100 великих узников

В эпоху раннего Средневековья не было ученых – специалистов только в одной области науки. Поскольку круг знаний по естествознанию был тогда ограничен и изучались такие науки только в связи с философией, то от ученых требовались познания во всех областях наук. Ибн Сина тоже был ученым-энциклопедистом. Трудно назвать область знаний, которая бы не была освещена блеском его таланта: он изучал движение тел, свойство инерции, состав и строение органических соединений и минералов… Он стремился проникнуть в тайну происхождения живых существ, наблюдал звезды с помощью приборов, которые сделал сам…

Еще в юношеские годы Ибн Сина прославился как врачеватель, и в 17 лет его пригласили лечить самого саманидского правителя. Он успешно справился с возложенной на него задачей, вылечив эмира от считавшейся неизлечимой болезни, и в награду получил доступ в царскую библиотеку, в которой имелись уникальные трактаты по многим отраслям знаний. К 18-ти годам Ибн Сина предстал перед современниками уже широко образованным человеком. К этому же времени относятся и его первые труды, среди которых – большой философский трактат «Книга знаний», посвященный вопросам логики, физики, метафизики, математике, астрономии и музыке…

В конце Х века государство Саманидов пало под ударами войск Махмуда Газневи. Султан Махмуд установил такой режим правления, что исключалась даже возможность свободного творчества. Он насаждал арабский язык, язык фарси изгнал из всех государственных учреждений, и потому любовь Ибн Сины к родному языку воспринималась как вызов. Первое время он вынужден был в поисках работы переезжать из одного города в другой, от одного эмира – к другому. В 21 год Ибн Сина оказывается в Ургенче – столице Хорезма, где во главе «Академии Мамуна» стоял великий аль-Бируни. Авиценну (так в Европе называли Ибн Сину) в Хорезме приняли хорошо, назначили ему жалованье как мусульманскому законоведу, здесь ученый наконец-то обрел друзей и единомышленников, но его многообразная и плодотворная работа в Академии вскоре была прервана, так как Махмуд Газневи потребовал, чтобы все ученые прибыли к его двору.

Авиценна не захотел отправиться в Газни и, переодевшись дервишем, вместе со своим другом Масихой ночью бежал из Ургенча. Позже Ибн Сина перебрался в Рей, но к городу приближались войска Махмуда Газневи, и ученый уехал в Хамадан, где эмир Шамса ад-Давла назначил его визирем. Но Авиценна был противником тюркских наемников, и когда те подняли против правителя Хамадана мятеж, то его обвинили в задержке выплаты жалованья. Бунтовщики ворвались в дом Ибн Сины, разграбили имущество ученого, а его самого схватили и бросили в темницу. Они даже потребовали, чтобы правитель казнил Ибн Сину, но тот на казнь не согласился, а для успокоения мятежников отстранил ученого от должности. После этого Ибн Сина в течение сорока дней скрывался в доме одного местного жителя, однако через некоторое время заболевший эмир вновь вызвал его к себе. Ибн Сина излечил эмира, после чего был восстановлен в должности.

Народ любил ученого, и маленькую площадь перед домом Ибн Сины всегда заполняли люди, среди которых были богатые и знатные. Однако больше было больных, жаждущих исцеления от чудодейственных рук знаменитого врача. Много было бедных крестьян, ремесленников и торговцев, которые приносили с собой жалобы на сборщиков податей и других мелких чиновников. Вместе с учениками Ибн Сина обходил больных, назначал им лечение, а затем ехал на заседания дивана. Иссохшие люди в лохмотьях целовали перед ним землю и долго бежали следом. Ученый, как мог, восстанавливал справедливость, но с каждым днем убеждался, что сделать он может не очень-то много. Для больных и голодных повар Ибн Сины готовил в огромном котле еду, и когда после полуденного намаза ученый возвращался домой, начинался общий обед.

Если простой народ любил ученого, то правителям он часто был неугоден. После смерти эмира Шамса ад-Давла, в правление его сына, враждебно относившегося к ученому, Ибн Сине вновь пришлось скрываться в доме знакомого, где он закончил несколько основных разделов своей «Книги исцеления». Когда Ибн Сина работал над своим трудом, правитель Хамадана заподозрил его в сношениях с правителем Исфахана и приказал посадить ученого в крепость Фарджан, которая была возведена на высокой скале неподалеку от Хамадана для защиты подступов к столице. Высокие толстые стены с бойницами, тяжелые подъемные ворота на ржавых скрипучих цепях, служившие одновременно и мостом… Несколько построек за этими стенами – дом коменданта, казарма для немногочисленного гарнизона и тюрьма, в которой много лет томился старый, помешавшийся в уме человек, вина которого давно была забыта. Едва Ибн Сина вошел в предоставленное ему помещение, как в голове его начали складываться горькие строки:

Вхождение мое в эту крепость явно, как ты сам видишь,
Но совершенно сомнительно дело моего выхода из нее.

