1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским

Оттого процесс декабризма приобрел трагический итог. С одной стороны, из политики ушло поколение внутренне свободных людей. С другой стороны, импровизация вытолкнула на арену царя Николая, а тот стал спазматически быстро возобновлять вертикальное рабство. Но декабристы дали ему сильный толчок – проектами и идеями, аккумулированными царем по ходу следствия. Началось строительство бюрократически-распорядительной империи, притязающей на роль арбитра Европы.

Любопытен для этого нового режима его акцент на России. Известно высказывание Николая о том, что он чувствует себя защищенным от «мерзостей века» только в глубинах России, опираясь на русскую толщу. В этом заметен его имперский постдекабризм, без чего не понять, как Пушкину видится в царе Николае «второй Петр». Сразу в нескольких ролях – и как преобразователь России, и как прекратитель разрушительно-лихорадочного стиля Петра Великого. У Пушкина мы встретим надежду увидеть в деятельности царя Николая «контрреволюцию революции Петра»: поразительное выражение!

Так возобновляется вся коллизия: кто придаст России новый вид, если к единому основанию она приводима только средствами всеподавляющей власти? Вопрос, который внутри декабризма полемически ставил Пестель[19 - Павел Иванович Пестель (1793–1826) – лидер Южного общества декабристов в Киеве, выступавшего за введение в России республики, а также более радикально, чем «северяне», призывавшего решить «земельный вопрос».] и который практически поставил царь Николай Павлович. Отсюда перекличка попыток русского XIX века вернуть России историю, отняв у империи человеческое пространство. Сделать Россию территорией органического, спонтанного исторического движения средствами не менее сильными, чем обладает власть, у которой это пространство отнимают. Отнять человеческое у имперского – но как?

Тут и появляется «Пестелев вариант». Пестель стремился к диктатуре, чтобы подавить двойное сопротивление. Сопротивление дворян, в отношении которого наперед полагал прибегнуть к смертной казни помещиков, буде те воспрепятствуют аграрному преобразованию. Но конечно, Пестель не постеснялся бы в репрессиях против крестьянской неопугачевщины. По мере усиления разногласий в среде декабристов Пестель особо выделяет угрозу междуусобия. Угрозу думал отвратить сильной революционной властью – диктатурой Временного правительства, в сущности, на неограниченный срок.

Пестель пытался аккумулировать исторический прогресс, в Европе эшелонированный по целям, фазам и ступеням. Аккумулировать в его критическом результате, предотвращением «аристокрации богатства». Средствами власти отсечь пагубные стороны междуусобия и реставрации. Пестель скорее готов был допустить в будущем реставрацию с «русским Наполеоном», чем междуусобия в своей среде. Поскольку реставрации сохраняют для страны результаты прошлых преобразований, а раскол авангарда – нет!

Возможен ли второй Петр? В Пестелевом варианте переустройства России нет разрыва между политической революцией и социальной реформой. Аккумулирование европейского цикла превращает европеизацию по Пестелю в непрерывное перманентное действие внутри России. Действие, совершаемое одним историческим субъектом, например тайным обществом декабристов, выступающим как новая власть. Предпочтение, которое Пестель оказывает «русскому Наполеону» и даже будущему реставратору монархии, если тот сумеет сохранить результат, идет в этом плане. Пестелев мотив, это его революционно-термидорианское уравнение, пройдет сквозь весь XIX век.

Часть 3. Кейс «русский XIX век»

15. Речевая революция XIX века. Дружеская переписка о Боге и пустяках. Русское слово стало поступком: Чаадаев и Герцен

– Я редко касаюсь случившегося на Руси до XIX века. Но обрати внимание на особенности русской истории, известные, однако выпавшие из поля зрения. Например, такая: современный англичанин читает Шекспира без словаря, как итальянец читает Данте. А у нас и Радищева[20 - Александр Николаевич Радищев (1749–1802) – русский прозаик, поэт, философ. Основное произведение «Путешествие из Петербурга в Москву» издал анонимно в 1790 г. Поэты Данте Алигьери (1265–1321) и Уильям Шекспир (1564–1616) жили задолго до Радищева.] человек читает с трудом, нуждаясь почти в переводе. Тот церковнославянский литературный язык, на котором писал и, соответственно, думал XVIII век, – это другой русский язык. Современному читателю он малодоступен. Русская речевая жизнь, речевое существование для нас начинается с конца XVIII века, а XIX век – это уже наши современники.

