Сильнее смерти

Жан Лемерсье встретился с ним глазами, полными слез, и не понял, узнал ли его бедный Жюль.

Испытывал ли Мартэн тот дикий животный ужас, в котором только что замер несчастный оборванец?.. Едва ли!.. Есть нечто большее, чем ужас, это – смерть души. И казалось, что душа Жюля Мартена уже умерла.

Палач подал знак.

Это была короткая и дикая суета: кто-то схватил Жюля Мартэна за плечи и толкнул его так, что он упал на колени, и, прежде чем он понял, в чем дело, голова его уже лежала на полукруглом вырезе доски, а высоко над ним голубой черточкой блестело острие ножа. В ту минуту, когда опускалась другая доска, окружая его шею деревянным кольцом, смоченным кровью, он почувствовал, как чьи-то руки, холодные и мокрые, схватили его за голову.

Жюль Мартэн закатил глаза и увидел над собою перевернутое лицо Жана Лемерсье.

– Жюль, мальчик мой, Жюль… мужайся… – бормотал старичок дрожащими губами.

И мертвое отупение предсмертной агонии вдруг прорезал яркий луч сознания: Жюль Мартэн вспомнил все. Осмысленны и остры стали его глаза, запекшиеся синие губы сложились в улыбку… Он уже не мог видеть толпы и только слышал где-то вдали ее глухой рокот, похожий на шум отдаленного прибоя. Перед ним было только голубое небо, высокие столбы и опрокинутое страдающее старческое лицо, по которому обильно струились слезы и перебегали мучительные судороги.

Палач торопился…

Что-то пророкотало, ухнуло, и тело Жюля Мартэна, выскользнув из деревянной колодки, задрожало мелкой, мелкой дрожью… Широкая черная струя крови хлестала на помост из перерубленной шеи, как из опрокинутой бутылки.

Но вместо того чтобы, по обыкновению, показать толпе голову казненного, старый палач неподвижно стоял у своей машины и смотрел куда-то вниз. Нетерпеливая толпа заревела, не понимая, в чем дело, и требуя последнего штриха закончившегося зрелища. Только ближайшие к эшафоту видели, что отрубленная голова осталась в руках какого-то маленького старичка в рыжем паричке.

Жан Лемерсье не видел, как нож врезался в живую шею: в это мгновение он невольно закрыл глаза и как бы лишился чувств. Но все-таки он слышал глухой рокот стремящейся вниз тяжести, оборвавшийся на глухом ударе, и вдруг почувствовал, что голова Жюля Мартэна странно и ужасно легко осталась у него в руках. Он дико открыл глаза, не веря себе, и увидел что-то круглое, окровавленное, как будто совсем не похожее на человеческую голову. Жан Лемерсье вскрикнул и разжал пальцы, но чья-то твердая рука перехватила голову, выскользнувшую из его ослабевших рук, и голос палача, сухой и громкий, точно в отчаянии, прокричал:

– Жюль Мартэн, вы слышите меня?.. Вы помните?.. Жюль Мартэн!..

И вдруг все, и старичок, ухватившийся за столб машины, чтобы не упасть, и немногие любопытные, придвинувшиеся поближе, и сам палач – вздрогнули.

Мертвое лицо Жюля Мартэна медленно, медленно подняло веки… Синие губы его, по которым сочилась струйка крови, шевельнулись без звука, только кровь потекла быстрее… Мертвые, но совершенно сознательные глаза, тихо вращаясь в орбитах, повернулись в сторону палача, и что-то, похожее на удивление, выразилось в них.

– Жюль!.. Это я!.. Жюль! – как безумный, крикнул Жан Лемерсье, бросаясь вперед.

Глаза мертвой головы медленно закрылись, потом опять раскрылись, громадные и зрячие. Ужас смерти, безмолвный и потрясающий, исходил от них. Глухой стон пронесся кругом… Глаза закрылись.

– Жюль, Жюль! – одиноко и жалобно, сжимая сердца притихшей толпе, прозвучал в тишине, старческий голос.

Веки мертвой головы задрожали. Кровь стекала по пальцам палача, и лицо головы быстро и ровно покрывалось восковой синевой.

– Жюль!.. Жюль!..

Веки продолжали дрожать.

– Нет… кончено!.. – сказал, как показалось Жану Лемерсье, где-то страшно далеко старый палач.

Но веки снова стали открываться… Они дрожали все сильнее и сильнее. Показался мутный белок… Правое веко замерло и остановилось, левое продолжало подыматься… До половины выглянул зрачок, уже подернутый пленкой смерти, еще раз дрогнуло веко и уже навсегда застыло над мертвым полуоткрытым глазом.