Кто знает, не суждена ли и ему участь несчастного старика, который потерял в тюрьме не только молодость и память, но и рассудок! В крепости Ибн Сина пробыл более четырех месяцев. Однако он не позволял себе долго задумываться над своей печальной судьбой. Целыми днями он писал, поднимаясь с рассветом, и только вечером, когда спускалась прохлада, выходил на крепостную стену и смотрел на звезды. Комендант крепости, старый и спокойный человек, полагал, что по звездам узник пытается определить день своего освобождения. Он был глух, и глухота его все усиливалась. На третий день заключения Ибн Сина осмотрел его уши, промыл их и вытащил серные пробки, после чего старик стал различать привычные звуки. В благодарность за исцеление он приказал освободить ученого от цепей, даже принес узнику бумагу из собственной канцелярии, чернильницу и тростниковое перо, и в заключении Ибн Сина написал «Книгу о правильном пути», переделал «Книгу о коликах»…

Хайи ибн-Якзан – так звали коменданта крепости, и его имя переводится как «Живой, сын Бодрствующего». Он, много повидавший и испытавший в жизни, был простым неграмотным воином, но в разговорах с ним Ибн Сина и сам обретал то спокойствие, каким веяло от старика. Тот был бесхитростен и словоохотлив, страдал бессонницей и был рад, что нашелся человек, с которым за разговорами можно провести хоть часть ночи. Все виденное и пережитое старик рассказывал с такими точными подробностями, что Ибн Сине захотелось записать все его рассказы. Но, поразмыслив, он отобрал лишь главное из них, и так в уме его сложилась философская повесть «Живой, сын Бодрствующего»[7 - Герой повести встречается с простым и добрым, вечно бодрствующим стариком, и тот рассказывает ему о своей жизни, странствиях и о том, как ему удалось познать окружающий мир. Добрая душа старика проникает всюду – опускается в ад и поднимается до горних высот. Книгой этой будут потом зачитываться многие люди, а литературоведы считают, что и Данте творил свою «Божественную комедию» под влиянием произведения Ибн Сины.].

День за днем проходили недели и месяцы, но ни один звук внешнего мира не долетал до узника. Однако нет покоя в маленьких феодальных владениях, нет прочности в тронах их правителей! Как-то утром комендант сообщил ученому, что, видимо, где-то поблизости началась война. Ночью хамаданские солдаты разбили лагерь у подножия крепости, а на рассвете двинулись дальше – в сторону Исфахана. Не прошло и недели, и крепость Фарджан стала приютом для самых знатных людей Хамадана. Исфаханский правитель Ала уд-Давла в несколько дней выиграл войну, вошел в Хамадан, и бежавшая оттуда знать укрылась в крепости. Так правители страны и заключенный ими узник оказались в равном положении.

После освобождения Ибн Сина еще некоторое время прожил в Хамадане, а потом в рубище дервиша перебрался в Исфахан, правитель которого встретил знаменитого ученого очень радушно и даже приказал каждую пятницу, по вечерам, устраивать собрания с участием местных ученых. Однако и здесь Ибн Сина не чувствовал себя в безопасности. В 1029 году город был взят войсками сына Махмуда Газневи. В пылу сражений пострадало имущество ученого и погибло его философское 20-томное сочинение «Книга справедливости».

Ибн Сина сочинял свои труды не в кабинетной тиши, не в условиях обеспеченной и спокойной жизни, а в бесконечных скитаниях, тревогах и смуте феодальных междоусобиц. Он испытал все крайности переменчивой судьбы: был видным государственным деятелем и советником крупнейших правителей, а порой кормился только врачеванием… Преследуемый до конца жизни врагами и завистниками, Ибн Сина то пешком, то верхом скитался по различным городам Средней Азии и Ирака. Он не знал ни покоя, ни семьи, и с подорванным здоровьем нашел смерть в пути – в возрасте 57 лет.

