Насельники с Вороньей реки

Лагерь на сплаве, особенно если странствуешь в одиночку, желательно разбивать за час до темноты. Вроде как и немного снаряжения, но вот время уходит буквально на всё: найти плоский ровный кусок берега, воткнуть туда палатку, раскатать оленью шкуру, заменяющую мне коврик, спальный мешок, составить под крышу особо ценные вещи, вытащить как можно выше по берегу весь остальной груз, накрыть его лодкой, расчалив её, чтобы не унесло неожиданным порывом ветра… Ну а дальше – варить уху или жарить мясо, прихлёбывать горький чай и смотреть, как рассыпается белое кружево золы на светящихся малиновых угольях. И думать, кому и зачем понадобилось выстрелом в висок поставить точку в жизни человека, оставшегося в устье Имлювеема.

Дело не в том, что меня, как и любого из обитателей этих мест, сильно беспокоила судьба забредшего в эти края одинокого туриста или исследователя. Ведь пускаясь в подобное предприятие в одиночку, ты принимаешь всю ответственность на себя, и всё вокруг сразу становится твоими и только твоими проблемами: необходимость обойти полузамёрзшее озеро, форсирование реки по глубокому перекату, возможность срезать восьмикилометровый обход по каменистой тундре восемьюстами метрами кедрового стланика… Конечно, в их решении могут поучаствовать и встреченные люди – дать тебе на дорогу сахара, вяленого мяса, сгущённого молока… Или выстрелить в упор в голову.

Так вот, о выстреле в голову. Такой выстрел, по местным понятиям, надо было очень и очень заслужить.

Более того – если бы я нашёл в аналогичном положении кого-нибудь из здешних постоянных обитателей – Фёдора Дьячкова, его сына Колю, Сергея Чохова, метеоролога Козинцева или его напарника, ещё неведомого мне охотника Салькина, – то, скорее всего, уже дня через три выбросил бы этот случай из головы. Как обычно говорит мой приятель капитан милиции Свиридов, штатная ситуация. Когда люди долго живут на одном месте, они что-нибудь всенепременно не поделят. Даже если это такое «одно место», как Воронья река длиной четыреста километров.

Но это был не местный.

А неместному заработать за несколько дней или даже недель пулю в голову – так же проблематично, как Жириновскому стать президентом России. Стало быть, не вполне безнадёжны дела у Вольфовича-то, – вяло так подумалось.

Тем более оный неместный был безоружен.

Все, конечно, слышали, как местные оленеводы не задумываясь стреляют в чужаков, которые бьют их домашних оленей. Так вот, на поверку это не совсем так. И более того – наверное, совсем не так. Стреляют «индейцы» только по совершеннейшим отморозкам. И то только по тем, которых видно за версту. Дураков пытаются наказать, балбесов – вразумить. А если оленя убил голодающий прохожий, то не только «не заметят», но и с собой заберут, обиходят и на ноги подымут.

А почему я думаю, что убитый на Имлювееме не был совершеннейшим отморозком?

Одежда? Да, одежда совершеннейшего мажористого туриста. Кредитная карточка ведь наверняка у него здесь была. А мелкашка – вряд ли.

Кроме того, «суперменистость», которая является основной причиной столкновений между местными и неместными, очень хорошо бросается в глаза. Поведенческий стереотип «всех на роги намотаю и по кочкам разнесу» бросается в глаза похлеще любого карабина. И единственный человек, встретивший этого незнакомца, Чохов, не мог бы этого не заметить.

Чохов же отнёсся к незнакомцу скорее с иронией. Естественно, так относились охотники-промысловики ко всем бродящим по Северу людям, цели которых неясны и далеки: зоологам, ботаникам, эпидемиологам, геодезистам, тем же охотоведам. В общем, ко всем тем, кто не ставил своей задачей наловить соболей, их продать и немедленно разбогатеть.

А вот к тем, кто как раз и собирался этим заняться, охотники-промысловики немедленно начинали относиться с внутриклассовой ненавистью, которая, заметим в скобках, куда сильнее классовой.

Но, если судить по одежде, убитый мог быть кем угодно, только не охотником-промысловиком.

Правда, существовали ещё две версии, и я на всякий случай решил их обдумать.

Первая заключалась в том, что случайного прохожего убил случайный же прохожий.

Вторая – это то, что случайный прохожий увидел нечто такое, чего ему видеть ни в жисть бы не полагалось.

А такая вещь была всего одна – золото. Или, как здесь принято говорить, металл.

С начала тридцатых годов и по сегодняшний день добыча золота была абсолютной монополией сперва советской, а потом российской власти. Правда, в середине девяностых открылся короткий период свободного предпринимательства в этой сфере. Но так он и закрылся практически тут же. Попытка самостоятельной золотодобычи наказывалась строго – вплоть до расстрела. И точно так же наказывалось вмешательство в дела тех людей, которых по колымскому обычаю называли «хищниками».

«Хищниками» в шестидесятые годы стали называть тех людей, которые на собственный страх и риск занимались промывкой золота на брошенных полигонах, приисках или вообще в найденных ими самими микроместорождениях.

Именно эти люди, нисколько не сомневаясь, могли пустить пулю в появившегося рядом с ними и заинтересовавшегося их делами человека.

При этом таким «хищником» мог быть практически любой человек, ведущий здесь одиночный образ жизни, – Чохов или тот же Салькин.