Когда король губит Францию

Вот такая неразумная щедрость создает больше врагов, нежели облагодетельствованных. Мессир де Бриенн имел кучу родни, друзей, вассалов, челяди; огромному множеству людей он покровительствовал, все эти люди были привязаны к нему и тут же образовали лагерь недовольных. А прибавьте-ка к ним еще приближенных короля, которым не досталось ни крохи из всего этого добра и которые сразу превратились в озлобленных завистников…

Ax, какой же отсюда открывается прелестный вид на Шаллюс и на оба замка. Посмотрите, как эти два донжона, разделенные узкой речушкой, чудесно подходят один к другому! Даже под этими быстро бегущими облачками все здесь радует глаз.

Ла Рю! Скажите-ка, Ла Рю, по-моему, я не ошибаюсь, именно в этом замке, что направо, вон там, на пригорке, мессира Ричарда Львиное Сердце тяжко ранило стрелой и порвалась нить его жизни? Нда-а, не с нынешнего дня жители нашей страны привыкли к тому, что их убивают англичане и что приходится обороняться от них…

Нет-нет, Ла Рю, вовсе я не устал, я просто остановился полюбоваться всем окрест. Ну конечно же, мне совсем легко идти! Пройдусь еще немножко, а носилки пусть меня обгонят. Незачем нам нестись сломя голову. Если память мне не изменяет, от Шаллюса до Лиможа меньше девяти лье. Даже шагом преспокойно доберемся за три часа… Хорошо, пусть за четыре! Дайте мне насладиться последними светлыми деньками, которые по милости своей посылает нам Господь. Когда начнутся дожди, я еще успею насидеться в носилках за спущенными занавесками…

Итак, Аршамбо, я уже рассказывал вам, как король Иоанн сумел нажить себе первых врагов в лоне собственного государства. И тогда он решил, что пора наживать себе друзей, беззаветно преданных людей, связанных с ним совсем новыми узами, верных помощников в дни войны и в дни мира, которые придадут его правлению славу и блеск. И ради этой цели он на заре следующего года учредил орден Звезды, награждение которым должно было, по его замыслу, возвеличить рыцарство и усугубить чувство чести. Но эта новизна была отнюдь не новой, ибо король Англии Эдуард уже учредил орден Подвязки. Но король Иоанн так потешался над этим орденом – подумать только, и создали-то его ради женской ножки. Вот его Звезда послужит совсем иным целям. Советую отметить эту черту его характера, кстати сказать постоянную и неизменную. Он умел только подражать, но всегда делал вид, что изобретает.

Ровно пять сотен рыцарей, не меньше, должны были принести клятву на Священном Писании: никогда и ни при каких обстоятельствах не отступать в бою, не сдаваться врагу в плен. Столь великое деяние полагалось отметить чем-то ощутимым. А когда нужно было щегольнуть, Иоанн II не скаредничал, и из его казны, и без того уже достаточно оскудевшей, деньги утекали, как из продырявленной бочки. Для торжественных церемоний ордена он приказал приспособить дом в Сент-Уане, который с той поры стали именовать Благородным Домом, и обставили его великолепной мебелью с тонкой резьбой и инкрустациями из слоновой кости и ценных пород дерева. Сам я никогда этого Благородного Дома не видел, но мне его подробно описывали. Стены там обтянуты или, вернее, были обтянуты золототканой и серебряной парчой, а кое-где бархатом, вышитым тоже золотыми звездами и лилиями. Для каждого рыцаря король повелел сшить белый шелковый плащ, сюркот, наполовину белый, наполовину алый, и алую же шапочку с золотой пряжкой в форме звезды. Получили они также белый стяг, расшитый звездами, и каждому сверх того пожаловали по великолепному золотому кольцу с финифтью, дабы сразу было видно: они, мол, обручены с королем… что, конечно, не могло не вызывать улыбок. Пять сотен пряжек, пять сотен стягов, пять сотен колец. А ну-ка, подсчитайте, во что это обошлось! Говорили даже, будто король сам делал наброски всех этих рыцарских принадлежностей, спорил по поводу каждого завитка. И, учредив орден Звезды, он счел себя непобедимым! При столь неблагоприятном расположении светил в гороскопе ему следовало бы выбрать себе какую-нибудь другую эмблему, но только не звезду.

