Никто не пострадал

Было даже странным – как у нее получалось скрывать свою тревогу? Как он не видел, что с ней что-то происходит – что-то действительно важное и серьезное? Иногда ей даже хотелось, чтобы он все понял, – как серийным маньякам хочется, чтобы их поймали, но они не решаются сдаться и только допускают ошибку за ошибкой.

Оказаться безработной было странно. Несмотря на то, что у нее не было нужды работать – если не муж, то отец мог ее обеспечить, – девушка предпочитала строить карьеру и весьма успешно, при этом отказываясь от какой-либо помощи. И теперь, сидя на взъерошенной кровати и смотря, как собирается на работу муж – застегивает голубую рубашку, накидывает клетчатый пиджак, кидает в портфель какие-то бумаги, в которых пропадал весь прошлый вечер, – ее раздирала зависть. И немного страх.

Первое время она находила, чем себя занять, – ходила в тренажерный зал, встречалась с немногочисленными подругами, сидела одна в огромном кинотеатре с трехлитровым ведром попкорна на дневном сеансе, пробовала рисовать, писать книги, петь и даже варить мыло.

Картина ее мира менялась, а вместе с ней менялась и сама Руби. Чувство собственной никчемности постепенно омрачало обычные дни, и они теперь тянулись, словно длинные вагоны товарного поезда, грохоча по рельсам ее скучной жизни. Какое-то время спасали кулинарные подвиги, на которые девушка вдруг решилась, хотя никогда раньше не любила готовить, но от вида поджатых губ вернувшегося с работы, жутко уставшего и голодного мужа запал пропадал, пока и вовсе не исчез. Будильник, обычно заведенный на шесть утра, был благополучно забыт, и утро начиналось где-то к обеду. Так было проще – не таким долгим казался новый день.

Ее красивый молодой муж начал раздражать. Все чаще, когда он задерживался на работе, в мозгу рисовались сцены, в которых впору сниматься только порнозвездам. И не важно, что от него никогда не пахло чужими духами, не приходили внезапные ночные сообщения с неизвестных номеров, а сам он относился к ней с особой нежностью, – Руби недоступно было видеть реальность. В голову постоянно лезли мысли, заволакивающие все вонючим колким туманом и отравляющие время, которое должно было стать самым счастливым, – ее первый год замужества. Сейчас, как никогда прежде, она хотела бы изменить свою дурацкую поломанную психику, не позволяющую так же объективно смотреть на мир, как это делало все человечество вот уже несколько поколений. Застрять в двадцать первом веке казалось худшим из наказаний.

– Почему ты еще со мной? – Девушка сидела на высоком барном стуле, поджав к груди одну ногу, а другой болтая в воздухе. Перед ней стояла тарелка разваренных макарон – «паста карбонара» в ее собственном исполнении, – а напротив сидел муж и стойко пережевывал клеклое тесто.

– Не понял. – Он удивленно поднял брови, не отрывая взгляда от тарелки.

– Даже я своим недоразвитым мозгом – или что там у меня не так – понимаю, что веду себя отвратительно. И никто не стал бы этого терпеть – мой отец не стал.

– Твой отец поймал твою мать на влечении к молодым мальчикам, – сухо отрезал он и посмотрел на нее ледяным взглядом.

– Поймал, – фыркнула Руби. – Она ж ничего не делала. Просто посмотрела. За такое что, разводятся после тридцати пяти лет совместной жизни?

– Что ты от меня хочешь? – вздохнул муж и откинулся на спинку стула, возя по столу стакан с терпким гранатовым соком.

– Я хочу тебя понять. Ты же знаешь – мне это сложно. Я вижу… вижу все совсем по-другому. Вот скажи мне – что-то изменилось для тебя после свадьбы?

– Нет. – Он пожал плечами и принялся вилка за вилкой отправлять в рот остывшие и слипшиеся макароны. Руби поморщилась. Кольнуло чувство вины – даже смотреть на это было неприятно. – А что должно было измениться? Та же квартира. Та же жена. Та же работа. На меня даже не повлияло твое увольнение – я все равно тебя не видел целыми днями. Конечно, я понимаю, что ты изменилась. Но на этом все. Реальность такая же. Она статична. Увы.

