Аквалон

Когда компания удалилась на несколько шагов, Гана встал и приблизился к спящему туземцу. Тот негромко храпел, иногда принимался ворочаться и похлопывать ладонью по краю стола. На-Тропе-Войны еще раз оглядел полный движения и гомона двор, озаренный прыгающим красным светом, обхватил синекожего за плечи и рывком приподнял.

– Что?.. – протянул пьяный, всем телом наваливаясь на Гану. – Не трррогать! Я есть великий наместник Остланки!

Припомнив, что Остланкой назывался жалкий островок к востоку от Да Морана, населенный в основном рыбаками и ныряльщиками за жемчугом, Гана повел наместника в сторону дверей. Пьяный что-то неразборчиво бормотал, едва переставляя ноги. Когда до дворца осталось несколько шагов, сидящий на корточках стражник выпрямился, и На-Тропе-Войны громко произнес:

– Спать, спать пора, ваша милость! Неудобно же на земле, в постель надо…

Стражник сделал было шаг вперед, преграждая путь, но затем махнул рукой и отступил.

Кивнув, Гана втащил наместника в распахнутые двери. Он попал в просторный коридор с лестницей в конце. Под стеной, рядом с огромной вазой, прямо на полу спал один из гостей. Переступив через его ноги, На-Тропе-Войны дотащил пьяного до лестницы, оглянулся – стражники остались снаружи. Он стал подниматься, с трудом волоча навалившееся на него грузное тело. Дворцу Уги-Уги оказалось далеко до громады Рона Суладарского – по сути, это был просто большой трехэтажный дом. Второй этаж отличался от первого лишь длинным рядом дверей. С места, куда выводили ступени, были видны оба плавно изгибающихся крыла. Слева от лестничного проема стояло бархатное кресло, и Гана с облегчением усадил в него наместника. Пьяный неразборчивым голосом выкрикнул что-то угрожающее, поворочался немного и заснул.

Окна располагались в стене со стороны двора, с противоположной были двери. Гана прошел от одного конца коридора до другого. Некоторые двери были закрыты – иногда из-за них доносились голоса компаний, которые предпочли уединиться в комнатах, а не праздновать вместе со всеми, – другие оставались распахнутыми. В полутьме одной из комнат На-Тропе-Войны разглядел кровать, где среди разбросанных подушек и перепутанных одеял спали обнаженная туземка, напоминающая тех, что танцевали вокруг костра, и белокожий старик, одетый только в расстегнутый камзол. Две двери, расположенные в концах коридора, вели на балкон – длинной дугой он протянулся вдоль всего здания. Гана вышел туда, увидел крыши построек, растущую неподалеку высокую пальму, кусты. Позади домов, стоящих за дворцом, горели огни и сновали фигуры – там праздновали слуги. На третьем, последнем этаже балкон отсутствовал; На-Тропе-Войны разглядел нижние части ставен: большинство окон там было раскрыто.

Он вернулся в коридор, поднялся на следующий этаж и заметил двух воинов-онолонки, стоящих под дверью слева от лестницы. Как только Гана появился, они подняли пуу, и один сказал:

– Прочь.

– Гость нельзя тут, – добавил второй.

Гана кивнул и попятился. Тихо спустившись по ступеням, остановился, размышляя. Снаружи донесся женский визг, затем громкий хриплый смех. Забряцало оружие, вновь кто-то захохотал, затем раздался звон разбившейся бутылки.

Бесшумно миновав коридор, Гана ступил на балкон и прошел почти до его середины, туда, где выше находилась комната, охраняемая онолонки. Прижавшись спиной к ограждению и отклонившись назад, задрал голову. Окна комнаты, из которой лился свет, также были раскрыты – он увидел край подоконника и услышал неразборчивый голос. Снял повязку с глаза, сунул в карман и залез на ограждение. Присел и, резко выпрямившись, подпрыгнул. Пальцы вцепились в подоконник, он повис, чуть покачиваясь. За спиной шелестела на легком ветерке крона пальмы. Голос вверху смолк, затем что-то произнес другой, и тут же раздался третий – жалобный, просительный, который сказал: «Нет, прошу тебя, не надо!»

