Босоногая команда

В тот же день вечером Николай Васильевич собрал свои вещи в узелок, пошептался о чем-то с братом, после чего тот нахмуренный прошел в свою комнату, и появился на пороге залы.

– Прощайте, Марья Ивановна, спасибо за ваш хлеб-соль. Прощайте, Олимпиада Петровна! Счастливо оставаться! Наташенька, прощай! – голос его дрогнул.

Никто ему не ответил. У Наташи потемнело в глазах, замерло сердце, что-то сдавило горло; ей хотелось закричать, броситься за дядей. Она привстала, протянула руки вперед и закивала головой, думая, что он еще увидит ее прощальный привет, слезы неудержимо полились по лицу, и только захлопнулась дверь, точно солнце померкло для нее. Девочка заплакала навзрыд; она заплакала горько и беспомощно, с воплями, с захлебываниями, с отчаянными криками.

– Это что за фокусы! Наталья, замолчи! Сейчас замолчи! Не пикнуть! Я кому говорю? Молчать! – не помня себя от гнева грозилась тетка, подбегая к дивану, за которым рыдала девочка.

– Машенька, пожалуйста, оставь Наташу. Ты мне мешаешь заниматься. Наташа замолчи, – послышался из-за перегородки голос Петра Васильевича.

Зажимая рот руками, вся вздрагивая, прижимаясь головой к дивану, Наташа замолчала, затаив свое тяжелое горе.

Луч света

В семье Петровых потекла та же серая, однообразная жизнь. Только Наташа стала другая: она очень выросла за последний год, похудела, и в больших глазах светилась недетская грусть. Наташа узнала иную жизнь, содержательную и счастливую, она слышала иные речи, и грусть о потерянном, жажда новых знаний мучили пытливого ребенка.

Когда тетка и Липа уходили из дому по вечерам, девочку запирали на ключ. Воспоминания уносили Наташу в недалекое милое прошлое, и грустным, тихим голосом, сидя на диване, она начинала напевать: «Среди долины ровныя». Задумавшись, она часто вспоминала дядю Колю: «Где-то он теперь? Неужели ходит по улице холодный и голодный? Вспоминает ли он ее, Наташу? Да, конечно, вспоминает. Хоть бы одним глазком увидеть его».

Наташа тосковала о нем ужасно и плакала втихомолку целые ночи напролет.

После ухода Николая Васильевича тетка и Липа своими насмешками прохода не давали девочке.

– Певица, что же вы не повторяете свои арии? Ведь скоро опять будет ваш концерт! – приставала Липа.

– Они с дядюшкой-флейтистом будут ходить по дворам. Он станет на дудке свистеть, а она будет петь и плясать. Вот он ее и готовил в уличные певицы, – вторила Марья Ивановна.

Наташа молчала, грустила и пряталась от всех.

Раз она шла из лавки и несла хлеб. Дело было под вечер и уже стемнело.

– Наташенька, милая! – вдруг окликнул ее знакомый, ласковый голос, заставивший шибко и сладко забиться маленькое сердечко.

Девочка порывисто обернулась и просияла.

– Дядя Коля!

Она взглянула на него с изумлением и даже отступила. – Отчего вы так одеты, дядя Коля?

Николай Васильевич смущенно оглянул свой черный подрясник и сказал:

– Я буду монахом, Наташечка.

– Монахом?! – переспросила девочка и пристально посмотрела на дядю, как бы желая понять смысл этого слова. – Вы живете на улице? – сосредоточенно спросила Наташа.

– Нет, в монастыре… Это Божий дом. У нас тихо, хорошо… Я пока на испытании, а потом сделают настоящим монахом.

– Вы будете, дядя Коля, ходить с книжкой и собирать милостыню?

– Нет, Наташечка… Я буду работать, буду тебе счастья у Бога вымаливать…

– Я думала, что монахи только милостынку собирают, – задумчиво проговорила Наташа.

– Как же ты-то живешь, милая? Что делаешь? Здорова ли?

– Я… живу… здорова…

– Обижают тебя тетенька и Липочка? – шепотом спросил Николай Васильевич, точно боялся, что их разговор услышат, и погладил нежно девочку по голове.

Наташа молча посмотрела на дядю, глаза ее наполнились слезами, она наклонила голову и промолчала.

– Терпи, моя бедненькая… Что делать! Молись Богу, Наташечка. Я тоже стану молиться за тебя… Он все устроит к лучшему.

– Мне очень скучно без вас… Я все вспоминала, как мы пели, играли, разговаривали, как я тогда была больна… Помните, дядя Коля? – тихо говорила Наташа.

– Конечно, помню. А уж я-то как скучал. Теперь занят. У нас работы много. Разные есть мастерства. Тебя вспоминаю все-таки часто.

– Я не скажу, что вас видела… Не то они рассердятся.

– Не говори… Ах, да вот тебе пастилочка, вот леденчик. – Николай Васильевич полез в карман. – Спрячь, Наташечка. Да иди, – пожалуй, тебя ждут.

– Я пойду… Тетя рассердится.

– Иди, иди. Скоро опять увидимся. Бог даст, нам лучше будет. Я, Наташечка, не пью водки. Хочу человеком стать. Совестно ведь. Я учусь образа рисовать. Ризы у нас тоже делают. Заработать можно.

– Вы придете, дядя Коля? Скоро придете? Вы поскорее, – умоляла девочка.

– Приду, приду… Увидимся… Иди, милая. Прощай!

Наташа шла улыбаясь, обертывалась и смотрела на удалявшегося Николая Васильевича. Тот тоже обертывался и улыбался.

Весело стало на душе у маленькой Наташи: блеснул луч света и надежды. А надежда ведь радует всякого.

На новую жизнь

События неожиданно изменились. Как-то вечером Марья Ивановна гадала на картах, Липа сидела рядом с ней и со скучающим видом смотрела на ее гадание, Наташа копошилась за диваном, Петр Васильевич работал в своей комнате.

В прихожей раздался громкий звонок. Марья Ивановна открыла дверь.

– Здесь живет коллежский регистратор Петров? – спросил вошедший.

– Да. Здесь. Он дома, – испуганно отвечала хозяйка. – Вот им бумага! Пусть распишутся. Да на чаек бы, потому поздравляю их!