Смелая жизнь

Вернуться домой и снова погрузиться в мелкие заботы, снова гнуть спину за несносными коклюшками, выслушивать нотации матери, ссориться с Кленой.

Нет! Нет! Тысячу раз нет!

Нет, не для этой ничтожной девичьей доли родилась на свет она – смугленькая Надя! О! Она достойна лучшего жребия, и если не сейчас, по возвращении под родительскую кровлю, то через год, через два, через три, наконец, а она докажет всем, всему миру, что сильная воля, отвага и мужество могут пересилить все законы, все пресловутые условия природы. И она, Надя, будет солдатом рано или поздно, потому что женская доля ее не привлекает, а отталкивает, потому что яркий пример героини Франции доказывает ей, слабенькой 14-летней девчурке, что и женская ручка может держать тяжелый меч и владеть им. И темно-русая головка гордо поднимается, в то время как крошечные ножки старательно выделывают па экосеза.

– Саша, – говорит Надя, блестя разгоревшимися глазами, – как жаль, что нет войны теперь…

– А что?

– Я бы с восторгом вступила в ряды добровольцев или повела войска, как Жанна…

– Вы перепутали фигуру, маленькая чудачка! – говорит невозмутимо Саша, но сердце его бьет тревогу: он слишком хорошо знает своего друга, чтобы не понять, насколько серьезны ее слова.

О, этот смелый черноглазый, совсем особенный Саша! У него также непростая будничная душа. Надя успела узнать и полюбить его за это время. Если в нем нет того воинственного духа, которым обладает она, Надя, то все же и его душа, такая чуткая и прекрасная, несмотря на насмешливый ум, таит в себе неисчерпаемые сокровища. Он, Саша, создан на пользу ближних. Это видно по всему. Нет человека в хуторе, который не благословлял бы его. Он лечит больных, заготовляет и сушит травы для целебных настоек. Он жаждет принести пользу человечеству, он – этот черноглазый насмешливый мальчик. И он добьется своего, он станет врачом. Его мать, богачиха и гордячка, желает видеть в сыне умного, степенного помещика, которому она перед смертью передаст все свои богатые хутора. Дело лекаря – наемное дело. Им занимаются бедняки. Оно не для ее единственного Саши… Но какое ему дело до этого?.. Он будет врачом, или не стоит жить и прозябать глупо, бесцельно.

Так говорил он Наде, и так поняла она его. Поняла и оценила его твердую душу и смелое сердце, жаждущее добра.

И оба они, и он и Надя, так тождественны во многом, так похожи один на другого в своих безумных порывах к невозможному!

И теперь смугленькая девочка, выступая под мерные звуки экосеза об руку со своим другом, думает свою вечную, свою единственную думу. Думает и высказывает ее вслух.

– Пусть нет войны, все равно, – резким глухим голосом говорит эта странная девочка. – Война ни при чем. Можно вполне быть отважной и смелой и в мирное время. Не правда ли, Саша?

Но Саша не успевает ответить. Экосез переходит в веселую удалую польку. Беленькая, нежненькая, как цветок, и быстрая, как птичка, Милочка Остроградская подбегает к Саше и вертится с ним в головокружительной пляске.

Смугленькая Надя остается на месте и машинально смотрит им вслед, не видя их, тем пустым взглядом, которым она умеет смотреть так часто. Смотрит и шепчет беззвучно:

– Да, да, конечно! И я докажу им это, докажу во что бы то ни стало!

А скрипки заливаются по-прежнему, смеются и плачут в одно и то же время; тяжелые контрабасы гудят во всю своим мрачным, торжествующим басом.

И никто из нарядных гостей, ни сама тетя Яворская, ни беленькая Милочка, похожая на цветок и птичку, ни одна душа в целых Лубнах, ни в целом свете не подозревает мыслей смуглой девочки, оставшейся стоять рассеянной и спокойной среди общей сутолоки большой залы.

Скрипки поют, словно смеются, контрабасы гудят мерным, глухим гулом…

Надя, задремавшая было в седле, вздрагивает и открывает глаза…

Что это? Ни контрабасов, ни скрипок, ни Саши Кириака, ни беленькой Милочки, ни бальной залы. Вместо них слышатся какие-то странные звуки. Но это не бальная музыка, нет! Это звучит рожок горниста…

Так и есть… Лес поредел, словно растаял; сквозь высокие деревья, составляющие его опушку, сквозит алое зарево зари… Кое-где сквозь кустарник можно разглядеть группы коней, спешенных казаков, ружья, поставленные в козлы…

Надя разом поняла, где она находится, и встрепенулась, как птичка, в своем седле.

Долгая ночь и 50 верст расстояния остались далеко позади за нею.

Картины минувшего также отошли назад вместе с ними…

Она взглянула на небо, сняла шапку и истово перекрестилась, приветствуя эту первую зарю своей новой, смелой жизни.

