Княжна Джаваха

Я не могла не сказать ей об этом.

– У-у, глупенькая! – снова услышала я ее серебристый смех. – Что говорить-то, сама красавица, душечка! У-у, газельи глазки, розаны-губки, зубки-жемчужины! – награждала она меня истинно восточными комплиментами.

Потом вдруг оборвала смех и тихо шепнула: «Пора!»

Еме подала ей бубен… Балла встала, повела глазами, блестящими и печальными в одно и то же время, и вдруг, внезапно сорвавшись с места и ударяя в бубен, понеслась по ковру в безумной и упоительной родной пляске.

Бубен звенел и стонал под ударами ее нежной смуглой ручки. Стройная ножка скользила по ковру… Порой она быстро и односложно вскрикивала, сверкая при этом черными и глубокими, как горная стремнина, глазами. Потом закружилась, как волчок, в быстром темпе лезгинки, точно облаком окруженная развевающейся белой чадрой.

Салеме, Еме, Зара и другие девушки отбивали такт ладошками и притопывали каблучками.

Потом плясали они. Наконец, очередь дошла и до меня. Мне было боязно выступать перед этими дикими, ничего не стесняющимися дочерьми аула, но не плясать на свадьбе – значит обидеть невесту, и скрепя сердце я решилась. Я видела, как во сне, усмехающееся, недоброе лицо Зары и поощрительно улыбающиеся глазки Бэллы, слышала громкие возгласы одобрения, звон бубна, веселые крики, песни… Я кружилась все быстрее и быстрее, как птица летая по устланному коврами полу сакли, звеня бубном, переданным мне Бэллой, и разметав по плечам свои черные кудри…

– Якши![30 - Хорошо (татар.).] Нина молодец! Хорошо, девочка! Ай да урус! Ай да дочь русского бека! – услышала я голос деда, появившегося во время моей пляски на пороге сакли вместе с важнейшими гостями.

– Якши, внучка! – еще раз улыбнулся он и протянул руки.

Я со смехом бросилась к нему и скрыла лицо на его груди… И старики, строгие ценители лезгинки, сами мастерски ее танцующие, хвалили меня.

Между тем Бэлла, которая, по обычаю племени, не могла в день свадьбы показываться гостям, набросила на лицо чадру и скрылась за занавеской.

Снизу доносились плачущие звуки зурны и чиунгури[31 - Зурна? – музыкальный инструмент вроде волынки. Чиунгу?ри – род гитары.]. Дед Магомет и бек-наиб позвали всех в кунацкую, где юноша-сазандар[32 - Сазанда?р – странствующий певец.] с робкими, мечтательными глазами настраивал свои инструменты.

Я и Юлико последовали туда за взрослыми.

– Как вы хорошо плясали, Нина, куда лучше всех этих девушек, – восторженно шепнул мне мой двоюродный брат. – Я бы тоже хотел научиться так плясать.

«Куда тебе, с твоими кривыми ножками!» – хотелось крикнуть мне, но, вспомнив обещание, данное отцу, я сдержалась.

Лезгины расселись по тахтам и подушкам. Слуги поставили между ними дымящиеся куски баранины, распространяющие вкусный аромат, блюда с пряными сладостями, кувшины с душистым шербетом и с какой-то переливающеюся янтарной влагой, которую они пили, поминая Аллаха.

Девушки одна за другой выходили на середину комнаты и с пылающими лицами и блестящими глазами отплясывали лезгинку. К ним присоединялись юноши-лезгины, стараясь превзойти друг друга в искусстве танца. Только юный бек Израил, жених Бэллы, задумчиво сидел между дедом Магометом и своим отцом наибом. Мне было почему-то жаль молоденького бека, жаль и Бэллу, навеки связанных друг с другом по воле старших, и я искренне пожелала им счастья…

Лезгинка кончилась, и выступил сазандар со своей чиунгури.

Он тихо провел рукой по струнам, и запели струны, которым вторил молодой и сочный голос сазандара.

Он пел о недавнем прошлом, о могучем черном орле, побежденном белыми соколами, о кровавых войнах и грозных подвигах лихих джигитов… Мне казалось, что я слышала гром пушек и ружейные выстрелы в сильных звуках чиунгури. Потом эти звуки заговорили иное… Струны запели о белом пленнике и любви к нему джигитской девушки. Тут была целая поэма с соловьиными трелями и розовым ароматом…

И седые, важные лезгины, престарелые наибы соседних аулов, гордые беки слушали затаив дыхание смуглого сазандара…

Он закончил, и в его ветхую папаху, встретившую не одну бурю под открытым небом, посыпались червонцы.

Между тем наступал вечер. Запад заалел нежным заревом. Солнце пряталось в горах…

Бек Израил первым встал и ушел с пира; через пять минут мы услышали ржание коней, и он с десятком молодых джигитов умчался из аула в свое поместье, лежавшее неподалеку в горах. Дед Магомет, взволнованный, но старавшийся не показывать свих чувств перед гостями, прошел на половину Бэллы. Я, Юлико и девушки – подруги невесты последовали за ним.

Там он трогательно простился с дочерью. В первый раз я увидела слезы в глазах прекрасной Бэллы.

– Да будет благословение Аллаха над моей голубкой, – тихим, растроганным голосом произнес старик и положил руку на черную головку девушки, припавшей к его груди.

Потом мы провожали Баллу. Ее, закутанную от любопытных глаз непроницаемой чадрой, усадили в крытую арбу. В один миг ее окружили полсотни всадников из лучших джигитов аула Бестуди.