По установленному самим королем правилу рыцари должны были каждый год съезжаться на великое пиршество, где, как предполагалось, каждый поведает присутствующим о своих геройских подвигах и о том, как бились они на мечах и копьях. Словом, обо всем, чем отличился каждый за этот срок. Два писца должны были записывать их изустные рассказы и превращать в историческую летопись. Так предполагалось воскресить к жизни Круглый стол, и уж конечно, король Иоанн превзойдет славу Артура – короля бриттов! Вообще замыслы были самые обширные, но достаточно туманные. Начали вновь поговаривать о Крестовом походе…

Первое сборище рыцарей Звезды, назначенное на день Богоявления 1352 года, изрядно разочаровало короля. Будущие легендарные герои не могли похвалиться великими деяниями, просто времени им для этого не хватило. Разрубленные надвое от макушки до пяток янычары, вражеские шлемы, притороченные к ленчику седла, девственницы, спасенные из темниц, куда их бросили неверные, – все это откладывалось на будущий год. Оба писца, призванные составлять летопись ордена, израсходовали не слишком много чернил, если, конечно, не считать подвигом то, что все перепились до умопомрачения. Ибо Благородный Дом стал самым крупным во Франции питейным заведением, какого не бывало со времен короля Дагобера. Бело-алые рыцари так усердно налегали на горячительные напитки, что еще до второй перемены блюд уже вопили во всю глотку, пели, орали, чуть не катались по полу и выходили из-за стола, только чтобы помочиться или поблевать, а потом снова жадно набрасывались на еду, страстно бились об заклад, кто осушит больше кубков, – словом, всем скопом вполне заслужили посвящение в рыцари ордена кутил. Всю прекрасную золотую посуду, сделанную нарочно для этих пиршеств, смяли или потоптали. Они, как мальчишки, швыряли друг в друга золотые тарелки, а кубки просто давили в кулаке. От чудесной инкрустированной мебели остались одни обломки. Кое-кто с пьяных глаз вообразил, будто он идет в бой с врагом и пришла пора хватать добычу. Поэтому в мгновение ока пирующие растащили все золототканые и вышитые серебром ткани, свисавшие со стен.

А ведь именно в этот самый день англичане взяли крепость Гин, так как, покуда комендант крепости пировал в Сент-Уане, гарнизон благополучно перешел на сторону неприятеля.

После всех этих происшествий король сильно взгрустнул и находил утешение в одной лишь мысли, что волею злой судьбы самые блистательные начинания бывают порой обречены на неудачу.

В скором времени разыгралась первая битва, в каковой приняли участие рыцари ордена Звезды, но не на далеком сказочном Востоке, а в лесистом уголке Нижней Бретани. Полтора десятка из числа пировавших, желая доказать, что они, мол, способны на иные подвиги, а не только на безудержное питье, решили свято сдержать свою клятву, не отступать перед неприятелем, не сдаваться ему в плен. И вместо того чтобы по примеру благомыслящих людей вовремя отойти, они позволили противнику окружить себя, причем неприятельское войско было столь многочисленным, что шансов на спасение у наших героев не оставалось ни одного. Никто не вышел живым, так что рассказывать о своих подвигах было некому. Зато родственники погибших рыцарей при всяком удобном и неудобном случае охотно распространялись о том, что новый король-де помрачился в уме, раз он заставил своих дворян, имеющих право распускать собственное знамя, дать такую дурацкую клятву; и если все рыцари сдержат ее, то вскорости придется ему пировать в Благородном Доме одному…

Ага, вот и носилки… может быть, вы предпочитаете сейчас продолжать путь в седле? Я собираюсь чуточку соснуть, чтобы к приезду на место у меня была свежая голова… Но надеюсь, вы поняли, Аршамбо, почему орден Звезды как-то сам собой зачах и из года в год о нем говорят теперь все реже и реже.