– Так изменились жизненные понятия?

– Язык изменился! Спазматически быстро, с исключительной быстротой прошли изменения всей фактуры языка. Простонародная речь потеснила высокий штиль, и деление на высокое и низкое стало уходить. Соответственно раздвинулись рамки языка. Язык, созданный Пушкиным и в пушкинское время, вмещал в себя неизмеримо больше содержания в разных проявлениях, чем язык XVIII века. Целая языковая революция, без понимания которой русской истории не понять.

Шел процесс такого видоизменения русского языка, чтобы он смог точно выражать наблюдения и вместе с тем открылся для философского мышления. Все совершилось в считаные десятилетия XIX века, в малом промежутке от Чаадаева[21 - Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856) – русский философ и публицист.] до Герцена[22 - Александр Иванович Герцен (1812–1870) – русский философ, публицист, писатель.]. Чаадаев писал только по-французски, а в Герцене, космополитичном от рождения, процесс индивидуально завершился. Он пишет уже по-русски, сделав русский язык способным передавать философские нюансы. Тургенев[23 - Иван Сергеевич Тургенев (1818–1883) – русский писатель, публицист, драматург, переводчик.] говорил Герцену: ты гениально безграмотен! Герцен произвел такие перестановки в структуре русского языка, которые, нарушая грамматические каноны, сделали возможным стремительный ход постигающей мысли, богатой оттенками.

– То есть, когда писал Чаадаев, русский язык был негоден для отвлеченного мышления?

– Ему нужно было проделать работу над собой. Пушкин сделал русский язык способным вмещать разные содержания в одном тексте, свободно переходя от будничного сюжета к истории. Чаадаев писал Пушкину: пишите по-русски, мой друг, – вам это можно! Например, письма Пушкина жене. Пока Наталья Николаевна была невестой, Пушкин писал ей по-французски, но жене он пишет только по-русски. Переписка Пушкина с женой – чудо свободы речи, нестесненно переходящей от буднично житейского и интимного к движениям мысли.

За ними придут новые люди, бурный период закончится, и речь пойдет чаще о содержании, чем о форме. Но для отцов русской языковой революции гигантски значима форма! Я как-то внимательно читал «Былое и думы»[24 - «Былое и думы» – мемуарное произведение А. Герцена. Начало работы над книгой датируется 1852 г., вскоре после смерти жены Герцена.], академическое издание, глядя в комментарий, и обратил внимание, что цитаты Герцена все неточны. Притом известна его гигантская память – тут итальянское слово, там французское, немецкое, русский стих… не будет же он всякий раз лезть на книжную полку и сверять цитату? Но что интересно – личные письма жены к себе он тоже переписал! Кажется кощунством: жена ушла от него и погибла, страшная драма. И что же, редактируя ее письма, Герцен опускал что-то ему неприятное? Нет! Вся правка связана с тем, как он внутренним ухом улавливает ритм фразы. Для него письмо должно быть выслушано, как симфония, – со своей увертюрой, сквозными мотивами, отступлениями. Это индивидуальная особенность таланта, одновременно философского и художнического.

Философия в русскую речь вошла ритмом. Важный момент русской речевой революции – новая стихия речевого существования. В ее рамках возникала связь отдельного человека и маленького кружка близких людей: сам-два, сам-пять – с Россией в контексте мирового процесса. Вот человек Белинский – как ни замечательны его статьи, переписка еще интересней. Люди его кружка пишут письма-исповеди тетрадями, на одном дыхании. Затрагивают все что угодно. Переходя от Бога к предметам, где принято ставить отточие, употребляют слова, неприличные в литературном обиходе.

У самого Герцена есть выражение логический роман[25 - Логический роман – герценская формулировка для оценки жанра собственного творчества.]. Он считал, что мы еще только начинаем переживать – очень точное русское выражение! – свой логический роман. Так форма обращения мыслью к другому человеку (в контакте с немногими, на кого рассчитываешь, что поймут) – форма, близкая к существу художественного творчества, – плотно вошла в русское мышление. Эта языковая революция сделала возможным сближение философии с историей и личного поступка – с действием в масштабе России. Мы страна, где история с самого начала выступала как философия. Один человек, и от него сразу – Россия, соотнесенная с мировым процессом. Та к пошло от Чаадаева и разовьется у Герцена.