Гана подтянулся и заглянул в комнату в тот миг, когда прозвучал удар.

Стены помещения были затянуты плотной красной тканью. Слева располагалась кровать, широкая, как палуба скайвы. Лежавшую на ней раздутую темно-синюю тушу Гана в первый миг принял за детеныша кита-болловы, что иногда заплывали к Кораллам. Только у этого тела был не плавательный пузырь, но живот, не короткие мясистые плавники, а лишенные волос пухлые руки и ноги. Две юные туземки прикорнули рядом с монархом, в ногах его стоял медный тазик, полный густого прозрачного масла, а по левую руку на круглом подносе – мисочка с черным пузырящимся веществом. Перед кроватью на коленях скрючился пожилой туземец в дорогой одежде, за спиной которого находился еще один островитянин, кривоногий коротышка с топориком в руке. По углам комнаты горели лампы, в их свете на лезвии оружия виднелась кровь.

Когда На-Тропе-Войны заглянул в комнату, стоящий на коленях, разинув рот и выкатив глаза, начал клониться вперед. Стукнувшись лбом о край кровати, он упал, и теперь стало видно, что затылок его проломлен.

– Камека, убери жадину, – донесся откуда-то из недр синей туши искрящийся радостью голосок. – Сам виноват, Пулех, сам, ведь мы хотели от тебя совсем немногого…

Плечо и впалую грудь Камеки перехлестывал ремень, на спине висело пять узких чехлов – из четырех торчали обухи топоров-пуу. Коротышка сунул оружие в свободный чехол, наклонившись, подхватил мертвеца за плечи и легко поволок к дверям. На-Тропе-Войны с удивлением понял, что убийца принадлежит к онолонки – а ведь все представители племени, которых он видел до сих пор, были пропорционально сложены, стройны и высокого роста. Задом открыв дверь, Камека попятился дальше и вытащил тело наружу. Дверь закрылась, наступила тишина.

Уги-Уги полулежал на зеленых подушках, выпятив огромный живот, казавшийся в свете ламп черным. Одежды на нем не было, лишь широкое полотенце прикрывало чресла. Правую руку монарха украшал золотой браслет, с которого свисало множество коротких цепочек, и на конце каждой, в изящной оправе, был крупный бриллиант желтого цвета. Наконец Гана разглядел, чем заняты туземки: то одна, то другая ленивым кошачьим движением зачерпывала масло из медного таза и принималась втирать его в огромные икры, колени или бедра монарха.

Гана решил, что больше ждать нечего – рывком подался вверх и вперед, прижался к краю подоконника животом, а после вскочил на него, замерев в проеме окна. Одна из наложниц оглянулась, вторая же вообще не обратила внимания на странного гостя. Зато узкие глазки, едва видимые на заплывшем лице монарха, распахнулись. Он начал тяжело приподниматься, протянув руку к колокольчику, свисающему со стены на витом шнуре.

– Меня зовут Гана Тулага Дарейн, – быстро и отчетливо произнес На-Тропе-Войны. – Я пришел не убить тебя, но поговорить с тобой. Слышишь? Ты можешь получить выгоду от нашего разговора.

Рука замерла – Уги-Уги внимательно смотрел на него. Потом темно-синие губы изогнулись в усмешке, и он произнес:

– Разноцветные очи… Торговец утром толковал о пареньке. Сын Безумца? Или нет? – Голос звучал тягуче и слегка неразборчиво. – Длог говорил нам, что ты – не он и тебя непременно следует убить, чтобы ты не нарушал покой наших земель. Желаешь поговорить? Входи, младший Тулага.

Глава 8

– Почему через окно? – лениво поинтересовался монарх.

– Разве твои стражники пропустили бы меня? – Гана Тулага Дарейн Младший смотрел на руку монарха, украшенную браслетом с бриллиантами. Камни были неестественно большими, раньше он таких не видел никогда, и все – одинакового рыже-желтого цвета.

– И потом, среди гостей есть торговцы. Они могли донести Дишу Длогу. Я не хотел, чтобы меня видели.

