «советской, коммунистической», была на самом деле эпохой грубого, казарменного коммунизма, противостоящего личности, ее свободе. Советский «коммунизм» подчинял личность анонимному коллективу социума и государства. Одной стороной своего существа Маяковский принимал «советизм» (термин

А. Зиновьева), понимая его не как стадность, а как соборность:

Я счастлив,
что я
этой силы частица,
что общие
даже слезы из глаз. (6: 304)

Но другой стороной своего существа он выступал за личность, за ее творческую свободу, поскольку свободное развитие каждого индивида считал условием свободного развития всех. Так понимал коммунизм Маркс. И так, следом, понимал его Маяковский. Поэтому он был не только конгениальным эпохе, но и контргениальным ей. Пафос его поэзии и его жизни состоял в утверждении свободной личности как незыблемого устоя общества. Секрет облагораживающего воздействия Маяковского на сердца и умы современников, особенно молодых, коренился в том, что от его стихов, от него самого, такого неуемного, неравнодушного, «в мускулы усталые лилась строящая и бунтующая сила».

Творчество Маяковского представляется мне крупным социологическим феноменом – поэт методично, год за годом, строка за строкой, пьеса за пьесой ломал тоталитарную структуру бюрократического общества. Поэзия других выдающихся поэтов – Пастернака, Ахматовой – индивидуалистическая, лирическая – замыкалась на самое себя, как явление чисто эстетическое и герметическое. Она едва касалась социологических проблем жизни общества, что, казалось бы, и должно быть свойственно поэзии христианской. Маяковский, начинавший как сотворец поэзии Серебряного века, не избежал присущего ей христопоклонства, но у него, с отрочества впитавшего в себя идеи «Коммунистического манифеста», выработалось свое, неординарное отношение к Иисусу Христу и его учению. Уже плененный идеями Маркса, юноша Маяковский почувствовал себя тринадцатым апостолом Иисуса Христа задолго до того, как написал поэму «Тринадцатый апостол». Освоив Евангелие и Ветхий Завет, Маяковский увидел, что заповеди Нагорной проповеди и пророчества Исаии, Иеремии, Даниила, Захарии, Иоиля предвосхищают идеи «Манифеста». А Христос, как убедился поэт, был первым революционером и первым коммунистом, не противопоставляющим личное общему. Спаситель учил о внесоциальной, внегосударственной сущности человека. Об этом учил и Маркс. Проповедь Иисуса была обращена к индивиду, взывала к его свободному самостоянию, исполненному морального достоинства, и только через индивида Христос обращался к народу. Маяковский понял, что быть апостолом Первого революционера и Первого коммуниста Иисуса Христа необходимо, чтобы быть проповедником Последнего революционера и Последнего коммуниста – Карла Маркса. Но, увы! Советская Россия возникла как государство воинствующих безбожников. Ленин был гонителем религии, преследовал богостроителей и богоискателей в собственной партии. А «легальные марксисты» – П. Струве, С. Булгаков, Н. Бердяев, М. Туган-Барановский, С. Франк были первыми социал-демократами России, воспитанными на идеях Маркса, задолго до Ленина. П. Струве – организатор первого съезда РСДРП в 1898 г. в Минске, сочетавший учение Маркса с учением Христа, по велению Ленина был изгнан из России, как и другие «легальные марксисты» и либеральные профессора, никакого отношения к политике не имевшие. И это несмотря на то, что задолго до «легальных марксистов» Маркс обратил внимание на сходство своего целеполагания с целеполаганием самого Господа: «новое небо и новая земля, которые Я сотворю, всегда будут пред лицем Моим»[14 - Ис 66: 22.]. Маркс согласен был с положениями учения Христа о неправедности богатства богатых и о защите «труждающихся и обремененных». Так же думал и Лев Толстой. Большевики предпочли не замечать в писателе, названном Лениным «зеркалом русской революции», мысли «о новой земле и новых небесах». «Легальных» выслали. Но в России остался исповедующий Христа и Маркса толстовец Маяковский, убежденный в близости учений обоих. Писать о Маяковском, игнорируя то, что он был самопровозглашенным тринадцатым апостолом, – значит, писать не о нем, а о каком-то внешне похожем на него выдуманном персонаже. Но именно так о нем и писали, нанося ущерб представлениям о целостности личности поэта. Я порываю с этой трусливой традицией. Алексис де Токвиль заметил, что нерелигиозных революций не бывает. И атеистическая, антицерковная, антихристианская Октябрьская революция по установленным ею порядкам была на деле православной в самом строгом протопопо-аввакумовском смысле слова. Ленин полагал, что советское общество будет подобно «чаплинскому» конвейеру («Огни большого города»). А бывший семинарист и слушатель Духовной академии превратил советское общество во всесоветский монастырь, где каждый должен был трудиться, поститься, каяться и молиться своему Господу, единому в трех лицах (иконам Маркса, Ленина и Сталина), и многочисленным святым – надсмотрщикам, отвечающим за соблюдение монастырского устава каждым иноком, вылавливающим грешников и жестоко наказывающим их. Маяковский – тринадцатый апостол – пришел в этот монастырь со своим уставом. Его долго терпели, потому что все-таки апостол, к тому же что-то из монастырского устава, не разобравшись, усвоивший. А может быть, он повинится, раскается и примет устав нашего монастыря. Ожидания были напрасны. Поэт повел себя как Мцыри. Не мог бежать из монастыря, но устав его отверг.

