Большая книга ужасов – 79

– Что за птицы на чердаке? – Лысый выжидательно смотрел на меня – и эта, эта тоже смотрела!

Глаза-капельки под нависающими веками. Я не видела, что там, в глубине тех капелек, а если бы увидела, наверное, завопила бы. Ее взгляд разом помог мне понять очевидное. Если она все время жила здесь одна и убирала дом одна, то она точно знает про птиц! И про сломанный холодильник соврала неспроста. Это ведь тот самый запах, который разливается по всему дому, который оглушил меня в первый день, когда мы только приехали. Просто она, наверное, привыкла, и ей кажется, что не так уж он силен. Она точно знает про птиц! И, если она их до сих пор не убрала, значит, они ей нужны.

Хотя, может, мне повезло и она не псих, а просто неряха. Не поменяла же она мне до сих пор залитый кровью пододеяльник. И чердак разгрести поленилась. Поленилась или забыла? Я по телику видела, что сумасшедшие часто пренебрегают элементарной гигиеной. У них слишком много всего блуждает в голове, чтобы еще помнить о подобных вещах.

Она смотрела на меня. Псих или неряха, но я предпочла сказать:

– Птицы на чердаке орут по утрам.

Лысый засмеялся. И эта, она тоже засмеялась, вот в чем дело. Значит, она все-таки понимала, что я говорю?

– Не грусти. Я привез тебе подарок. – Куртка Лысого топорщилась. Я, конечно, сделала вид, что мне страшно любопытно, что там, и сама оттянула край куртки. Я увидела полосатый мех, черный носик и уши – большие, треугольные с белым мехом внутри… Котенок! Я осторожно одной рукой вытащила мелкое теплое чудо, оно зевнуло и негодующе затрясло головой, недовольное, что разбудили.

Он потянулся у меня на одеяле, выпустив тонкие когти-иголочки, и пошел гулять по кровати, обнюхивая все вокруг.

– Нравится? – спросил Лысый.

– Еще бы!

– Какая прелесть! – взвизгнула эта – и меня как по башке ударило. Перед глазами встало то, что на чердаке: птицы, белки и собака. Давно мумифицированная собака, но она была среди них. Большая, с зубами, собака, собака, которая может себя защитить, она была среди них. Среди убитых.

Я сгребла котенка под одеяло. Сердце у меня колотилось так, что он, наверное, испугался и стал носиться туда-сюда, больно царапая мне ноги.

А эти смеялись! Может, и надо мной. Лысый ничего не понимал, Лысому нельзя объяснить. Если бы только здесь была Лена!..

Я шевельнула пальцами ног – и тут же в них впились маленькие коготки. Неделю назад я бы визжала и прыгала от такого подарка. А сейчас мне было страшно.

– Как она? – Лысый сидел рядом со мной, но говорил с этой, как будто я не слышу.

– Все болеет. Думала, ей лучше, хотела уже сегодня выпустить к остальным, а с утра – рвота. Пусть еще побудет на карантине.

Она врала: никуда она не хотела меня отпускать, иначе сказала бы, и вообще. Мне казалось, она заперла меня тут навсегда. Я спросила:

– А где остальные-то? – Но эти меня проигнорировали.

– Смотри, чтобы не скучала. Краски дай, внизу в коробках. А я принесу маленький телик.

– Угу. Слушай, Лень, у нас опять продукты кончаются. Только надо на дальний рынок ехать, а то здесь…

– Видел цены, да. Опять ты меня выгоняешь! Дай хоть выспаться. Туда-обратно – это почти целый день.

– Вот за день они все и доедят…

При слове «доедят» мой желудок нехорошо сжался. Я не припомню, чтобы меня кормили с тех пор, как я оказалась на этом острове. Но голод я почувствовала только сейчас.

– Я тоже есть хочу.

– Убедили-убедили. – Лысый встал и скинул с плеча маленькую сумку. – Это тебе для котенка, а я поехал. Не ссорьтесь.

Мне хотелось вцепиться в его штанину и не пускать. Но он быстро встал, пересек комнату и вышел. Женщина, пахнущая тряпкой, вышла за ним, не забыв запереть меня как следует. Лысый ей ничего не сказал.

* * *

Она пришла ко мне только вечером. Глядя в пол, наклонив голову, как будто пробивала мою дверь лбом. Она вошла, она влетела так, что простыня приподнялась от ветра.

– Значит, я злая?!

Я сидела на кровати, вцепившись в котенка, и мне хотелось провалиться под матрас.

– Значит, я плохо с тобой обращаюсь?! – Она была в медицинской маске, волосы закрыли лоб так, что глаз вообще не было видно. Я накрылась с головой одеялом, но она сдернула его, обдав меня запахом тряпки и пота. – Значит, тебя что-то не устраивает?!

И тогда я разревелась от ужаса. Лысого нет, мы одни. Эта явно чокнутая. Она оторвет мне голову и скажет, что я убежала. А я буду лежать на чердаке, как все другие тела, только побольше, но в этой куче никто не различит.

– Не реви, Джерри. Это очень серьезно, то, что ты сказала Леониду Ивановичу. Из-за тебя я могу лишиться работы, ты понимаешь, что это значит? – Она нависла надо мной своим безглазым лицом. В горло забился запах тряпки и еще давленых помидоров с петрушкой. Меня опять затошнило, и я разревелась еще больше.

