На ловца и зверь бежит

– Виктор, прошу вас обойтись без вступлений. Положение у меня очень шаткое, избавьте меня от лишних фраз.

Синчугова держалась с нервной и нервирующей настороженностью. Выражение ее лица беспрерывно менялось, она нетерпеливо барабанила пальцами по лежавшей у нее на коленях сумочке.

– Я вчера вышел на обед. В редакции никого не было, кроме секретарши. Дошел до забегаловки, полез за деньгами, а кошелька нет – забыл на работе. Пришлось вернуться. Захожу и вдруг слышу за приоткрытой дверью телефонный разговор – Лысенко с кем-то ведет переговоры. Я услышал буквально пару слов, но мне этого вполне хватило, чтобы я смог сделать весьма реальное предположение, что бумаги у…

– Вы хотите сказать, – бесцеремонно перебила его Синчугова, – что это он украл их у вас.

– Получается, что так, – печально констатировал Виктор.

– Как это могло случиться? – ее голос уже истерически дрожал.

– Я работал с ними, пару раз приносил их в редакцию. Он, вероятно, что-то пронюхал, решил разжиться на этом.

– Полагаете, их у него кто-то хочет купить? – Синчугова своими длинными пальцами вырвала из вазочки салфетку и нервно смяла ее.

– А почему бы и нет. Вы же знаете, как они важны и что при случае за них можно получить. – Виктор потер лоб и поправил очки. – Боже, какое недоразумение, – произнес он с горькой досадой.

– Это не недоразумение, – с безжалостным упрямством продолжала Синчугова, делая акцент на отрицании, – а ваша прямая вина. Я даю вам столь ценную информацию, а вы оставляете ее где попало, – теперь уже надменный, визгливый голос Синчуговой трещал от искреннего негодования.

– Я от своей вины не отказываюсь, но все еще можно поправить, – Виктор пытался сохранить остатки трезвого спокойствия.

– Каким образом, интересно? – Синчугова высокомерно вскинула брови.

– Я займусь Лысенко и верну бумаги. Предоставьте действовать мне. Позвоню вам завтра, ближе к семи вечера.

– Помните, эти чертовы документы для меня вопрос жизни и смерти. Просто так расстаться с ними я не могу. От них очень многое зависит.

– Успокойтесь, свяжемся завтра, – Виктор взглянул на часы. – Извините, мне нужно идти.

– Умоляю, найдите их, – тон Синчуговой сбавил надменные обороты, спустившись до плаксивого полутребования-полупросьбы.

– Сделаю все возможное и невозможное. До завтра, – голос Виктора прозвучал твердо, однако без магического энтузиазма.

Он резко встал и, застегнув куртку, направился к выходу. И так же резко, после всего услышанного мной, я должна была теперь сменить объект наблюдения. Проводив очкарика взглядом до двери и выждав минуту, я с деланной неторопливостью поднялась и, даже не взглянув на Синчугову, все еще пришибленно и ошалело сидевшую за соседним столиком, покинула кафе.

Мысленно посылая самую пламенную благодарность костям, которые избавили меня от излишней подозрительности в отношении Пуговицына, Рахмонова, Козловой и иже с ними, работниками бывшего «Авторитета», нынешнего «Раритета», я быстрым шагом, сохраняя тем не менее необходимую дистанцию, следовала за Виктором. Он спешил и ловко обгонял прохожих то слева, то справа. Повторяя его успешные маневры, я слегка сожалела о том, что мне не удалось нормально пообедать. Хотя подобное сожаление с моей стороны было чистым кокетством, замешанным на шутливом цинизме: ведь я даже не ожидала, что фортуна так скоро одарит меня если не поцелуем в чело, то своей лучезарной улыбкой.

Окропленное тихим дождиком, поскольку зонт я послала к чертям собачьим, это самое чело светилось надеждой на успех. Темно-синее пятно куртки летевшего по тротуару очкарика, который раскрыл над собой спасительный парашют клетчатого зонта, было нанизано на жесткую невидимую ось моего взгляда и вожделенной удачи.

Виктор двигался по направлению к Московской вдоль непрерывного ряда продовольственных и промтоварных магазинов. У винно-водочного кучковались подвыпившие граждане. Я слегла замедлила шаг, ожидая, когда Виктор преодолеет броуновское движение этих пьяных молекул.

Благополучно миновав эту человеческую пробку, мой подопечный прибавил скорость. Я мгновенно среагировала и, выйдя на дорогу, одним махом догнала его. Дождь усилился, ветер наотмашь бил по моим горячим щекам. Вот и остановка. Троллейбуса пока не видно, но, слава богу, имеется навес. Я затесалась в толпу, не упуская из виду мужчину в синей куртке.

Положим, Синчугова отдала документы этому самому Виктору. А этот виноватый интеллигентик их проморгал. Если Виктор не врет и если он сделал по-настоящему разумный вывод из услышанного разговора между Лысенко и его абонентом, то нынешний обладатель бумаг – Лысенко, вне всякого сомнения, коллега Виктора.