Глава VI

Первые шаги короля, которого прозвали злым

Вы заметили, дорогой племянник, что повсюду, где бы мы ни останавливались на привал, в Лиможе, равно как и в Нонтроне, да и во всех прочих местах, нас расспрашивают о короле Наваррском, так, словно бы судьбы нашего государства зависят от этого правителя! И впрямь в странное попали мы положение. Король Наваррский заключен как пленник в замке Артуа собственным кузеном, королем Франции. Король Франции сидит как пленник в Бордо и заключен собственным кузеном, наследным принцем Англии. Дофин, наследник французского престола, с трудом отбивается в своем парижском дворце от недовольных горожан и вышедших из повиновения Генеральных штатов. А только почему-то всех волнует судьба короля Наваррского. Вы же слышали, что говорил нам даже епископ: «Мне передавали, будто дофин – ближайший друг его высочества Наваррского. Он, очевидно, вскоре его освободит, разве нет?» Господи боже ты мой! Хочу надеяться, что нет. Этот молодой человек, до сих пор еще ничего хорошего не сделавший, что называется, очень и очень себе на уме. И я со страхом думаю о том, что было бы, если бы клану наваррских рыцарей удалось освободить своего повелителя. К счастью, попытка их не увенчалась успехом, но по всему видно, что они на этом не успокоятся.

Да-да, когда мы останавливались в Лиможе, я много чего узнал. И намереваюсь нынче же вечером, когда мы прибудем в Ла Перюз, написать обо всем этом папе.

И ежели со стороны короля Иоанна заточить принца Наваррского было немалой глупостью, то не меньшей глупостью будет со стороны дофина выпустить его на свободу. В жизни не видывал такого смутьяна, как этот Карл, прозванный Злым. Они вместе с королем Иоанном, несмотря на все их распри, сумели-таки ввергнуть Францию в теперешние ее беды. А знаете, когда его прозвали Злым? В первые же недели его правления. Да-а, времени он, как видите, даром не терял, сразу же получил такую кличку.

Матушка его, дочь Людовика Сварливого, как я вам уже говорил, скончалась осенью 1349 года. А летом 1350 года он решил короноваться в своей столице, в городе Пампелюне, куда, кстати сказать, ни разу не ступал ногой со дня своего рождения – другими словами, целых восемнадцать лет, – так как появился он на свет божий в Эвре. Коль скоро подданные должны знать своего государя, он решил объездить все свое государство, что, между нами будь сказано, заняло не так уж много времени. Потом нанес визиты своим соседям и родичам, своему зятю графу Фуа и Беарна, тому, что велел звать себя Фебом, и еще второму зятю, королю Арагонскому Педро Церемонному, а также королю Кастильскому.

А когда он в один прекрасный день возвращался в свой Пампелюн и проезжал верхом по мосту, его встретила делегация наваррской знати, вышедшая навстречу своему владыке, чтобы высказать ему свое недовольство, ибо он нарушил ее права и привилегии. Но так как он отказался их выслушать, жалобщики, понятно, погорячились. Тогда он приказал своей страже схватить стоявших в первых рядах крикунов и повелел безотлагательно вздернуть их на первых попавшихся деревьях, да еще приговаривал при этом, что, ежели государь желает завоевать всеобщее уважение, он должен быть скор на расправу.

А знаете, что я заметил: правители, чересчур скорые на такую расправу, обычно движимы страхом. И этот Карл не исключение, мне почему-то сдается, что он храбрец только на словах, а не в ратном деле. И коль скоро он ни с того ни с сего велел повесить невиновных людей, казнь коих повергла в печаль всю Наварру, подданные и прозвали его el malo, что значит «злой». Впрочем, мешкать в Наварре он не собирался и уехал прочь, оставив вместо себя управлять страной своего младшего брата Людовика, которому всего-то было пятнадцать. Но и этот Людовик предпочел вернуться во Францию – повеселиться при тамошнем королевском дворе, прихватив с собой еще одного их брата, Филиппа.

Так как же, спросите вы меня, как же могло случиться, что наваррская партия сумела приобрести такое влияние и стать столь многочисленной, раз в самой Наварре большая часть знати настроена против своего короля? Ах, Аршамбо, вся разгадка в том, что наваррская партия состоит из нормандских рыцарей графства Эвре. Карл Наваррский опасен для французского престола не только тем, что владеет югом страны, но и тем, что владеет или, вернее, владел земельными угодьями, лежащими в непосредственной близости к Парижу, как, скажем, сеньории Мант-Паси, Мелан или Нонанкур, а сеньории эти держат подступы доброй четверти страны, лежащей к западу от столицы.

Вот это-то король Иоанн понял прекрасно, или его заставили это понять. Случай редчайший, но он проявил достаточно благоразумия и постарался добиться соглашения и договориться со своим наваррским кузеном. А каким путем можно крепче всего привязать к себе человека? Через брачные узы. Но кого в качестве будущей супруги мог предложить он Карлу, дабы связать его с французской короной таким же прочным союзом, какой существовал, правда всего полгода, когда сестра Карла Наваррского Бланка была королевой Франции. Ясно – женить его на старшей дочке самого короля, на малютке Жанне Валуа. Правда, ей еще и восьми лет не исполнилось, но зато такая партия наилучшим образом все устраивала. Впрочем, Карл Наваррский не особенно скучал, ожидая совершеннолетия своей супруги в обществе милых дам. В числе их называли некую девицу Грациозу… Да-да, таково было ее имя, или же она себя сама так прозвала… А малютка Жанна Валуа уже успела в свое время овдоветь, ибо ее в трехлетнем возрасте выдали по первому разу замуж за родича ее матери, которого вскорости призвал к себе Господь.

Мы, в Авиньоне, относились с полным сочувствием к этой помолвке, ибо благодаря брачному договору улаживались все спорные вопросы между двумя ветвями королевской фамилии Франции. Взять хотя бы графство Ангулемское, обещанное уже давным-давно матери Карла в обмен на ее отказ от Бри и Шампани; позже их обменяли на Понтуаз и Бомон, но только на бумаге. На сей раз пришли к первоначальному соглашению: Наварра получит Ангулем, а также крупные земельные угодья и кастелянства, которые назначили в приданое за Жанной. Осыпая будущего зятя благодеяниями, король Иоанн, приняв самый что ни на есть торжественный вид, твердил: «Вам отходит то-то и то-то. Такова моя воля. Даю вам это и это, слово мое верное…»

В кругу домашних Карл Наваррский любил пошутить над новыми узами, связавшими его с королем Иоанном: «Мы и так с ним кузены; чуть-чуть я не стал его шурином. Но раз его батюшка женился на моей сестре, значит я довожусь ему дядей, а сейчас стану его зятем». Но пока шли переговоры о брачном контракте, Карл сумел значительно округлить свою долю. От него лично не попросили ничего, только внести вперед деньги: сто тысяч экю, которые король Иоанн задолжал парижским торговцам и которые Карл великодушно обещал за него заплатить. Конечно, этой суммы у него в наличии не имелось, просто отыскали во Фландрии банкиров, которым он заложил часть своих драгоценностей. Согласитесь, что такую операцию куда легче проделать королевскому зятю, чем самому королю…

Вот поэтому-то мне и пришла мысль, что Наваррский снюхался с прево Парижа Этьеном Марселем… Следует незамедлительно написать об этом папе, ибо наш молодец непременно что-нибудь затеял, и это меня сильно тревожит. Но это уж другое дело…

Те сто тысяч экю были вписаны в брачный контракт Карла Наваррского и должны были выплачиваться ему частями, но в короткий срок. Сверх того, его посвятили в рыцари ордена Звезды и намекнули под рукой, что он может рассчитывать на пост коннетабля, хотя ему еще и двадцати не исполнилось. Свадьбу сыграли весьма пышно и весело.