Есть еще одна веская причина, почему я выбрал Маяковского в качестве протагониста своего повествования. Я хочу рассказать о России как о рассыпающейся империи, оказавшейся неспособной удержать в своем составе Украину и Кавказ, фланкирующие Россию с Запада и с Востока. А Маяковский был кровно связан и с одной, и с другим, ибо был по происхождению украинец, а по рождению грузин. В его поэзии и личной судьбе переплелись неравноправные отношения метрополии (России) к этим двум союзным республикам (фактически – колониям). Русский поэт душой болел не только за Россию, но и за Украину, и за Кавказ.

Через хаотичный период российской социокультурной эволюции и краткий абортированный прорыв России в Историю (который был бы немыслим без Кавказа и Украины) я попытаюсь объяснить перепады в творчестве Маяковского как поэта.

Модусы анализа материала и стилистика разделов будут различны в деталях, но останутся в русле методологии историософии проектизма[15 - См.: Кантор К.М. Двойная спираль истории. Историософия проектизма.].

Мы живем в эпоху медленного, постепенного исчезновения обособленных наций и обособленных государств. Иначе этот процесс, а не какой-либо другой (американизацию, например) следует называть глобализацией. Он вызвал противонаправленное движение бывших колоний и зависимых стран к обретению национальной независимости и собственной государственности[16 - Национальные и многонациональные государства не всегда существовали. В социокультурной эволюции нации возникают на сравнительно низкой ее ступени. Многообразие природных условий привело к многообразию этносов, народностей, наций, к многообразию национальных языков и их этнических дериватов. В жизненном процессе происходило смешение наций или их разделение, что доказало: неизменность наций и этносов не абсолютна. Те нации, которые достигли апогея национального разития (если брать только Западную Европу) в XIX в., почитались наиболее устойчивыми. А как было на самом деле? И.Г. Гердер, исследователь становления наций и национальных государств, показал, что все великие нации Западной Европы есть результат многотысячелетнего смешения множества племен, этносов и наций. То же самое справедливо и по отношению к России и ко всем бывшим национальным республикам СССР.]. Судьбу мира решит противоборство этих двух взаимоотрицающих тенденций. Свое место в этом противостоянии Маяковский выразил краткой формулой:

Нации сети.
Мир мал.
Ширься, Третий
Интернационал! (2: 43)

Да, сети следует распутывать, распускать, выбираться из них на простор мировой жизни. Лишь бы каждый индивид каждого народа, каждого этноса и каждого племени выявил все заложенные в нем возможности личностного становления и самостояния. Как и во всем другом, позиция Маяковского была двуликой, соответствующей двуликости российской социокультуры, к которой он принадлежал. Он был «националистом», разделяя со своими нациями согласие всех относящихся к ним consensus omnium во всех решающих вопросах, но одновременно и интернационалистом, гражданином мира. Поэтому-то Маяковский мог сказать, обращаясь к недавним врагам России, потерпевшим поражение в Первой мировой войне:

Я давно с себя
лохмотья наций скинул.
Нищая Германия,
позволь
мне,
как немцу,
как собственному сыну,
за тебя твою распеснить боль. (4: 50)

Мне остается добавить, что я буду перемежать разбор произведений и проблем творчества Маяковского краткими вторжениями в его биографию.

С хронологией я буду обращаться произвольно.

Раздел первый

Большие и маленькие трагедии

Мы солнца приколем любимым на платье,

из звезд накуем серебрящихся брошек…