Красный демон

Вскочил с места Казаченко:

– Имею слово, товарищ Розенфельд! По-моему, сил у нас недостаточно, чтоб одновременно встречать корпус Вюртемберга и засаду устраивать идущим ему на подмогу основным войскам. Не лучше ли быстренько переделать содержание пакета: им отпишем наступление в такой-то день, а Вюртемберг ударит в другое число, не с ними заодно.

– Глупо, товарищ Казаченко! – резко осадил его Розенфельд. – Во-первых, у нас нет времени переделывать пакет – каллиграфист попросту не успеет. Во-вторых, до плацдарма не такое уж и большое расстояние. По-твоему, Вюртемберг услышит, как в бой пошли основные кадетские войска, и не смекнет, что план его разгадан? Нет, пакет нам переделывать не с руки, бить – так одним махом обоих. А дополнительных сил затребуем…

Розенфельда перебил скрежет распахнувшихся железных ворот, и Гаранин с высоты собственного роста увидел через окно внутренний двор ЧК, освещенный двумя фарами. Автомобиля Гаранин не разглядел, но представил, что он черный, с поднятой крышей, продолговатый и зловещий, как и человек, который в нем ездил.

В начале германской войны Гаранину повезло увидеть живого Нестерова. Это был легкий и подвижный человек, своей стремительной походкой похожий на крылатую машину. Перед самой революцией в окрестностях Могилева он видел неповоротливый гибрид: авто, где вместо передних колес были санные полозья. Гибрид скользил по снегу, плохо управлялся и часто буксовал. На нем возили Николая Романова – в ту пору главнокомандующего армией. Год назад Гаранин увидел знаменитый эшелон «кочегара революции» Троцкого: весь закованный в броню, ощетиненный орудиями и пулеметами, с мощной радиостанцией, ловившей свежие новости со всего мира и тут же печатавшей их в походной типографии, с автомобилем в вагоне-гараже и цистерной для бензина, с внутренним телефоном и вагоном-баней, с толпами затянутых в красную кожу бойцов. На них все было красное и кожаное, даже буденовки и ремни, словно только что они вышли из кочегарок, растопленных в преисподней.

У автомобиля, въехавшего во двор губернской ЧК, не было никакой помпы, но тут и задача требовалась другая. Гаранин не видел отворившихся дверец авто и выходящего оттуда человека, не слышал притворенной за его спиной двери с черной лестницы, но чувствовал, что прибывший пассажир уже поднимается к ним на второй этаж, а потому не спешил садиться и не тревожил Розенфельда новыми вопросами. Дверь в кабинет скрипнула, участники совещания вскочили. Вошел худой и длинный человек с острой полуседой бородкой, колким холодным взглядом. Он молниеносно окинул им совещание, велел всем садиться. Гаранин продолжил стоять. Вновь прибывший подошел к нему вплотную.

– Феликс Эдмундович, это наш лучший разведчик, – представил подоспевший Розенфельд. – С положением ознакомлен, на фронте уже давно…

– Служили в царской контрразведке? – перебил Железный Феликс Розенфельда, обращаясь напрямую к Гаранину.

– От начала войны до подписания Брестского мира, – молниеносно среагировал Гаранин.

Собеседник прожигал его взглядом:

– Это похвально. Я склонен полагать, что вы ценный сотрудник. Ваши мотивы?

Тут Гаранин растерялся, не вполне понимая суть вопроса. Собеседник помог ему:

– Почему вы пошли с нами? Ведь ваши все по ту сторону.

– Вовсе нет, Феликс Эдмундович, – сказал Гаранин и почувствовал, что у него пересыхает во рту. – Среди военспецов полно бывших офицеров…

Гаранин хотел перечислять громкие фамилии на службе у советской власти, и без того известные Железному Феликсу, затем вспомнил свои мотивы, толкнувшие его после революции в рабоче-крестьянскую армию, мысли бежали вскачь, но собеседник его внезапно развернул на лице приятную улыбку:

– Вы славный сотрудник, я вижу это по вашей искренности. Извините, что забрал у вас несколько минут времени, ведь еще нужно подогнать форму. Как вам кажется: успеете до рассвета попасть к ним?

– Не уверен. Вы сами сказали про мелочи с формой и прочее, а еще к фронту надо и там, по местности.

– Что будете отвечать, если вам не поверят? – резал Железный Феликс словами, как бритвой.