– Пенсионерам и так нелегко устроиться на работу, а после твоих фокусов меня вообще никто никуда не возьмет. – Она тряхнула меня за плечо, я вырвалась и отскочила в другой конец комнаты. На секунду я впервые увидела ее спину. Узкую, горбатую, ее как будто сложили вдоль, как книжку. Она тут же повернулась и шагнула ко мне, тряхнув волосами. Они взлетали от малейшего ее движения, даже, кажется, когда она говорила. Или она просто трясла головой? – Ты совершенно неуправляема, Джерри. И ты меня очень обидела. Я не хочу, чтобы ты говорила, что я плохо с тобой обращаюсь. Поэтому я не буду больше к тебе подходить.

Я не поверила своим ушам. Что, правда?! Звучало слишком здорово, чтобы поверить, но переспрашивать я не рискнула. Она кивнула будто самой себе и быстро вышла, заперев дверь.

Почти сразу где-то в доме заиграла гитара Лео. Наверное, тот момент был последним, когда я была счастлива.

* * *

С полминуты я стояла где оставили, слушая гитару и переваривая новость. Новости. По крайней мере, Лео здесь. Я уже не одна. Интересно, где остальные? Лысый наверняка к ним зашел, и если он еще не бегает по дому с воплями «Где все?» – значит, они здесь и живы. Уже хорошо, а то я успела подумать всякое. Вторая хорошая новость: эта обещала меня больше не тиранить – что может быть лучше! Оказывается, ябедничать Лысому – это иногда полезно. Что ж, если меня больше не трогают – я свободна!

Я рванулась к двери, дернула ручку, забыв на радостях, что заперта. Но женщина, пахнущая тряпкой, не утратила рефлексов: дверь не поддалась. Ну и ладно. Всегда есть окно. Я, между прочим, голодная, и давно. Если она не собирается меня кормить, я большая девочка и могу обслужить себя сама. Только выберусь.

Котенок сидел на кровати и мяукал, глядя на меня огромными глазами. Я достала сухой корм из сумки, оставленной Лысым, насыпала котенку горсть прямо на простыни (их уже ничем не испортишь) и полезла на подоконник.

Оконная ручка, которая так легко поддавалась ночью, стояла намертво. Я попробовала повернуть, но с тем же успехом могла пытаться вывернуть штырь из бетонной плиты. Она как будто была вцементирована в раму без всяких там поворотных механизмов: не поворачивалась, и все. Я попробовала другую – то же самое. Что за ерунда! Ведь так не бывает: это всего лишь оконные ручки! Я налегла сильнее. Рука соскользнула, и на ладони осталась глубокая борозда. Ничего, где наша не пропадала. Взяла полотенце, попробовала с ним. Вафельные бороздки врезались в кожу, казалось, еще одно усилие – и я оцарапаюсь этим полотенцем. Уж лучше так…

Я мучила эти оконные ручки так и этак, не веря, что не сплю. Я даже не один раз осмотрела их в поисках замков, как будто раньше не видела, что не было там никаких замков. Обычные оконные ручки! Что с ними вдруг стало?!

Через пять минут мои ладони покрылись волдырями. Я начала думать, что схожу с ума. Может, я тут совсем обессилела на одном сиропе, что окно открыть не могу?

Лысый однажды показывал нам фильм. Там компания пошла в заброшенный дом, и в одной из комнат за ними захлопнулась дверь. Обычная межкомнатная дверь без замка. А когда на них выскочила какая-то жуткая тварь, они рванули обратно – и никто не смог эту дверь открыть. Очень глупо, потому что так не бывает. Но это происходило со мной. Глупое окно отказывалось меня слушаться, как дверь в том фильме.

С досады я тюкнула кулаком по раме и опять потянула ручку. Что-то звякнуло внутри, и я полетела с подоконника на пол. Оконная ручка осталась у меня.

Я неудачно приземлилась на ногу, боль резанула так, что мне захотелось посмотреть, нет ли на полу осколков. Нет. Только я и моя нога, странно вывернутая. В руках – эта нелепая оконная ручка. И закрытая рама.

Я взвыла от беспомощности и села на пол, растирая ушибленную ногу. Боль отвечала на каждое прикосновение, как будто что-то разорвалось там внутри. Боль билась, отдавала в пальцы и почему-то в колено, я раскачивалась сидя, растирала больную ногу и проклинала женщину, пахнущую тряпкой. За что мне это?!

Мимо моей комнаты кто-то быстро прошел. Я даже выть перестала: не слышала, как поднимаются по лестнице, хотя она рядом. Хлопнула соседняя дверь (а я-то думала, что в той комнате никого нет), и кто-то быстро заговорил. Слов я не разбирала, даже не могла понять, мужчина это или женщина. Говорили тихо и быстро-быстро, я слышала только гул, почти ровный. Потом шаркнула по полу мебель, скорее всего кровать, кто-то опрокинул стул, затопал. Голос затараторил громче, но слов я все равно не разбирала. За ним последовал удар, как будто по стеклу, но ничего не разбилось. А потом завопила Софи.

Она была в соседней комнате, в шаге от меня, нас разделяла только стена. Я забарабанила в эту стену, слабо соображая, что не поможет, потом в дверь… Хлопнула соседняя дверь, и кто-то быстро прошел мимо моей комнаты. В этот раз я слышала, как спускаются по лестнице. Я колотила в дверь, пока не разбила кулаки. Когда я стала подумывать разбить окно, на улице давно стемнело.

Я держала в руках стул, которым замахнулась на это чертово окно, когда заметила, что вокруг опять тихо. Все шумы, что доносились до моих ушей за последние минуты (или часы), издавала я. Нога болит. Даже если я расколочу это чертово окно, о том, чтобы спуститься во двор с моей ногой, не может быть и речи. Я так и стояла со стулом, прислушиваясь, а потом попробовала постучать в стену. Если Софи еще там… Тишина. Я постучала еще: ну ответь же мне, если ты там! Кажется, во всем доме не раздавалось ни звука.