– Предприимчивый юнец. Не желаешь ли отведать? – Толстый палец показал на миску, полную черного пузырящегося вещества. Оно состояло не из сплошной массы, но из отдельных комьев, имеющих странно правильную форму – маслянистые сплюснутые шарики, кубы, пирамиды и колечки, лежащие так плотно да к тому же покрытые потеками и вздутиями, что между ними не оставалось пустого места.

– Не люблю гношиль, – сказал На-Тропе-Войны. – Слушай, Уги-Уги. Мой отец…

– Зато мы любим его, – перебил монарх, тихо хихикая. – И мы недавно отведали толику… Серапионовы мозги бодрят и радуют нас!

Уги-Уги говорил на языке белых гораздо лучше, чем большинство туземцев, но в речи его присутствовала некоторая странность – будто чужому языку монарха обучал по старинным книгам священник-канструктианец.

– Гношиль мутит рассудок, – возразил Тулага, повторяя слова, которые слышал когда-то от Джудигана. – Иногда под гношилем видят призрачный Канон и слышат голоса обитающих в нем богов. Из-за этого человек может обезуметь.

– Отведай, – настаивал монарх. – Хотя бы немного, лад? Не желательствуем мы беседовать с тем, кто не вкусил гношиля, в то время как сами пребываем под влиянием его.

– Нет, – сказал На-Тропе-Войны.

– Раз так, – рука, уже взявшая из миски маслянистый черный шарик, потянулась к шнурку с колокольчиком, – никакой беседы не будет.

– Хорошо. – Тулага поймал шарик, который ему кинул монарх, и поднес к лицу, осторожно сжимая двумя пальцами. Он понимал, почему Уги-Уги хочет, чтобы гость отведал наркотик: под его воздействием человек становится менее проворным, вялым, а мысли его начинают путаться. Тем более если ты непривычен к действию серапионова мозга…

Комок гношиля был мягким и липким. Гана Тулага Дарейн приоткрыл рот и поднес к нему шарик – наркотик не надо глотать, после этого ты, скорее всего, обезумеешь. Им вымазывают десны, а после его посасывают, иногда осторожно слизывают языком. Тулага коснулся шариком верхней десны и медленно провел по ней, а монарх внимательно наблюдал, но тут одна из наложниц, втирающая масло в его ступню, случайно кольнула его мизинец длинным, покрытым ярко блестящей древесной смолой ногтем. Уги-Уги болезненно охнул.

– Нахака, дочь курицы! – заворчал он, приподнимаясь и занося руку. – Семь ударов палкой по пяткам завтра поутру!

Туземка испуганно сжалась, а монарх хлопнул ее широкой ладонью по голове – не сильно, но этого оказалось достаточно, чтобы она скатилась с кровати и упала на ковер. Ее подруга хихикнула. Наложница тут же забралась обратно, извиваясь и скуля, подползла к повелителю и принялась целовать пухлое колено. Уги-Уги, впрочем, уже позабыл о ней – глазки вновь уставились на ночного гостя, в руках которого теперь не было маслянистого шарика.

– Это дорогой гношиль, – сообщил монарх довольным голосом. – На Да Морана не сыщешь такого. Там его смешивают с толченой пальмовой корой и добавляют жженый сахар.

Тулага промолчал. В голове его звенело.

– Лад, так о чем желаешь просить нас? – поинтересовался монарх.

– Не просить. Предложить.

– Предложительствовать… – протянул Уги-Уги. – Нам часто предлагают – но редко что-то, что может понравиться нам. Как чувствуешь себя, сын Безумца?

Непривычный к действию гношиля, На-Тропе-Войны чувствовал себя странно. Во рту пересохло, в ногах появилась слабость. Но мысли пока не путались, он все еще четко осознавал, где находится и зачем пришел сюда.

– Значит, ты согласен с тем, что я его сын? – спросил он. – Знал моего отца?

– Мы встречались, – подтвердил Уги-Уги. – Хорошо знакомы были. Ты похож на отцеубийцу, сомнений нет…

– Отцеубийцу? – перебил Гана.

– Не знал? Ха! – Монарх осклабился. – Тап Дарейн был ратником сближения, даже обитал в их поселке. Потом в дело вместе с Дишем деньги вложил, богатействовать стал…

– Но я слышал, обезумев, он убил многих из них?

Монарх кивнул: