Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала XX в.

А в стихотворении Вейнберга «Дамам-патриоткам» заключён скрытый протест против квасного патриотизма и племенной исключительности. Как бы желая вторить призывам и пламенным стремлениям «дам-патриоток», автор предлагает подвергну ть отныне остракизм у иностра нные романы, облечься в зипуны, кафтаны, мурмолки, «с дёгтем сапоги», не танцевать заморских танцев – и «идти вперёд быстрее раков»; и услышав радостную весть о таком решении «патриотического союза», «Иван Сергеевич Аксаков подпрыгнет весело в Москве».

Отметим, что Вейнберг бичевал в «Искре» нечистоплотных дельцов всех племён и мастей, в том числе греков (от имени некоего Христофора Панаiото-Каракатопулы), не щадя при этом и своих соплеменников. Под псевдонимом «П. Хазер-Трефный» он опубликовал очерк, направленный против откупщика-еврея, некоего Шельмовича-Гольдорфа [имелся в виду Исаак Утин (1812-1876)], ставшего к тому же объектом фельетонов и многочисленных карикатур журнала, где тот аттестовался Ицкой-Крезом и Ицкой Гусиным. По словам критика, «нет ничего удивительного в том, что Вейнберг, будучи евреем, не жертвует национальному чувству истиною и обличает возмутительные деяния другого еврея». Впрочем, резкость тона филиппики объясняют, в частности, и влиянием на него Николая Степанова, оттачивающего на злополучном Утине своё редакторское остроумие. Между тем, Пётр Боборыкин (1836-1921) вспоминает, что Вейнберг покровительствовал еврейским литераторам и направил к нему «курьёзного еврея» Семёна Оренштейна (1839-1901), для которого сочинил псевдоним «Семён Роговиков» – перевод с немецкого его фамилии.

Собственно поэтическое творчество Вейнберга мало оригинально, стихи рассчитаны на декламацию. Обычно они звучны, логически ясно и чётко построены, выразительны и эмоциональны. Их отличает умелая версификация: они бывают сильны и гармоничны, но не лишены и шаблонных эпитетов, сентиментально-слащавых выражений и штампов. Писал он не только оригинальные стихи (число коих в итоговом сборнике не превысило и 130!), но и историко-литературные этюды, критические статьи, обзоры-рецензии, публицистические фельетоны, не говоря уже о том, что как переводчик он был несравненен. Знаток и любитель театра, он инсценировал «Дворянское гнездо» Тургенева, сочинил несколько прологов для сцены, среди них: «У Фонвизина» (1892) – к «Недорослю» и «Миллион терзаний» (1894) – к «Горю от ума» Грибоедова. Писал он и водевили, и либретто опер. Опубликовал ряд книг, посвящённых истории русской литературы, в частности, «Русские народные песни об Иване Васильевиче Грозном» (1872), «Народная хрестоматия: А. В. Кольцов и его произведения» (1884), «Критическая хрестоматия по истории русской литературы» (1887). Был он и деятельным культуртрегером – составителем всякого рода сборников, хрестоматий: «Знание. Сборник для чтения» (1867) – книга для чтения по различным областям знания, «Ученье – свет. Книга для чтения в классе и дома» (1883), «Практика сценического искусства. Хрестоматия» (1888) и др., иными словами, был профессиональным литератором самого широкого творческого диапазона.

Важным событием культурной жизни Петербурга было создание в 1859 году Литературного фонда, организованного в целях оказания помощи нуждающимся литераторам и учёным. Одним из его инициаторов, деятельных участников, а потом и председателем был Пётр Вейнберг. Борис Глинский (1860-1917) свидетельствовал: «Он буквально в своей личности сосредоточил всё обилие горя, нужды и печали, которые так часто сопутствуют жизни писательского сословия». При этом не боялся вступаться за литераторов-революционеров, подвергшихся репрессиям [ходатайствовал об освобождении Горького, арестованного после событий 9 января 1905 года, о разрешении вернуться в Петербург из Вильны сосланному Герману Лопатину (1845-1918)]. Он был «вечным ходатаем перед обществом за писательское сословие, устраивая в его пользу концерты, спектакли, чтения, привлекая сюда выдающиеся поэтические силы, хлопоча о величине сборов, дабы иметь возможность как можно шире прийти на помощь человеческой беде». Возглавлял Пётр Исаевич и Союз взаимопомощи русских писателей, председателем которого был избран в 1897 году. А в 1905 году, по рекомендации Антона Чехова (1860-1904), он стал ещё и почётным академиком.

Серьёзный любитель и знаток сценического дела, Пётр Исаевич играл Хлестакова в благотворительном спектакле «Ревизор» в пользу Фонда, где выступали все жившие в то время в Петербурге классики русской литературы – Тургенев, Некрасов, Гончаров и др. А Фёдор Достоевский (1821-1881) выступал там в роли почтмейстера Шпекина. Образ, представленный на сцене Вейнбергом, Достоевского впечатлил:

– Вот это Хлестаков в его трагикомическом величии, – нервно заговорил он и, заметив нечто вроде недоумения на лицах стоявших тут же нескольких человек, продолжал: – Да, да, трагикомическом! Это слово подходит сюда как нельзя больше!.. Именно таким самообольщающимся героем – да, героем – должен быть в такую минуту Хлестаков! Иначе он не Хлестаков!