Эти двое работают в редакции, стало быть – журналисты. Зачем Синчугова отдала документы Виктору? Свести счеты с Гарулиным она могла бы и сама, изрядно пошантажировав его. Но, вероятно, гнев отвергнутой любовницы толкнул ее к более радикальному плану мести. Неужели она с помощью журналиста хотела разместить в прессе разоблачительный материал на Гарулина? Отважиться на такое может далеко не каждый. Внушает ли доверие Виктор? Может, он сам не прочь сорвать куш и нагло врет Синчуговой, что документы украдены.

Судя по тому, что услышал Виктор, стоя под дверью кабинета, где Лысенко, воспользовавшись обеденным отсутствием сослуживцев, разговаривал по телефону, последний кого-то шантажирует. Скорее всего этот «кто-то» Гарулин. Он может потерпеть полное фиаско, если документы попадут в печать, и заплатить щедро, чтобы этого не произошло.

Первое, что надлежит сделать…

Толпа граждан шатнулась к подъехавшему троллейбусу. Мне едва не прищемило дверью голову. Благодаря акробатической выучке удалось кое-как приткнуться на подножке, где я, как цапля, стояла на одной ноге. Теперь, согласно идиотским правилам, я должна буду выходить и входить обратно, пропуская ошалело плюхающихся на тротуар соплеменников.

На следующей остановке я была прямо-таки вышиблена из троллейбуса шквалом беспорядочно вываливающихся людей, но, к моей великой радости, среди этой человеческой лавины находилась до боли знакомая синяя куртка.

Стоило ждать троллейбус из-за десяти минут ходьбы!

Оказавшись на тротуаре, я сделала вид, что что-то ищу в своих карманах. Пройдя метров пятьдесят, Виктор распахнул дверь и стремительно вошел в одно из тех зданий, придававших своеобразную архитектурную физиономию бывшему проспекту Ленина, ныне улице Московской, в котором размещалось огромное число офисов и контор. Он ловко прошмыгнул мимо дежурной, бегло показав ей пропуск, и стал подниматься по черной, в чугунных кружевах и с деревянными перилами, широкой лестнице.

Я оторопело замерла на месте. Потом, подумав, что целесообразней обратиться за справкой к «консьержке», наклонилась к оконцу, дабы расспросить сухощавую пожилую женщину с лицом, покрытым сетью морщин, перед которой висело табло с ключами. Она нервно оторвалась от газеты, которую читала, и подозрительно скосила на меня свои глаза.

– Добрый день, не подскажете, редакции каких газет здесь располагаются?

– Да одна только редакция и есть – «Тарасовские известия».

Скупо поблагодарив дежурную, которая, с трудом оторвав от меня изучающий взгляд, снова уткнулась в газету, я вышла на улицу.

Мне не пришлось даже рыться в памяти, как иные роются в записных книжках, чтобы вспомнить о Степане Сергееве, которого я неплохо знала еще со школьной скамьи.

Он работал главным редактором «Тарасовских известий». И теперь уже я извлекла из кармана куртки записную книжку и, открыв ее на букве С, нашла его рабочий и домашний телефоны. Дома его скорее всего нет – день рабочий.

Я подошла к телефону, опустила жетон, сняла трубку и набрала номер редакции. Когда на том конце провода юный альт секретарши пропел: «Редакция „Тарасовских известий“» – я попросила к телефону Сергеева. Поинтересовавшись, кто его спрашивает, секретарша сказала: «Сейчас узнаю». Вскоре в трубке зазвучал теплый, мягкий баритон Степана.

– Танюша, сколько лет, сколько зим! – с восторженной радостью произнес Степан.

– Привет, Степа. Как жизнь?

– Бьет ключом, да все по голове. Шучу, конечно. У тебя как дела?

– Есть одна проблемка. Не могли бы мы встретиться, поговорить?

– Срочно, что ли?

– Чем быстрее, тем лучше.

– Сейчас не могу, работы полно, давай вечером. Позвони мне часов в шесть домой.

– О'кей, Степа.

– Рад был тебя услышать.

– Чао, Степа, до вечера.

Я повесила трубку.

Нет сомнений, что Степан обрадовался моему звонку и перспективе встречи. Одно время, когда мы общались более тесно, он был ко мне очень даже неравнодушен. Старая трогательная история, которая не при столь чрезвычайных обстоятельствах вызвала бы у меня приступ ностальгии и философской задумчивости. Тонким женским чутьем я уловила, что Степан все еще питает ко мне некий интерес, затаенное, не отменяемое временем и моим дурашливо-дружеским обращением влечение. Просто так зачеркнуть, видно, ничего не удается.

Дождь кончился, мокрый асфальт лоснился, как блюдо с черной икрой, глазами луж ловя небо, деревья, дома.