Но вскоре пришел конец нежной дружбе тестя с зятем. Кто же постарался внести раздор в их добрые отношения? Не кто иной, как другой Карл, Испанский, красавец Ла Серда, не только злобно завидовавший Карлу Наваррскому, попавшему в фавор к королю, но не без страха наблюдавший, как на небесах французского двора восходит новое светило. У Карла Наваррского был один недостаток, от которого, впрочем, не свободны многие молодые люди… и чего, я вас прошу, Аршамбо, всячески остерегаться – давать волю языку, когда судьба к вам благосклонна, и даже время от времени, не подумав, бросить злое словечко. Ла Серда, конечно, не упускал случая передать королю все остроты его зятя, да еще подавал их под собственным соусом: «Он вас высмеивает, дражайший сир, воображает, что ему дозволено говорить все. Неужели вы стерпите такое посягательство на ваше королевское величество, и, ежели вы стерпите, не стерплю я из любви к вам». И так он капля за каплей и день за днем вливал яд в королевские уши. Наваррский сказал, мол, то, Наваррский, мол, сделал это; Наваррского водой не разольешь с дофином; Наваррский затеял интригу и втянул в свои козни такого-то члена Большого совета… А на всем божьем свете не сыщешь человека, который, подобно Иоанну II, с такой охотой слушал бы наветы о ближнем своем и, раз уже поверив в оговоры, ни за что в жизни не отказался бы от своего мнения. В нем странным образом сочеталось легковерие и упрямство. Нет ничего проще, как убедить его в существовании несуществующих врагов.

В скором времени Карла Наваррского отстранили от пожалованной ему должности наместника Лангедока. И в чью пользу? В пользу Карла Испанского. А затем коннетаблем, коль скоро после казни Рауля де Бриенна должность эта пустовала, назначили – кого бы вы думали? – вовсе не Карла Наваррского, а Карла Испанского. Из ста тысяч экю, которые полагалось выплатить Наваррскому, тот не увидел ни гроша. А тем временем друга короля осыпали благодеяниями и золотом. И наконец, наконец в обход всех договоров и соглашений графство Ангулемское было пожаловано Карлу Испанскому, а Карлу Наваррскому пришлось вновь довольствоваться весьма туманными посулами.

Вот тогда-то в отношениях между Карлом Злым и Карлом Испанским пробежала черная кошка: сначала они стали относиться друг к другу с холодком, потом со злобой, а вскоре и с неприкрытой ненавистью. Карл Испанский вел игру наверняка и твердил королю: «Вот видите, дражайший сир, я оказался совершенно прав! Я давно понял, что ваш зять плетет интриги, восстает против вашей воли. А теперь он обозлился на меня за то, что я вам беззаветно служу».

А порой он делал вид, будто вообще собирается покинуть французский двор – он, бывший в такой великой милости, – если только братья Наваррские не прекратят на него клеветать. И тогда он говорил совсем так, как говорят любовницы: «Уеду, непременно уеду в глушь, за рубежи вашего государства, и буду жить там памятью о любви, что вы мне дарили столь щедро. Или умру там! Ибо вдали от вас душа моя отлетит от бренного моего тела!» И этот удивительный коннетабль при посторонних заливался слезами.

А так как король Иоанн был без ума от своего испанца и на все смотрел его глазами, он с упорством, достойным лучшего применения, старался превратить в заклятого врага своего кузена, которого сам же выбрал себе в зятья, рассчитывая приобрести надежного союзника.

Я вам уже говорил: на всем божьем свете нельзя найти второго такого дурачка на престоле, так много напортившего самому себе… Впрочем, это было бы еще полбеды, если бы он одновременно не напортил своей державе.

При дворе только и разговоров было что об этой ссоре. Уже давно покинутая супругом королева шушукалась по уголкам с супругой Карла Испанского… ибо он, коннетабль, был женат, только для вида конечно, на кузине короля мадам де Блуа.

