Торжество незначительности

И после новой паузы:

– Знаете, я только что от своего врача.

Замешательство на лице собеседника ему понравилось; он не торопился продолжать, так что Рамон вынужден был спросить:

– И что? Есть проблемы?

– Есть.

Д’Ардело вновь замолчал, и Рамону ничего не оставалось, как снова спросить самому:

– И что вам сказал врач?

В этот самый момент в глазах Рамона Д’Ардело, как в зеркале, увидел свое лицо: лицо человека пожилого, но все еще красивого, с печатью грусти, которая делала его еще более привлекательным; он подумал, что этот красивый грустный человек вскоре отметит свой день рождения, и мысль, которую он лелеял с самого визита к врачу, вновь пришла ему в голову, восхитительная мысль о двойном празднике: рождения и смерти. Продолжая рассматривать себя в глазах Рамона, он спокойно и очень тихо произнес:

– Рак…

Рамон что-то пробормотал и неловко, по-братски, коснулся руки Д’Ардело:

– Но это лечится…

– Увы, слишком поздно. Но забудьте, что я вам сказал, и никому об этом не говорите; подумайте лучше о моем коктейле. Надо жить! – воскликнул Д’Ардело и, прежде чем продолжить путь, махнул рукой в знак приветствия, и этот сдержанный, почти робкий жест был таким неожиданным, что Рамон смутился.

Необъяснимая ложь, необъяснимый смех

Встреча двух бывших коллег этим красивым жестом и закончилась. Но я не могу не задать вопрос: почему Д’Ардело солгал?

Этот вопрос он задал себе сам сразу же и тоже не смог на него ответить. Нет, ему не было стыдно из-за своей лжи. Просто он не мог понять, почему сделал это. Обычно лгут для того, чтобы кого-то обмануть и извлечь из этого выгоду. Но какую выгоду мог он извлечь, выдумав себе смертельную болезнь? Странно, но, размышляя о нелепости собственной лжи, он не мог удержаться от смеха. И этот смех объяснить было тоже невозможно. Почему он смеется? Его поведение казалось ему смешным? Нет. Впрочем, чувство юмора не было его сильной стороной. Просто этот выдуманный рак непонятно почему его веселил. Не переставая смеяться, он продолжал путь. Он смеялся и радовался своему хорошему настроению.

Рамон в гостях у Шарля

Через час после встречи с Д’Ардело Рамон был уже у Шарля.

– У меня для тебя подарок: заказ на коктейль, – сказал он.

– Здорово! В этом году с работой не очень, – сказал Шарль, приглашая приятеля сесть напротив него за низкий столик.

– Считай, это мой подарок тебе. И Калибану. Кстати, где он?

– Где ему быть? Дома, с женой.

– А я думал, коктейли вы обслуживаете вместе.

– Ну да. Театрам по-прежнему на него плевать.

Тут Рамон заметил на столике довольно толстую книгу. Он наклонился и не смог скрыть удивления: «Воспоминания» Никиты Хрущева.

– Это наш учитель мне дал.

– И что он там мог найти интересного?

– Он отметил для меня несколько абзацев. То, что я прочел, довольно забавно.

– Забавно?

– История о двадцати четырех куропатках.

– Что?

– История о двадцати четырех куропатках. Не слышал? А ведь с нее начались великие перемены в мире!

– Великие перемены в мире? Ни больше ни меньше?

– Ни больше ни меньше. Ну ладно, что за коктейль, у кого?

Рамон объяснил ему, и Шарль спросил:

– А кто этот Д’Ардело? Придурок, как все мои клиенты?

– Ну конечно.

– А его идиотизм какого рода?

– Какого рода его идиотизм… – задумчиво повторил Рамон. Затем спросил: – Ты Каклика знаешь?