– Увы, увы, увы, – Руби смаковала это слово, как изысканный деликатес, подаваемый как комплимент от шефа в ее любимом французском ресторане – каждый раз разный. – Ты бы удивился, если бы увидел мир моими глазами.

Спрыгнув с высокого стула, она поставила тарелку с остатками макарон в раковину и, прихватив с собой коробку конфет, ушла в гостиную.

Муж пришел через десять минут, сел рядом и положил руки ей на плечи. От них пахло сигаретами и цветами, которые росли у них на балконе – он наивно предполагал, что размятые в пальцах лепестки способны отогнать этот резкий запах, так знакомый ей. Так пахло ее детство.

– Тебе, может быть, скучно? – пробормотал он. – Хочешь, поезжай в отпуск. Отдохни. Развейся.

– Одна? – Руби скривилась, словно съела жирную зеленую муху, и надула обиженно губы. – Не хочу без тебя.

– Но я не могу. Мне надо работать, – засмеялась муж и, поцеловав ее в шею, поднялся с дивана и отошел к небольшому бару.

Он стоял и перебирал бутылки, словно собирался выпить. Но девушка знала – он не пьет в рабочие дни. Да и на выходных мог пригубить бокал вина за компанию или опрокинуть рюмку водки. То ли нечего ему было глушить в обжигающей внутренности и проветривающей мозги жидкости, то ли он знал какой-то секрет, как можно оставаться трезвым в этом безумном мире.

Или это только ее мир был безумен?

Лениво наблюдая за мужем, Руби чувствовала, как ее переполняет дикая ненависть. Она слишком долго жила одна – больше трех лет – и отвыкла постоянно видеть перед глазами напоминание о том, насколько ей не повезло. Иногда она представляла – что бы сделала, на что решилась бы, будь она как все. Вот сейчас, ощущая внутри копошащуюся червями злобу, ушла бы она от него? А может, они бы никогда и не поженились? Или… смогла бы она рассказать ему про то, что так ее мучает и из-за чего пришлось даже уйти с работы?

– Я давно хотела тебе рассказать… У меня, кажется, проблемы с памятью, – внезапно даже для себя вдруг выпалила девушка.

– Что? – Он обернулся, серьезный, нахмурившийся, все еще держа бутылку с темно-золотой этикеткой в руках. – Какие проблемы? Ты ничего не говорила.

– Не говорила, – равнодушно пожала она плечами. – А должна была? Я думала, вы умеете считывать людей…

– Мы же не читаем мысли, Руби. Что за бред ты несешь? Что значит проблемы с памятью? – Это действительно волнение? Или хорошая игра?

– Я… я была у врача. Они ничего не нашли. Так что… Сказали – последствия той аварии. Помнишь?

– Еще бы. Лучший день в моей жизни.

Он заулыбался, поставил, наконец, бутылку обратно в бар и подошел к ней. Взяв ее лицо в свои руки, он долго всматривался в ее глаза, а потом, чмокнув в нос, вышел из комнаты.

Руби ошарашенно смотрела ему вслед. Что? Лучший день в его жизни?

Это никак не укладывалось у нее в голове. Для нее та авария была не только самым ужасным событием, но и имела колоссальные последствия – если верить врачам, и она действительно теряла память из-за нее. Но дело было даже не в этом. Очевидно, что он имел в виду встречу с ней – своей женой, – но даже в этом она не могла разделить его радость. Все чаще и чаще последнее время ей казалось, что она сделала ошибку. Самую серьезную за всю свою жизнь. Иначе как объяснить это постоянное зудящее чувство раздражения, сковывающее ее, как только он возвращался домой. Как объяснить то, что она забывала значимые события из их совместной жизни – свадьбу, медовый месяц… И даже первое свидание! Может быть, это был какой-то врожденный механизм защиты? Может, это и была ее та самая особенность, которой ей так не хватало?

