Три дня

Передвинув губы вбок и скосив глаза, она сказала другим голосом, как будто ласковее:

– Али у баб советов просят? Вовсе и нету такого порядка – смешной! Какие советы? Я ничего и не знаю!

Ему почудилось, что Прасковье что-то известно, она может что-то сказать ему, и Николай настойчиво заговорил, глядя в её перекошенное, теперь казавшееся хитрым, тёмное лицо.

– Я – молодой, надобно мне жить с людьми, – как лучше жить?

– Ничего я не знаю, – повторила она, покачав головой. – Это стариков спроси. А то – никого не спрашивай – живи и живи! Прощай-ка!

Она пошла, покачиваясь, тыкая палкой в землю и ворча:

– Не догнать мне Рогачиху-то.

А пройдя мимо дочери, постучала концом палки по ноге её, Христина приподняла голову, вскочила:

– Что ты, мамонька?

– Буде спать-то, – сказала баба, уходя, – гляди, где солнце-то!

Христина, заложив руки за голову, закрыв глаза, потянулась, выгибая грудь, – Николай видел, как развязалась тесёмка ворота рубахи и под тёмной полосою загара сверкнуло белое тело, пышное, как пшеничный хлеб.

– Девки, – сонно бормотала она, – пора вставать – эй!

И вдруг, увидав Николая, вскочила на ноги, пошла к нему, улыбаясь и тихонько говоря:

– Эко заспались как, ну-у! А ты, хозяин молодой, чего глядишь, не будишь?

Он взял её за руку и, оглянувшись на спящих, повёл к бане, торопливо говоря:

– Мать твоя была.

– Ну? А я думала – приснилась она мне!

– Говорили мы.

– Про что?

– Про тебя.

– А чего про меня?

Он ввёл её в предбанник, затворил ногою дверь, и обняв её, прижал к себе, крепко прижимаясь в то же время щекою к её груди.

– Нехорошо мне, Христя, – не знаю, что делать! Будь родной – приласкай! Поговорим, давай, по дружбе! Страшно мне, что ли? Подумаем – как быть-то?

Она охнула, отталкивая его в плечи и шепча в ухо, быстро, горячо:

– Пусти, что ты? Пусти-ка! Разве можно сегодня тебе? Больно мне эдак-то!

А он, вдруг опьянев, чувствуя, что сердце у него замерло и горячим ручьём кровь течёт по жилам, бормотал:

– Кристя – приласкай! Ей-богу – тяжко на сердце, прямо – смерть! Вдруг – один очутился, а ничего не понимаю – как надо? Ты – приласкай! Ведь – всё равно женимся, уж это кончено! Никто не узнает, ну, Христина, родимая!

Она всё что-то шептала и билась в его руках, а он чувствовал, как будто её горячее тело уже крепко приросло к нему и теперь, отрываясь, мучает его жестокою болью.

– Всё равно, – просил он, – пожалей, что ли, ну? Я ж тебя весь век любить буду!

Она поставила локоть под подбородок ему, а другой рукой прижала голову его к себе – Николай задохнулся, выпустил её и, шатаясь, потирая руками сдавленное горло, слышал её трезвый, строгий шёпот:

– Экой бешеный! Что ты это? В такой день – там покойник, а ты…

– Сама ты – покойник, – пробормотал он в отчаянии и в стыде, что она одолела его. – Все вы тут покойники!

Оправляя раздёрганную рубаху и следя за ним одним глазом, она говорила, глубоко вздыхая:

– Миленькой, ведь и я не железная, ведь я мучусь тоже, а ты меня горячишь в такое время! Надобно потерпеть до свадьбы!

– А может, и не будет свадьбы-то? – неожиданно сорвалось у него, и, тотчас же испугавшись, он мысленно обругал себя:

«Эх, дурак!»

С минуту Христина молчала, потом, подняв голову, спросила негромко, но как-то особенно внятно:

– Не будет?

– Слышал я, как ты давеча говорила про меня, – бормотал он, – я ведь в сарае был!

– Ну так что?

– Не любишь ты меня!

Она отворила дверь, встала в ней, как в раме, и сказала:

– А коли свадьбы не будет, так ты ко мне и не лезь! Вон, Анютка живёт для эдаких!

– Не хуже тебя, – тихо сказал он, а Христина спокойно ответила:

– Вот и ладно, коли не хуже.

Пошла прочь, но, сделав шага три, обернулась и сказала веско, сердито угрожающе:

– Только ты знай – без меня тебе пропасть – понял? Как хочешь. Затравят тебя, заторкают, так и знай! Ты вспомни, чего наделал?

Он сел на лавку, тупо думая:

«Это – верно, без неё пропадёшь с моим характером! Вроде пьяного я – отчего это? Христина знает силу свою и меня знает, верно! Сволочь она и нисколько меня не любит – врёт! И я её тоже, видно, не люблю. Матка её – просто дура, полоумная».

Тело у него налилось ноющей болью и устало от неё, голова кружилась, а в глазах вызывающе волновались голые груди девушки.