– Скажу, что наш пикет заплутал во тьме, пережидали день в плавнях, дожидались темноты и теперь…

– Вы невнимательны, товарищ контрразведчик, – лукаво улыбался собеседник. – Вам надо попасть к белым до сегодняшней полуночи, чтобы предупредить о двух зеленых ракетах, иначе поход ваш будет напрасным. Поэтому придется идти к ним белым днем.

– Я готов. Плана у меня нет, но надеюсь на свой опыт.

Железный Феликс приподнял удивленно брови. Вступился Розенфельд:

– Товарищ Гаранин имеет образование, знает два европейских языка и, согласно старому режиму, обучен манерам.

– Отряд для поимки вестового Гаранина и его эскорта готов? – снова перебил Розенфельда резкий голос.

– Все превосходные наездники и верные чекисты. Предупреждены, что придется рубить своих, но рука у всех твердая – не дрогнет, – сурово докладывал Розенфельд.

Железный Феликс заглянул глубоко в глаза Гаранину и протянул ему ладонь:

– Не теряйте времени, товарищ Гаранин. И мы его терять не будем: с начальниками штабов немедленно приступаем к разработке операции. Я верю в ваш успех.

Гаранин уходил гулким коридором, чувствуя в своей руке горячее пожатие. Комкор шел по левую руку, монотонно втолковывал:

– Мирошку я предупредил, он обещал тебя лично приголубить. Память, сказал, оставлю Гаранину на всю жизнь, но аккуратненькую. Их отряд уже выехал, будет ждать вас у Волчьей пади, там к кадетским позициям близко, должны вас заметить и на помощь прийти. Не будут же они сидеть, когда у них на глазах целый эскорт вырубают?

В предрассветных сумерках Гаранин с переодетым в форму белых эскортом, набранным из ничего не подозревавших лапотных мужиков, пробирался плавнями к фронту. Солнце приоткрыло свой край, когда они приблизились к неширокой промоине, впадавшей в заболоченное русло. «Волчья падь», – догадался Гаранин и щелкнул внутри себя тумблером, будто провернул выключатель потолочной лампы: сделался холодным и собранным. Чекисты бесшумно вывернули из пади, бешено разгоняя коней. Лица несчастных мужиков, переодетых в кадетскую форму, передернуло ужасом.

2

Гаранин лежал в палатке, чувствительный к любому звуку, шагу и движению. Он давно распознал за стенкой мерные шаги часового, оставленного для охраны Гаранина, слушал, сколько пронеслось верховых в одну сторону и сколько вернулось в другую, к нему долетало ленивое лягушечье кваканье, и он понял, что его не потащили далеко от позиций – плавни и болото рядом. Ветром принесло запах пшенной каши, дело шло к обеду. По неутрамбованной, покрытой травой земле подъехала фурманка. Ездовой или человек, сидевший в ней, негромко спросил:

– Аннушка, в город едете?

Из-за стенки соседней палатки приглушенно раздалось:

– Да, Осип, смена моя кончилась, погоди немного – собираюсь.

Через минуту зашелестела полотняная сторона палатки, веревочный хлястик ударился о стенку, зашуршало платья, колеблемое стремительными шагами. Гаранин решился приоткрыть глаза, но опоздал, в распахнутых «дверях» его палатки мелькнул лишь черный подол с белым кружевом по краю и послевкусием пронеслось вслед за подолом облако духов. Невидимый Осип чмокнул губами, будто поцеловал кого-то, тронул лошадиные бока вожжами; фурманка, скрипнув разъезженными осями, удалилась.

Долго вокруг палатки ничего не происходило, и Гаранин мог позволить себе дремать вполглаза, восполняя усталость бессонной ночи. Потом что-то гулко ударило в землю, Гаранин определил: бросили тяжесть или неаккуратно ее опустили. За стеной негромкие голоса:

– Фух, давай передохнем немного.

– Поручик Квитков будут ругаться.

– А черт с ним, он отходчивый.

– Не скажи. Я видел, как он самолично одного бедолагу порол.

– Красного небось.

– Да нет, нашего. Правда, у него листовку красную нашли.

– Тогда понятно. Квитков красных с дерьмом бы съел, истый зверь.

– Озвереешь тут, когда родного брата в паровозной топке сожгли.

– А кто сжег-то?

– Знамо дело – красные.

– А ты видел? В семнадцатом все красными были, когда с фронта бёгли. Мы и сами, помнишь?..

– Тихо ты! Поднимай… Живее, поднимай ее. Пошли.

Гаранин думал: «Уж не тот ли это Квитков, что в третьем полку служил? После перемирия я его не видел».