Вот ход русского сознания. Ставя цель, человек знает, что он ставит цель, и, зная это, он и себя подвергает сомнению как субъекта действия. Держит в поле умственного зрения, рассматривает себя как фигуру в историческом процессе. Может быть, очень маленькую фигуру, лишь частицу. Но частицу, соотнесенную с мировой сценой истории, с гигантским пространством развития.

16. Чаадаев ставит русский вопрос. Из невозможности – к соавторству Богу. Предреволюция одиночки

– Вопрос о России в обнаженной, мрачной форме пророческого откровения ставит Чаадаев, который считает, что она находится вне истории. Но не по типу Востока, до истории еще не дошедшего. Россия вне истории, поскольку была ввергнута в несамостоятельную близость средствами власти. Мы не проработали метаморфоз, которые прошел Запад. В русском исходном пункте Чаадаев видит не отставание, а искажение. Отсюда мрачность оценки ситуации в целом: для возвращения в историю нет импульса.

Ход рассуждения Чаадаева интересен в том смысле, что история людей для него – осуществление Божественного плана, но протекающее в формах нравственного разума, который творят люди. Отдельная личность может воспроизвести «воспитание рода человеческого» биографически, своей духовной силой. Явное противоречие: Божественный план, движущий людьми, и нравственный разум, который творят они сами. Связь полюсов Чаадаев проводит через свою оригинальную идею времени. Время не создано Богом – Бог его «препоручил людям». Если народ выпал из Божественного плана, его не существует: выпадение есть небытие. Потому он и завершает свое первое философическое письмо пометкой: Некрополис, город мертвых. И на этом поприще у него спор с Пушкиным.

Чаадаев, однако, продолжал искать выход из положения. В восьмом из «Философических писем», впервые опубликованном в 1934 году, и в «Апологии сумасшедшего», которую опубликовал Чернышевский, он приходит к новой мысли (от которой далее пойдет Герцен): у России единственный способ вернуться в историю – став соавтором Божественного плана. Все русское политическое будущее заложено в этом чаадаевском ходе. Догнать нельзя, но можно стать соавторами универсального проекта – другого хода нет. От исторического небытия можно перейти только в соавторы мирового Плана. Эта идея и есть чаадаевский вопрос.

– Что-то не пойму: как можно стать соавтором Бога?

– Чаадаев говорит языком, на котором говорили библейские пророки: языком откровения. Сохраняя идею Промысла, он выдвигает идею активного формирования людьми нравственного разума, имеющего собственную историю. Связка – через идею времени, которое препоручено людям: найдите способ овладеть временем! В XX веке это переформулируют прозаически: переступим через капиталистическую формацию, срезав историческую фазу.

Погляди, как идет русский путь, – от одинокого человека. Человек Чаадаев, объявленный сумасшедшим, с его рукописями, всем почти неизвестными, кроме напечатанного первого письма, где он всему говорит «не т», – это все, что у него расслышали! Зато он оказывает влияние на единственного человека, Герцена. Ставший эмигрантом, тот находит силу стать первым нелишним человеком на Руси. Пройдя через Чернышевского, идея плотнее смыкается с действием, вырастает движением разночинцев, которые вполуха слыхали о Чаадаеве. Мыслящее движение расширяется сперва в рамках народнической интеллигенции. Но ей на смену в 1905 году придут миллионы крестьян, и обнаружится, что и те говорят народническим языком! Сентябрь 1917-го: снова отдельный человек Ленин, прячущийся от Временного правительства, взяв экстракт крестьянских наказов в свой Декрет о земле, одерживает в октябре немыслимую победу.

Так мыслящее движение в 1917-м повстречается со спонтанной импровизацией миллионной массы крестьян-солдат и доживет до моего поколения, – которое имя Чаадаева знало только по стихам Пушкина, не читая ни одной чаадаевской строчки! Конечно, это пунктир с гигантскими разрывами. Навсегда утрачивается само это поколение внутренне свободных людей. Остается идея, как из поражения вышла новая русская история, – силой ее соавторства мировой. Но у Чаадаева это прозвучало впервые: рывок из полной безвыходности к предельной возможности! Невозможность – вот фундаментальное понятие, которое Чаадаев ввел в русское мышление на век вперед. Овладев ею, люди открывают в себе внутренние ресурсы для еще не ведомых им возможностей. Теперь они уже не рабы.

