Черная луна

Она не знала, что правильно, а что нет. Как можно поступать, а как нельзя. С одной стороны, она боялась удаляться от гавани, в которой стоял ее корабль, – ей казалось вероятным, что он может отплыть без нее, – но, с другой стороны, улицы, примыкающие к порту, выглядели непрезентабельно и опасно, то есть почти так же, как в Эриноре, в трущобах Приречной слободы и на Медовой горке. В конце концов, ее сомнения разрешились в пользу чистоты и безопасности, и, взяв извозчика, Герда попросила отвезти ее в хорошую гостиницу на «богатой» улице. Как ни странно, извозчик понял ее правильно и, ничуть не удивившись, привез к гостинице, располагавшейся в приятном на вид трехэтажном здании, стоящем на широкой чистой улице, выходящей на Ратушную площадь. Правда, цены в отеле оказались довольно высокими, но Герда решила, что оно того стоит, и сняла небольшую комнату на третьем этаже за один серебряный грош в день. Кроме самой комнаты в плату входили кувшин холодной воды утром и горячей – вечером, а также завтрак и ужин. Однако после такого долгого, утомительного и грязного путешествия, какое претерпела Герда, она нуждалась в чем-то большем, чем кувшин горячей воды. И это оказалось вполне достижимо, поскольку в такой гостинице, как «Морская черепаха», для этих целей имелась собственная мыльня. Так что, заплатив еще один серебряный грош, уже буквально через полчаса Герда сидела в медной ванне, наполненной по-настоящему горячей водой, и у нее был брусок пахучего жасминового мыла, губка с южных островов и полотняная простыня, чтобы обтереться после «омовения», как выразился распоряжавшийся здесь всем «господин банщик».

В общем, все было просто замечательно, если бы не одно, но весьма неприятное для Герды обстоятельство: мыльня была общей. В ней стояли четыре большие ванны, в которых одновременно мылись и мужчины, и женщины. Правда, некое подобие приватности все-таки соблюдалось: на натянутых между стен веревках висели занавеси, делившие общее пространство на маленькие кабинки, в каждой из которых находились ванна и лавка, на которую можно было сложить одежду и личные вещи. Так что постояльцы гостиницы друг друга не видели, но Герду нервировало то обстоятельство, что она сидит в горячей воде совершенно голая, а за тонкой занавеской намыливается какой-нибудь незнакомый мужчина. Впрочем, будь он знакомым, Герда переживала бы еще больше. В любом случае, опасаясь возможных осложнений, она положила на полку в изголовье, где стояла зажженная свеча и лежали банные принадлежности, свой трехгранный мизерикорд. Береженого, как говорят в Эриноре, и бог бережет.

Между тем горячая вода начала убаюкивать уставшую с дороги и порядком перенервничавшую Герду, и, наверное, еще немного и она проснулась бы в совершенно остывшей воде, но ее внимание привлекли знакомые голоса. В относительно небольшом помещении слышимость, понятное дело, была просто замечательная. Беседовали мужчина и женщина, находившиеся, по всей видимости, в смежных закутках. Говорили они по-вентийски, но этот язык является близкородственным горанду, и Герда их неплохо понимала. Разговор носил характер легкой пикировки в несколько излишне куртуазной манере, временами переходящей в откровенную непристойность. Пока дама – а это, как показалось Герде, была знакомая ей по королевскому балу виконтесса Серафина де Райер, – описывала кавалеру свою «впечатляющую наготу», слушать ее было более чем любопытно. Но когда слово взял маркиз дю Конде, Герда, что называется, покраснела до корней волос. Это было слишком откровенно даже для нее, а ведь она слышала кое-какие эпитеты из уст Кирсы и других шлюх. Но Герда и представить себе не могла, что кто-то может так долго, так красноречиво и с таким упоением рассказывать о своем члене. Смущение ее было так велико, что она хотела было прервать этот словесный поток, окликнув людей, вместе с которыми веселилась в Эриноре на королевском балу, но вовремя вспомнила, что они вряд ли узнают в этой Герде ту Маргерит, с которой они познакомились в королевском замке. Поэтому она взяла в руки губку и мыло и, стараясь не вслушиваться во все те пошлости, которые без стеснения произносили вслух виконтесса и маркиз, принялась смывать с себя грязь.

Вскоре она вылезла из ванны, чувствуя себя посвежевшей и жалея только о том, что не удалось вымыть волосы, но у нее была слишком длинная и слишком толстая коса, чтобы заниматься сейчас еще и этим. Герда обтерлась, завернувшись в простыню, сменила белье, – портье обещал позаботиться о стирке грязного, – обулась, надела платье. В отсутствие плаща шерстяной длиннополый кардиган, дополнявший ее наряд, не только согревал – все-таки осень на дворе, – но и отлично прикрывал от любопытных взглядов кошель и кинжал, который, оказавшись в чужих краях, она решила носить не под юбкой, а снаружи. Теперь она была готова выйти в большой мир, но покинув мыльню, Герда первым делом нос к носу столкнулась с маркизом дю Конде. Впрочем, с тем же успехом она могла повстречать какого-нибудь незнакомца. Маркиз ее не узнал. Прошел мимо, даже не удостоив взглядом. Однако Герда от этого не расстроилась. Напротив, она воодушевилась. Если бы он ее узнал, это могло бы стать проблемой. А так, никому не известная в этих краях Александра-Валерия ди Чента сможет вести скромную жизнь молодой незамужней женщины, путешествующей по семейным делам, что, в сущности, являлось истинной правдой.

Герда планировала добраться до Ароны – крупнейшего города-порта Великого герцогства Горанд. В нескольких старых письмах, сохранившихся в материнском секретере, был указан адрес отправителя: некая Мойра де Орфей, называвшая Александру-Валерию сестрой, проживала в Ароне в доме Примо ди Чента на Маячной набережной. Эта женщина писала ее матери добрые и веселые письма, в которых, впрочем, было много намеков на какие-то одним им известные обстоятельства. Мойра в чем-то укоряла «упрямую Сандрин», о чем-то напоминала «милой Але» и от чего-то предостерегала свою младшую сестру. Были там и другие намеки, но Герда даже предположить не могла, о чем в этих письмах идет речь. Кроме того, Мойра много раз упоминалась в дневнике Александры-Валерии, но, не зная контекста, эти упоминания также оставались пустым звуком. С определенностью можно было утверждать лишь то, что Мойра живет в Ароне, – во всяком случае, жила там лет двадцать назад, – и что, скорее всего, мать Герды и эта женщина родные сестры. И, если это так, то Мойра де Орфей являлась для Герды единственной родной душой во всем мире и единственным человеком, к которому Герда могла сейчас обратиться за помощью.

Мир, в котором она оказалась, сбежав из Эринора, пугал ее своими размерами, неведомыми опасностями и неопределенностью ее собственного будущего. Совершив несколько отчаянных поступков, убив двух молодых мужчин и спалив отчий дом, она бежала из своего прежнего мира без оглядки. Но теперь, когда Эринор остался позади и она обрела нежданную свободу, Герда ощутила совершенную растерянность. Не имея опыта, не зная многого из того, что должен знать пускающийся в дорогу путник, она начала сомневаться в любом принятом ею решении. И эта неуверенность в себе пугала ее больше всего.