ГЛАВА V

На казачьей дневке. – Полковник

– Итак, поход наш выполнен удачно. Сам Матвей Иванович[2 - Знаменитый в то время атаман всех казачьих войск Платов.] не пожелал бы ничего лучшего… Хотя, правда, что тут трудного рассеять и прогнать две-три разбойничьи шайки?.. Мои молодцы, я уверен, способны и на более серьезные победы… Так ли я говорю, господа?

И бравый, еще далеко не старый полковник с удовольствием оглядел окружающих его офицеров, собравшихся к завтраку в просторную крестьянскую избу.

Тут были люди разных возрастов, начиная от седого, как снег белого, есаула и кончая молоденьким, совсем почти юным хорунжим. Но на всех лицах, и молодых и старых, одинаково отпечатались удаль, мужество и храбрость.

– Что и говорить, Степан Иванович, молодцы наши сумеют постоять за себя, – подтвердил слова начальника увенчанный почтенными сединами старый есаул с широким шрамом вдоль щеки – неизгладимым следом турецкой сабли. – А вот только жаль, что негде проявить им эту их львиную храбрость. Мирный застой связывает крылья. А как назло, новое затишье не предвещает войны.

– Ну, за этим дело не станет, – поглаживая свой сивый ус и усмехаясь полными губами, произнес полковник Борисов, командир казачьего полка. – Говорят, австрийцы не очень-то довольны новой опекой, навязавшейся им в лице корсиканца Бонапарта, и кто знает, может быть, этот всемирный победитель пожелает продлить свою дерзость до конца и обратит на запад свои алчные взоры… Аустерлицкий мир заставляет думать о многом… да и все поступки нового героя говорят за то, что Европа может всколыхнуться в конце концов и наш милостивый император не откажет в помощи соседям пруссакам, к которым, как уже слышно, подбирается этот выскочка.

– О, если б это было так! – неожиданно сорвалось с уст молоденького хорунжего, и чарка с крепкой запеканкой выскользнула из рук и со звоном покатилась на пол.

– Вот где молодая-то кровь сказалась! – весело рассмеялся полковник, а за ним и все офицеры, с ласковым одобрением поглядывавшие на своего юного товарища. – Подожди, брат Миша, и на нашей улице праздник будет. Погоди малость, придем на Дон, в станицу, съезжу и в Черкасск к «наказному»;[3 - Атаман.] авось и услышу от него приятную новость о приказании усмирить зазнавшегося Бонапарта.

– Ах, если бы так!.. – блеснув глазами, произнес юноша. – Да я бы, кажется…

Но юному хорунжему не суждено было выразить своего желания. Дверь в избу отворилась, и высокий, плечистый пожилой казак вошел в горницу и почтительно остановился у порога.

– Что скажешь, брат Вакула? – ласково обратился к нему полковник. – Что скажешь, Щегров?

– Ваше высокородие, – отрапортовал по-военному бравый Щегров, – мальчонка тут прискакал, неведомо откуда. С вашим высокородием, штобы это, беспременно говорить желает. Я ему и так и этак. «Погоди, их высокородие, – говорю, – завтракать изволят с господами офицерами. Не каплет над тобою»… Куды тут! Так и прет. Вовсе диковинный парнишка, надо полагать, ваше высокородие.

– Вольный?

– Никак нет. Одежа наша на ем, а уж горазд младешенек только. Сущее дитя… А конь евонный, так я много конев перевидал, ваше высокородие, а такого ни в жисть.

– Да ну?!

– Ей-ей, ваше высокородие, конь королевский!

– Ну, так подавай нам его сюда – твоего мальчонку! – весело произнес Борисов. – Посмотрим, что за диковинку такую прибило в нашу сторону.

При последних словах Степана Ивановича (так звали полковника) Щегров исчез так же быстро за дверью, как и появился. Через минуту его могучая фигура снова выросла на пороге. На этот раз он вошел не один. Смелым шагом, с высоко поднятой головой, запыленным и обветренным лицом, носящим на себе следы тревоги, вошла в избу Надя, неузнаваемая в своем казачьем наряде.

– Откуда ты, малец? И что тебе надо от меня? – спросил, при виде этого юного казачка, полковник.

Юный казачок смотрел смело и бодро. Надя, казалось, нимало не смутилась, очутившись в этом большом и чуждом ей офицерском обществе. От ее ответа зависела теперь вся ее будущность, и она твердо помнила это. Смело поднятые на полковника глаза девушки без слов, казалось, молили о чем-то. И, поймав этот взгляд, тревожный и молящий в одно и то же время, добрый Степан Иванович почувствовал какую-то невольную жалость в сердце к молоденькому казачку и мягко, ласково обратился к нему с вопросом:

– Какого ты полка, мальчуган?

– Я не имею еще чести быть причисленным к какому бы то ни было полку, господин полковник, – отвечал ему смелый голосок, – но именно для того-то и приехал я к вам – просить удостоить меня этой милости.

– Но разве ты не казак? – удивленно спросил полковник, в то время как прочие офицеры с изумлением разглядывали диковинного мальчика, одетого в казачий чекмень, по форме, как и подобает истинному казаку.

С лица Борисова исчезла разом ласковая улыбка. Сивые брови его нахмурились. Юный казачок казался ему теперь подозрительным и странным.