По словам современника, «ни одно литературное начинание в его широкой общественной обстановке не обходилось без ближайшего участия Петра Исаевича, причём часто именно он стоял в их главе в роли организатора и устроителя». Это он был инициатором обедов в редакциях «Биржевых ведомостей» и «Молвы», где разработал так называемый «обеденный устав», согласно которому на стихотворное приглашение так же надлежало отвечать исключительно в стихах. Квартира его на Фонтанке у Аничкова моста, которую знала чуть не вся научно-литературная Россия, стала своего рода центром, куда люди шли за советом, с просьбою, за помощью и поддержкой. Пётр Вейнберг был учителем, профессором, общественным деятелем, почётным академиком. Но всем этим он был только потому, что был литератором. Литература пронизывала собой все эти его занятия и должности, и занимал он их только для того, чтобы полнее и целесообразнее служить всё ей же, и только ей одной. А вот отзыв восторженного слушателя его стихов: «Читал он их как-то особенно убедительно, вдохновенно-горячо, напрягая почти через силу свой слабый старческий голос. В эти минуты скромный и тихий Пётр Исаевич походил на могучего библейского пророка».

Да и сам лик Вейнберга с длинной, как у Авраама, окладистой бородой называли «иконописным» и сравнивали с легендарным летописцем Нестором. Ибо Пётр Исаевич был «Нестором петербургского писательского мира»: человек этот, как верно заметила Зинаида Гиппиус (1869-1945), формировал и олицетворял собой «настоящую исконную литературную среду», был «верным рыцарем русской литературы».

И всё же главная и неоценимая заслуга Вейнберга в том, что он ввёл в российский культурный обиход шедевры мировой литературы. Переводчик-профессионал, он мог работать над любыми произведениями – художественными и научными, классическими и современными, стихотворными и прозаическими. Работал он умело и быстро, брался, например, за месяц перевести пьесу Шекспира. Поэт Алексей Плещеев утверждал, что он «может переводить что угодно, – и хоть по акту в день может строчить стихами».

Масштабы переводческой деятельности Вейнберга огромны: свыше шестидесяти европейских и американских авторов от Данте до своих современников. Он участвует в подготавливаемых Николаем Гербелем (1827-1883) изданиях Фридриха Шиллера (1795-1805), Джорджа Гордона Байрона, Уильяма Шекспира (1564-1616) (перевёл 9 пьес), осуществляет издания Генриха Гейне (1864-74; 3-е изд. – 1904), И. В. Гёте (1749-1832) (1865-71, 1875-76), Людвига Бёрне (1786-1837) (1869; 2-е изд. – 1896), Виктора Гюго (1887, 1895), Франсуа Коппе (1842-1908, 1889), а также переводит произведения Христиана Фридриха Даниэля Шубарта (1739-1791), Людвига Уланда (1787-1862), Аделберта фон Шамиссо (1781-1838), Николауса Ленау (1802-1850), Августа Генриха Гофмана фон Фаллерслебена (1798-1874), Фердинанда Фрейлиграта (1810-1876), Фридриха Шпильгагена (1829-1911), Германа Зудермана (1857-1928), Ричарда Бринсли Шеридана (1751-1816), Роберта Бёрнса (1759-1796), Перси Биши Шелли (1792-1822), Элизабет Баррет Браунинг (1806-1861), Альфреда де Мюссе (1810-1857), Огюста Барбье (1805-1882), Брет Гарта (1836-1902), Ханса Кристиана Андерсена (1805-1875), Генрика Ибсена (1828-1906), Адама Мицкевича (1798-1855) и др.

Важно то, что неутомимый популяризатор западной литературы, Вейнберг формулирует принципы художественного перевода, которыми неукоснительно руководствуется. Он ориентируется на читателя, не владеющего иностранным языком, а потому озабочен тем, чтобы перевод был полным, сохранял национальный дух и исторический колорит оригинала и изложен безукоризненным русским языком. Впрочем, более всего ему удавались прозаические и драматические переводы; что до переводов стихотворных, особенно лирики, то в них заметно пренебрежение формой оригинала, поэтические штампы, многословие. Однако, по словам литературоведа Юрия Левина, «в истории русской переводной литературы XIX века ни один переводчик ни до, ни после Вейнберга не пользовался таким авторитетом, не получил такого общественного признания и почёта, каким был окружён он в конце своего творческого пути. Среди своих современников Вейнберг стяжал славу лучшего переводчика, а его переводы долгое время считались образцовыми». Отмечалось, что «переводными трудами своими Вейнберг стал одним из усерднейших и значительнейших образователей русской интеллигенции, и имя его для этой области в истории русской литературы навсегда останется среди полезнейших и почтеннейших».