17. Страшная близость декабристов к народу. Два рабства, вертикальное и горизонтальное

– Откуда вышло поколение людей, для которых проблема рабства стала средоточием политической мысли? И почему философско-историческая мысль развернула вопрос о рабстве в вопрос о шансах России вернуться во всемирную историю?

– Началось в лице Чаадаева, но далее будет во многих лицах. Позволю маленькую параллель. В Древней Греции рабов было немного, особенно если сопоставить с Римской империей. Но, как известно, вопрос о рабстве болезненно остр для эллинской мысли, а не для римлян. Платону и Аристотелю было важно выяснить, нормально ли рабство? Можно ли его обосновать умственным ходом, касающимся природы мира и человека? Для русского сознания проблема мужицкого крепостного рабства становится острее по мере того, как холопство дворян убывает. Но дворянское сознание не стало представителем крестьянских интересов. Речь о более сложной связи, двойственности самого рабства в империи.

Было вертикальное рабство по формуле Чернышевского: сверху донизу все рабы. И было горизонтальное рабство крестьян, в крепостной зависимости от владельцев, которых с этой точки зрения можно именовать душевладельцами и рабовладельцами. Эти два рабства сложно соотносятся друг с другом. В XVIII веке шло ослабление рабской вертикали, притом что горизонталь, наоборот, ширилась и укоренялась. Во времена Екатерины, после пугачевщины, дворянин стал посвободнее в отношении к стоящей над ним самодержавной власти. Зато горизонтальное рабство крестьян стало массовым за счет расширения на Украину, юг и приобрело злостные, интенсивные формы. Теперь сохранение крепостного горизонтального рабства заостряло переживание вертикального русским политическим сознанием.

– А почему при ослаблении вертикального рабства горизонтальное усиливалось?

– Это связано с ростом империи после Петра. В орбиту вовлекаются новые контингенты населения. По логике унификации державы, где все сводится к одному-единственному основанию власти, нивелировка людских массивов идет по «эталону» крепостного великорусского населения. И хотя петровские преобразования, спустя век переворотов и превращений, приведут к рождению самостоятельной русской мысли, ближайшим их результатом стала интенсификация рабства.

Чем ослаблялось вертикальное рабство дворян? Тут сложение ряда факторов, прежде всего, европейских революций. Сложное развитие, стороны которого завязаны на тенденциях, выводящих за пределы России. Вытекающих из роста империи, ее реакции на революционную Европу, с извлечением опыта дворцовых переворотов XVIII века. Сперва империя участвует в попытках подавления Французской революции, а вскоре сама революция через Польшу стучится в русскую дверь. Явился Радищев. Эти соображения приводят Екатерину и самодержавную власть к идее, что отдаление дворянства от престола есть профилактика революции. И в силу комплексов самодвижущей махины власти идет отдаление той части дворян, которые вместо жительства в столицах укореняются по имениям и поместьям, становясь местными жителями. Помещик владеет душами, разбросанными по разным территориям. Появляются новые навыки власти – та становится целью для самой себя, но на несколько новых основаниях.

– Но отчего вопрос о рабстве так ранит образованную русскую публику?

– Здесь надо прощупать русскую историю на молекулярном уровне, а не только на событийном. Как проблема рабства стала для образованных русских фактом, к которому они относились все отрицательнее? Рабство стало фокусом повседневности, в котором концентрируется зло русской жизни – и в этом свете они начинают рассматривать свое призвание, даже личное отношение к Богу – почему?

