До общения со мной она говорила «бог его знаеть», но, продвинутая столичной жизнью, овладела общепринятой лексикой. Зато я, грешница, стала зачастую поминать Господа всуе.
– Бог ты мой! – закричала я. – Баба Рая! Долго ты будешь голову мне морочить? Быстро говори, кто звонил: женщина или мужчина?
– Дык голос был мужской.
Ха! Я как минимум трех жду мужчин!
– Не Евгений? – осторожно поинтересовалась я и добавила: – Он в командировку уехал.
– Дык знаю, – озадачила меня баба Рая.
Ну все она знает, за что ни возьмись. Спрашивается: откуда?
– Следовательно, не Евгений, – на всякий случай уточнила я.
– Не ён, – поджимая губы, подтвердила она. – Другой, разбитной голос, с блатнецой.
«Значит и не Буранов, тот периодами косит под интеллигента и с посторонними сама любезность. И уж тем более не мой спаситель, – с огромным сожалением подумала я. – У того акцент, который трудно не заметить.»
– Усю ночь, подлюка, звонил, – доложила баба Рая. – Спать жа ж не давал.
– И чего хотел?
– Дык рази жа ж мне скажеть? Софью Адамну усё просил. Я вежливо ему жа ж указала, шоб шел куда. Дык ен даже ж ругнулся жа ж на меня некрасиво три раза. Тьфу! Тьфу! Шоб большего не сказать!
И она выразительно посмотрела на мое замызганное подгоревшее пальто, мол чего еще от меня ждать, мол такие у меня и знакомые.
– Буди Саньку, – напомнила я, бросила в прихожей пальто и отправилась в ванную.
Набрала воды погорячее и с громадным наслаждение погрузилась в пену. Лежала, прислушиваясь к своему многострадальному организму: как – он? Не собирается ли болеть?
Организм болел местами, но все больше от ушибов, полученных в ходе неравной борьбы с «братанами». Если не считать синяков, я была здорова и наслаждалась на всю катушку. Горячая ванна после купания в ледяной реке – вершина наслаждения.
Долго нежиться мне не пришлось. В дверь постучала баба Рая.
– Ну, что там еще? – возмутилась я.
– Молоко горячее пришло, – строго ответила баба Рая. – Уже жа ж глянула я на твое пальтецо, оно жа ж усё жа ж мокрое. Так жа ж и простудиться жа ж недолго.
Я вспомнила рекомендацию своего спасителя и сказала, открывая дверь и впуская бабу Раю:
– Ладно, давай сюда свое молоко.
Она подала мне чашку на блюдечке и, поджимая губы, поведала:
– С медом, с калиной, с горчицей, с малиной. И водочки для смазки горла добавила.
– Бррр! Гадость какая! Уж слишком крутые меры.
– Пей, дочка, пей!
Зная настырность бабы Раи, я залпом выпила и, когда она наклонилась ко мне за чашкой, благодарно чмокнула ее в щеку.
– Это ще зачем? – буркнула баба Рая, демонстративно вытирая щеку фартуком. – Я те не мужик, шоб такие нежности.
Важничая, она вышла из ванной, но довольная улыбка предательски блуждала на ее сухих губах.
* * *
Досыта належавшись в ванной, я вылезла, растерлась жестким льняным полотенцем, накинула махровый халат и отправилась на кухню. Самочувствие было прекрасное, даже ни разу не чихнула. Видимо права была баба Рая, когда обзывала мое здоровье лошадиным.
На кухне меня ждали завтрак и записка. Санька, не дожидаясь школы, научился писать и на каждом шагу с удовольствием демонстрировал свое искусство. По тетрадному листу и вкривь и вкось скакали буквы разного размера: «Мамуля куший иишницу с виччиной, а мы гуляим». Знаками препинания Санька пока еще пренебрегал.
Растроганная, я прижала записку к губам и подумала: «Как быстро вырос сынуля. Скоро в школу пойдет, а там в институт, а там и женится, а там уж и до внуков рукой подать…»
В эту милую мысль безжалостно ворвался телефонный звонок. Я схватила трубку и услышала:
– Софью Адамну Мархалеву хочу.
Голос был очень низкий мужской абсолютно незнакомый, с блатным распевом. Мне бы быть умней и подальше его послать, я же ничего лучшего не придумала, как вступить в беседу.
– Софья Адамовна вас слушает, – приветливо сообщила я.
Нет, ну надо быть такой редкостной дурой! Ничему меня жизнь не учит.
– Как, блин, слушает? – поразился голос.
– Ушами слушает, как же еще? А вы что, практикуете другой метод?
– Да нет, блин, ты не мути, а конкретно скажи, кто это – Софья Адамна?
– Да я это, я. Я, Софья Адамовна Мархалева, чему и сама не рада.
Бедный, совсем растерялся, ну никак поверить не хотел в свое счастье. Так энергично чесал в затылке, что даже в трубке был хруст слышен.
– Нет, я не понял. Так Мархалева – ты что ли? Да, блин, почему?
– Да потому, что отец мой был Мархалев, и с такой неприличной фамилией не видать бы ему моей красавицы матери как своих ушей, когда бы не удачное имя Адам, столь милое моей бабуле. Имя это напоминало ей ее незабвенного отца – бабуля тоже была Адамовна – по этой причине она и согласилась на тот неудачный брак, который недолго продержался и распался сам собой, поскольку мама моя была женщина необыкновенная, видимо поэтому она и мало прожила, ведь хорошим людям всегда…
– Спокуха!!! Спокуха-спокуха-спокуха! – взмолился мой приблатненный собеседник. – Ну тебя, блин, и несет. Тормозить, блин, совсем не умеешь. Ты мне, блин, чисто конкретно скажи: ты это или не ты?
– Конечно я – это я. А вот кто ты? Впрочем, догадываюсь. Это ты что ли, Феликс? – я перешла на сокровенный шепот.
Мой собеседник, похоже, опешил, потому что выдержал рискованную паузу, в которую я запросто могла бы вставить новый монолог минут эдак на двадцать, но я ждала ответа.
– Ну ты, блин, даешь! – наконец выдохнул он. – Да нет, я не Феликс, но типа него. Так значит ты и есть Мархалева?
– Абсолютно, – заверила я.