Королевские советники, хотя все они в равной мере раболепствовали перед своим государем, разбились на две партии, в зависимости от того, считали ли они для себя выгоднее связать судьбу свою с судьбой коннетабля или с судьбой королевского зятя. И эти тлевшие под спудом раздоры были особенно ожесточенными еще и потому, что наш король, который любил показать, что все, мол, решает самолично, вечно взваливал на плечи своих приближенных наиважнейшие государственные дела.

Видите ли, дорогой мой племянник, вокруг любого короля всегда плетутся интриги. Но устраивают комплоты и заговоры только при слабом правителе или при том, кто отмечен каким-либо пороком или ослаблен недугом. Хотел бы я посмотреть, кто посмел бы даже помышлять о заговоре при Филиппе Красивом! Да никто бы об этом и думать не решился, никто бы на такое дело не осмелился. Я вовсе не хочу сказать, что сильные правители полностью защищены от различных комплотов; но тут уж требуются настоящие предатели. А вокруг слабых монархов даже самые честные люди совершенно естественно становятся заговорщиками.

Как-то незадолго до Рождества Христова 1354 года в одном из парижских отелей между Карлом Испанским и Филиппом Наваррским вспыхнула ссора, и дело дошло до таких оскорблений, что Филипп обнажил кинжал и чуть было не заколол коннетабля, если бы его вовремя не оттащили! А коннетабль, делано расхохотавшись, крикнул юному Филиппу Наваррскому, что, не будь вокруг столько людей, готовых удержать его руку, он вел бы себя не столь отважно. Филипп не блистал особой тонкостью ума, но был горячее старшего брата и легко ввязывался в стычки. Его выдворили из зала, когда он крикнул, что не преминет, и в самое ближайшее время, отомстить врагу их семьи и заставит его проглотить оскорбительные слова. Что он и исполнил две недели спустя в ночь на сочельник.

Карл Испанский отправился навестить свою кузину графиню Алансонскую. На ночлег он остановился в Лэгле, в харчевне, название которой надолго осталось в памяти людской – «Свинья Тонкопряха». Будучи твердо уверен, что дружба с королем и его высокий сан внушают повсюду уважение, он решил, что на дорогах Франции ему опасаться нечего, и взял поэтому с собой лишь малочисленную свиту. Но городок Лэгль находится в графстве Эвре, и неподалеку от этого городка в своих великолепных замках обитают братья Эвре-Наваррские. Предупрежденные о приезде коннетабля, они устроили ему хорошенькую засаду.

Около полуночи двадцать нормандских рыцарей, все дюжие, как на подбор, сеньоры: мессир де Гравиль, мессир де Клер, мессир де Мэнмар, мессир Морбек, рыцарь д’Онэ… да-да, потомок одного из двух любезников Нельской башни… Нет ничего удивительного, что он примкнул к партии Наваррского… короче, повторяю, добрых два десятка молодцов, чьи имена стали известны, коль скоро король вынужден был против воли выдать им грамоты о помиловании… появляются в городке под водительством Филиппа Наваррского, приказывают запереть все двери в «Свинье Тонкопряхе» и вламываются в апартаменты коннетабля.

Короля Наваррского с ними не было. На тот случай, если затеянное предприятие кончится неудачей, он предпочел ждать своих сообщников у городских ворот возле какого-то амбара, где компанию ему составляли конюхи. Ох, так и вижу моего Карла Злого, низенького живчика, кутающегося в плащ, похожего на язычок адского пламени, скачущего с ноги на ногу по обледенелой дороге, ну чистый дьявол, не касающийся земли. Он ждет. Вглядывается в зимнее хмурое небо. От холода закоченели пальцы. А сердце его сжимают страх и ненависть. Он вслушивается. И снова начинается оголтелое скакание.

Тут появляется Жан де Фрикан, по прозвищу Фрике, губернатор Кана, советник Карла и душа заговора. Еле переводя дух, он сообщает: «Готово, ваше высочество!»