Чтобы дать это несколько ощутить, прочту фрагмент из второго философического письма Чаадаева к женщине – лирическому адресату всего произведения. «Мы являемся в мир со смутным инстинктом нравственного блага, но вполне осознать его мы можем лишь в более полной идее, которая из этого инстинкта развивается в течение всей жизни. Этой внутренней работе надо все приносить в жертву, применительно к ней надо установить весь порядок вашей жизни…»[26 - Чаадаев П. Я. Философические письма (1828–1830). Цитируется фрагмент второго письма. Далее – там же.] – и так далее и тому подобное. И дальше: «Вам придется себе все создавать, сударыня. Все! Вплоть до воздуха для дыхания, вплоть до почвы под ногами, и это буквально так. Эти рабы, которые вам прислуживают, разве не они составляют окружающий вас воздух? Эти борозды, которые в поте лица взрыли другие рабы, разве это не та почва, которая вас носит? И сколько различных сторон, сколько ужасов заключает в себе одно слово “раб”. Вот заколдованный круг, в нем все мы гибнем, бессильные выйти из него. Вот проклятая действительность, о нее мы все разбиваемся… – И так далее, дальше. – Эта же язва, которая нас изводит, в чем же ее причина? Как могло случиться, что самая поразительная черта христианского общества как раз именно и есть та, от которой русский народ отрекся на лоне самого христианства, откуда у нас это действие религии наоборот?»

Вот крик души Петра Чаадаева. Когда он говорит, что существование рабства превращает нас в ничто, что рабство – это «религия наоборот», он идет гораздо дальше критики крепостничества. Политический факт вырастает у него в покушение на человека в нем самом. Ведь это написано в 1829–1830 годах, после поражения восстания 14 декабря, при царе Николае… Острота сознания собирает в фокус все, касающееся смысла жизни и истории вообще. Невыносим самый факт крепостного рабства в стране, которая одержала победу над Наполеоном и была в лидерах европейского процесса. Как Россия распорядилась своей победой?

Декабризм оборвался первым крупным поражением мыслящей дворянской среды и протообщества, которое в этой среде возникло. Попытка декабристов разом преодолеть вертикальное и горизонтальное рабство, продвинув Россию в строй цивилизованных наций, привела Николая к системе, возобновляющей уходившее вертикальное рабство. Поражение декабристской мысли материализует тему рабства в николаевской системе, также возникшей из поражения 1825 года и выстраиваемой властью-победителем.

Они дети отцов, уже начавших выходить из ситуации вертикального рабства. Поколение детей, которые чаще, чем их предшественники, росли в обстановке русской усадьбы. Специфична психологическая среда помещичьего дома, русского барского бытия. Думаю, Западная Европа такого уклада жизни уже почти не знала, феодальные поместья с крепостными остались в ее прошлых веках. Кроме того, Европа всегда знала и другие отношения, выходящие за рамки феодальных.

А в России одно рядом с другим. Вот мальчик Герцен. Он воспитывается при участии гувернеров-воспитателей, берет любые книги из библиотеки отца и дяди, свободен в мире идей. Очень рано, ребенком, приобщается к мыслям, к которым в других условиях приобщаются в зрелом возрасте. Мальчик вхож в помещения, где живут дворовые. Он знает их козни, слушает их песни, приобщен к их будням. Непосредственность перехода, при которой он читает «Орлеанскую деву» Вольтера, а через полчаса слушает любовные истории дворовых, участвует в их взаимоотношениях. Этот совершенно особый уклад жизни и развращает, и облегчает нестесненность ума. Ассоциативные связи здесь не разгорожены по классовым статусам, как при раннебуржуазных обстоятельствах у европейского человека.

Молодые люди старшего возраста пережили коллизию антинаполеоновских войн. Они победители – над кем? Над Наполеоном! С другой стороны, бивуак – особенная среда. Общая жизнь молодого дворянина-офицера с русским солдатом, прямое общение в походах с крестьянской массой. А есть еще ополчение. В действие вовлекаются не отдельные люди, а целые слои дворянской молодежи, сливки общества начала XIX века! Генералы – люди какого возраста? 28 лет, 30, 32 года… И мы увидим генерала Михаила Орлова, любимого флигель-адъютанта царя Александра, который принял капитуляцию Парижа и в 30 лет командует дивизией. Орлов позволяет себе строить общеевропейские планы: договорившись с Ипсиланти[27 - Александр Константинович Ипсиланти (1792–1828) – российский генерал, руководитель Греческой революции (1821).], поднимающим восстание в Греции, своим приказом бросить на Грецию 20 тысяч солдат, мужиков в солдатской форме, и тем заставить царя Александра объявить войну Османской империи! Вот особый уклад личности. И когда говорят про декабристов: «страшно далеки они были от народа»[28 - Ленин В. И. Памяти Герцена (1912).], я это отрицаю. Если народ и был от них далек, то они не так далеки от него, как кажется.