А каким было отношение Петра Исаевича к иудейской религии, еврейству вообще? Существует ошибочное мнение, впервые высказанное в «Еврейской энциклопедии» (Т. V, Стб. 382), что Пётр Вейнберг будто бы крестился в юности. Его опроверг сам писатель в «Автобиографии», указав на своё метрическое свидетельство за подписью протопресвитера армии и флота Василия Бажанова (1800-1883), впоследствии духовника трёх российских императоров. Но вопрос этот, надо думать, был для него принципиальным, ибо его отношение к выкрестам благожелательным назвать трудно. Об этом можно судить по резко осуждающему тону, с коим он говорит о таком «фальшивом шаге» своего литературного кумира Генриха Гейне. Слабыми, не выдерживающими строгой критики называет Вейнберг ссылки великого поэта на то, что «крещение представляет собою билет для входа в европейскую культуру». Негоже было Гейне страшиться и вздорных насмешек над его «жидовством», которые исходили бы только от невежественного, обскурантного меньшинства. И отрадно, что Гейне скоро пожалел о содеянном. «Не глупо ли? – приводит его слова Вейнберг. – Едва я выкрестился – меня ругают как еврея… Я ненавидим теперь одинаково евреями и христианами. Очень раскаиваюсь, что выкрестился: мне от этого не только не стало лучше жить, но напротив того – с тех пор нет у меня ничего, кроме неприятности и несчастия». А вот ещё одна характерная реплика, переданная Вейнбергом: «Когда еврей, сын религии, не только удовлетворящей его идеальным потребностям, но и обуславливающей всю его жизнь, меняет её на другую, то для него эта перемена означает разрыв не только с его прошедшим, но и со всем его внутренним существом. Ни одна религия не проникает в плоть и кровь человека, как еврейская. От этого ни один выкрестившийся еврей, при всём своём желании, не становится вполне христианином: новая религия, как вода, которою окрестили его, остаётся только на его поверхности. И по той же самой причине выкреститься так тяжело для всякой благородной натуры; еврей, делающий этот шаг охотно и весело, часто не что иное, как плут, настолько проникнутый страстью к торгашеству, что на свою веру он смотрит как на товар».

Что до самого Петра Исаевича, то, будучи христианином, он, по собственным словам, стремился постичь «область религии с её внутренней стороны», развить и укрепить в себе нравственно-религиозное чувство. Примечательно, что при этом он высоко почитал и духовное наследие народа Книги. Достаточно обратиться к его «Притче» (Еврейская библиотека, 1875, Т. 5). Ветхий и Новый Заветы материализуются здесь в образах скалы и растущего на ней дерева и никак не могут согласиться между собой, кто же из них главнее. Далее следует примиряющий вывод:

Так дерево спорит с скалою,
Но связь не слабей оттого:
Оно зеленеет, как прежде,
Она – вся фундамент его.

Нашёлся, однако, маститый писатель, который Петра Исаевича объявил жидом и отказал ему в праве быть русским литератором и сыном Отечества. Речь идёт об Иване Гончарове, который в известном письме к великому князю Константину Романову (К.Р.) (1858-1915) от 12-15 сентября 1886 года назвал Вейнберга одним из «целой фаланги стихотворцев, борзых, юрких, самоуверенных, иногда прекрасно владеющих выработанным, красивым стихом и пишущих об всём, чём угодно, что потребуется, что им закажут… Они космополиты-жиды, может быть, и крещёные, но всё-таки по плоти и крови оставшиеся жидами… У их отцов и дедов не было Отечества, и они не могли завещать детям и внукам любви к нему…. Отцы и деды не могли воспитать детей и внуков в преданиях Христовой веры, которая унаследуется сначала в семейном быту, от родителей, а потом развивается и укрепляется учением, проповедью наставников и, наконец, всем строем жизни христианского общества». Как ни парадоксально, но с мнением Гончарова невольно солидаризуются исследователи Лазарь Медовар и Бар-Йосеф Хамуталь, которые называют Вейнберга «еврейским писателем». Зинаида Гиппиус с этим категорически не соглашается: «Вероятно, в нём была еврейская кровь; не знаю, ибо этот вопрос никого, даже самого Вейнберга, не интересовал». Правнучка Петра Исаевича Галина Островская уточняет: «Конечно, бытовой антисемитизм в России был широко распространён, и с его проявлениями Петру Исаевичу безусловно и многократно приходилось сталкиваться. И, конечно, он это остро и болезненно переживал. И страшно даже подумать, что творилось в его душе, когда в 1905 году в его любимой Одессе, где жили его многочисленные родственники и друзья, прокатилась волна ужасных еврейских погромов. Тем не менее литератором он был безусловно русским».

Факты свидетельствуют о том, что и свои еврейские корни Пётр Исаевич несомненно ощущал и уважал. Существенно, что еврейская тема занимала в его творчестве весьма значительное место. И по-видимому, именно влияние и обаяние Гейне с его повышенным интересом к еврейству дали Вейнбергу импульс к разработке темы уже на более широком литературном материале.