За ним спешат Гравиль, Мэнмар, Морбек, сам Филипп Наваррский и прочие заговорщики. А там, в харчевне, красавец Карл Испанский, которого убийцы вытащили из-под кровати, где он надеялся от них укрыться, уже отдал Богу душу. Все тело его было истыкано через ночную сорочку. На трупе насчитали восемьдесят ран, восемьдесят кинжальных ударов… Каждый убийца пожелал четырежды погрузить в него свой кинжал… Так вот, мессир мой племянник, каким образом король Иоанн потерял своего любимого дружка и вот каким образом его высочество Карл Наваррский открыто начал смуту…

А теперь, я попрошу вас, уступите-ка ваше место дону Франческо Кальво, папскому аудитору, я хочу побеседовать с ним, прежде чем мы остановимся на ночлег.

Глава VII

Вести из Парижа

Коль скоро, дон Кальво, по прибытии в Ла-Перюз у меня свободной минутки не будет, придется осмотреть аббатство и выяснить, так ли сильно разорили его англичане, что по просьбе монахов пришлось на целый год освободить их от уплаты мне бенефиций как приору. Так вот я и хочу как раз сейчас сообщить все то, что должно войти в мое послание святому отцу. Буду вам весьма признателен, ежели вы подготовите это послание, чтобы я мог прочесть его еще в Ла-Перюзе, и надеюсь обнаружить там все те прелестные обороты, которыми вы обычно украшаете ваши письма.

Святой отец должен узнать обо всем, что делается в Париже и о чем я сам узнал только в Лиможе и совсем с тех пор потерял душевный покой.

Первым долгом о неблаговидных действиях купеческого старшины, прево Парижа мэтра Этьена Марселя. Мне стало известно, что этот самый прево уже целый месяц возводит укрепления и роет рвы вокруг столицы, хотя там существует прежний пояс укреплений, словно готовится выдержать осаду. А ведь на нынешнем этапе мирных переговоров англичане отнюдь не собираются угрожать Парижу, и поэтому непонятно, к чему этот прево так торопится укрепить нашу столицу. Но помимо этого, прево свел своих горожан в отряды по охране города, вооружает их, обучает военному искусству; поставил во главе десятских, квартальных и пятидесятских для вящего удобства командования. Словом, все по примеру фландрского ополчения, которое само хозяйничает в тамошних городах… Затем прево принудил дофина, наместника короля, согласиться на создание этого ополчения; и, сверх того, в то время как именно королевские подати и налоги являлись главной причиной недовольства, этот самый прево установил пошлину на все напитки, чтобы экипировать своих людей, и неукоснительно ее взимает.

Похоже, что этот мэтр Марсель, в свое время изрядно разбогатевший на поставках королю, но уже в течение четырех лет в силу сложившихся обстоятельств ничего французскому двору не поставлявший и до крайности тем раздосадованный, – похоже, что он после поражения при Пуатье возжелал вмешиваться во все государственные дела. Его намерения пока еще не совсем ясны, ясно лишь одно – его желание показать себя лицом значительным. Но путем умиротворения, столь желаемого святым отцом, он, безусловно, не идет. Итак, мой священный долг присоветовать папе, ежели к нему будут обращаться оттуда с какими-либо просьбами, отвечать посуровее и не оказывать никакой поддержки, даже видимости поддержки не оказывать парижскому прево и всем его предприятиям.

Надеюсь, вы меня поняли, дон Кальво? Сейчас в Париже находится кардинал Капоччи. И он вполне может, при обычном своем легкомыслии, совершить немалую оплошность – излишне веря в свои силы, связаться с этим прево… Нет-нет, ничего определенного мне об этом не доносили, но я нюхом чую, что мой собрат, как и всегда, не упустит удобного случая вступить на неверный путь…

Второе, я хочу напомнить Святому отцу, чтобы он осведомился в мельчайших подробностях о Генеральных штатах северных областей, которые с начала нынешнего месяца засели в Париже, а также пролил священный свет своего внимания на те странности, что, как мы видели, там происходят.