Девушка поднялась, медленно, словно крадучись, подошла к бару и, налив себе виски – всего на один глоток, – залпом осушила стакан. Жидкость обожгла язык, небо, спустилась по пищеводу, растекаясь теплой негой внутри. Кажется, она начинала понимать, что чувствует муж, отец и любой другой человек, когда вдруг осознает, что ни к чему сопротивляться, ни к чему держаться за кого-то. Ты не вступаешь в бой, не ищешь мирных переговоров. Просто разворачиваешься и уходишь. А внутри чувствуешь, как обрывается связывающая вас нить и падает на пол. Никто ее не держит – ни ты, ни он.

Это была последняя мысль, которую она запомнит. Последнее ощущение невероятной легкости в теле. А следующие несколько месяцев пропадут из памяти Руби Бейкер.

Глава 2. Брук

Чайки носились, как сумасшедшие, суетясь над вздымающимся морем, лишь бы схватить зазевавшуюся рыбешку, не успевшую нырнуть поглубже. Куда хватало взгляда, простиралось бескрайнее море, и казалось, что не было на Земле никого, кроме нее одной.

Брук Доэрти никогда бы не подумала, что встретит свою старость вот так – сидя на балконе фешенебельного отеля, служившего ей последним пристанищем. Вряд ли она когда-нибудь еще решится на переезд, учитывая, что даже путь от кровати до мягкого уютного кресла, обдуваемого легким бризом, давался ей с трудом.

Ее муж умер. Давно. Так давно, что она почти забыла, как он выглядит. Есть хоть какая-то прелесть в старости – никто не удивляется, как из твоей головы испарялись образы близких людей. Жаль только, что нельзя было стирать что-то по своей воле. Она бы затерла один единственный день, в который так хотелось вернуться и все изменить. Вряд ли можно было сделать хуже. Куда уж…

Ее помощница сидела чуть в стороне и читала книгу, каждые пять минут поднимая глаза на свою подопечную. Вдруг что? Она нравилась Брук – молодая, в меру упитанная ровно настолько, чтобы не вызывать у нее отвращения или, напротив, чувства зависти, с медицинским образованием, хорошими рекомендациями и, что важнее всего, с удивительной способностью не производить ни звука. Так, чтобы складывалось ощущение, что ее вообще нет. Иногда девушка даже умудрялась напугать свою подопечную, подойдя к ней сзади и задав какой-то вопрос.

Элен. Ее звали Элен. Фамилию миссис Доэрти не помнила – не было нужды. Да и кто в их время обращает внимание на то, как зовут твою помощницу, если тебе самой сегодня исполнялось семьдесят, а детьми и внуками ты не окружена. Ничего не остается, только довольствоваться компанией за деньги. Причем немалые.

Брук с трудом поднялась, шаркая тапочками, подошла к решетке, отделяющей ее от бескрайних просторов, и стояла, не отрывая взгляд от трепещущего в ожидании бури моря.

– Милая, можешь принести мне плед? Становится холодно. Только тот, что мне подарили на день рождения. Поищи, он должен быть где-то в коробке…

– Да, миссис Доэрти. Сию минуту.

Элен замешкалась на пороге, не желая бросать подопечную. Она чувствовала, что что-то не так – не могла не чувствовать, – но и противиться просьбе тоже не смела. Тихо колыхнулся почти прозрачный тюль, отделяющий комнату от балкона, и женщина осталась одна.

Это было так просто. Так правильно. Сделать один шаг, податься дальше, за решетку, и разделить со своим мужем, которого она даже не помнит, эту вечность.

«И почему я не сделала этого раньше?».

* * *

Волны лениво накатывались на берег, прогоняя мелких птичек, клюющих что-то в песке и смешно семенящих тонкими лапками. Это был ее первый день здесь, на море, в лучшем пятизвездочном отеле, куда она переехала, измучившись от города, в котором все напоминало то, что так хотелось забыть. Она слишком долго оттягивала этот момент. Надо было давно решиться.

– Миссис Доэрти, вам не холодно?

Услужливая и большую часть дня молчаливая Элен, ее помощница, шла в трех шагах позади и несла теплую шаль, прихваченную на тот случай, если Брук Доэрти, которой она прислуживала уже много лет, замерзнет.

Женщина не удостоила ее ответом, лишь слегка качнула головой.