Лекция Рамона о блестящем и незначительном

– Мой старинный приятель Каклик, – продолжал Рамон, – один из самых выдающихся бабников, каких я когда-либо встречал. Однажды меня пригласили на вечеринку, где оказались он и Д’Ардело. Друг с другом они знакомы не были. В одной гостиной встретились совершенно случайно. Наверное, Д’Ардело даже и не заметил моего приятеля. Там были очень красивые женщины, а Д’Ардело, как известно, от них без ума. Он готов на что угодно, лишь бы привлечь их внимание. В тот вечер это был просто фейерверк остроумия.

– Что-то неприличное?

– Наоборот. Шутки у него вполне приличные, благопристойные, оптимистические и в то же время такие изящные, утонченные, изысканные, они всегда привлекают внимание, хотя люди реагируют на них далеко не сразу. Это целое действо: сначала несколько секунд все молчат, и он сам начинает громко хохотать, потом еще через пару секунд до присутствующих тоже доходит, и они вежливо к нему присоединяются. И тут, когда смеяться начинают уже все – оцени, какой изящный ход! – он становится серьезным, совершенно бесстрастным, таким пресыщенным скептиком и, преисполненный тайного тщеславия, забавляется их смехом. А Каклик совершенно другой. Нет, он не молчит. Когда он в компании, то все время что-то бормочет своим слабым голоском, шелестит, а не разговаривает, и никто на его слова не обращает внимания.

Шарль рассмеялся.

– Не смейся. Говорить, не привлекая внимания, не так-то просто! Присутствовать, так сказать, вербально и чтобы при этом никто тебя не слышал – это, знаешь ли, требует мастерства!

– Вот только смысл этого самого мастерства до меня не доходит.

– Молчание привлекает внимание. Оно производит впечатление. Делает тебя загадочным. Или вызывает подозрение. Этого Каклик и хочет избежать. Как на той самой вечеринке, о которой я тебе рассказываю. Была там одна очень красивая особа, Д’Ардело она очаровала. Каклик периодически обращался к ней, произносил какую-нибудь банальность, пустяк, что-то совсем неинтересное, хотя и приятное, зато его реплики не требовали вразумительного ответа, претензий на остроумие, ничего такого. Какое-то время спустя я вдруг понял, что Каклика в комнате нет. Мне стало любопытно, я начал наблюдать за дамой. А Д’Ардело только что выдал очередную остроту, за которой последовало молчание, затем сам рассмеялся и еще через пару секунд к нему присоединились остальные. В этот самый момент, словно укрывшись за пеленой смеха, женщина направилась к выходу. Д’Ардело, довольный успехом остроты, упивается своим вербальным эксгибиционизмом. А чуть позже замечает, что красавицы-то рядом нет. И поскольку ничего не знает о присутствии здесь какого-то там Каклика, не может объяснить себе причину ее исчезновения. Он так ничего не понял и до сих пор не понимает, какая ценная вещь эта незначительность. Это тебе мой ответ на вопрос, какого рода его идиотизм.

– Да, понимаю, блестящим быть бесполезно.

– Не просто бесполезно. Вредно. Когда какой-нибудь блестящий мужчина пытается соблазнить женщину, у той появляется ощущение, будто она вступает в соревнование. И тоже обязана блистать, чтобы не отдаваться без сопротивления. А незначительность ее как будто освобождает. Заставляет забыть об осторожности. Не требует ответного остроумия. Делает ее беззаботной и, следовательно, легкодоступной. Ну да ладно. Что же касается Д’Ардело, то это отнюдь не ничтожество, он Нарцисс. Причем в точном смысле этого слова: ведь Нарцисс – это не гордец. Гордец презирает других. Он их недооценивает. А Нарцисс, напротив, их переоценивает, потому что в глазах каждого видит собственное отражение и хочет его приукрасить. И старательно пестует свои образы. Вот что для вас обоих важно: он очень мил. По мне, так он, конечно, сноб. Хотя мое отношение к нему изменилось. Я узнал, что он серьезно болен. И с тех пор смотрю на него другими глазами.

– Болен? Чем?

– Рак. Я даже удивился, до какой степени меня огорчило это известие. Возможно, это его последние месяцы жизни.