Мануха – царь монов

В 1057 году при дворе Анируды – правителя Паганского царства – появился буддийский монах по имени Шин Арахан из царства монов, который и склонил царя к переходу в буддизм толка Теравада – так называемый чистый буддизм. До этого в Паганском царстве процветали ари – проповедники жестокого культа, которые, как повествуют бирманские хроники, угнетали народ, пьянствовали и развратничали. Склоненный к чистому буддизму, царь Анируда «исполнился благочестия и мудрости, отверг ересь ари и последовал по стопам Шин Арахана». Он решил призвать из Татона (царства монов) и других монахов, с помощью которых и изгнал нечестивых ари из своего государства. А потом Анируда по совету все того же Шин Арахана обратился к Манухе – царю Татона – с просьбой передать ему часть имевшихся у него священных буддийских текстов. Царь монов отказал Анируде, причем сделал это в очень резкой и грубой форме. И тогда оскорбленный правитель Паганского царства собрал огромную армию и отправился в поход против царя монов. Со своими славными воинами он захватил Татон, покорил другие города монов, обратил часть покоренного населения в рабов, взял в плен царя Мануху и вернулся в Паган. С собой Анируда привел также несколько тысяч пленных и богатые трофеи: в их числе были 23 слона, которые несли на своих бивнях драгоценные рукописи.

Так повествует бирманская «Большая великая государева хроника Стеклянного дворца», хотя современные ученые считают, что версии рассказанных в ней событий не всегда соответствуют действительности. Например, другие хроники рассказывают, что перед Анирудой стояла задача захватить важнейшие торговые пути – реку Иравади и южное побережье Бирмы, где тогда соперничали города Татон и Пегу. Таким образом, в поход правитель Паганского царства отправился не за рукописями, а захватить их ему помог случай.

Захват Татона и покорение монских южных городов позволили Анируде начать в своем царстве широкое строительство. Со всех концов государства он привез в Паган искусных мастеров – строителей, художников и ученых, которые работали над тем, чтобы его столица красотой превзошла все другие города. В царствование Анируды были написаны первые фрески, появляется бирманская письменность, складывается единый бирманский язык и зарождается национальная литература. Искусные мастера сооружают первые пагоды, остатки которых и по сей день поражают воображение всех, кто их видел.

После правления Анируды каждый новый царь старался возвеличить свое имя и строил большой храм и несколько малых. От царей старались не отставать вельможи, министры, полководцы и просто богатые люди, и со временем Паган стал одним из крупнейших культурных центров Азии. По берегам реки Иравади раскинулось множество пагод, считается, что в городе их было 5000. Тридцать километров пагод! Бирманцы утверждают, что некогда их было 30 000, но климат, землетрясения и частые набеги иноземцев разрушили многие из них.

Наиболее известными из культовых сооружений Пагана являются пагода Швезигон и храм Ананда, возведенный в конце XI века. А на другом конце города стоит храм Манухи. Захваченному в плен царю монов Анируда оставил его придворных и часть сокровищ, и Мануха стал хоть почетным, но все-таки узником, лишенным трона, родины, свободы и будущего. Хроники повествуют, что плененный царь монов продал свой царский рубин и на вырученные деньги построил храм. И другого такого храма в Пагане нет! Здание храма Манухи лишено каких-либо украшений, да строитель и не задавался целью сделать его красивым. Оно представляет собой три куба: побольше – в центре, поменьше – с боков. Когда входишь в него через небольшую дверь, ожидаешь оказаться в квадратном помещении, соответствующем очертанию его стен. Но вашим глазам предстает зрелище необыкновенное, почти невероятное…

Зал храма действительно квадратный, но все его пространство занимает статуя сидящего Будды: голова его упирается в потолок, локти и колени – в стены… Десятиметровому широкоплечему Будде очень тесно в этом зале, его давят стены, и кажется, он вот-вот не выдержит и, чуть двинув плечами, разрушит свою страшную тюрьму. Пройти в соседний зал можно, лишь с трудом протиснувшись в щель между стеной и пальцами руки Будды, лежащей на колене. Плененный царь Мануха, наверное, специально построил такой храм, чтобы в стиснутом со всех сторон Будде видели его – царя-узника. Реальное ощущение неволи, неудобства и мучений, которое охватывает посетителей при взгляде на задавленного стенами и потолком великана, сразу вызывает в памяти образ потерявшего свободу царя.

В боковых залах храма – то же самое. В них тоже стоят статуи, и им тоже тесно, так как стены плотно прижались к их спинам, локтям и коленям – никогда не выпрямить им ног и рук. А когда посетитель обходит весь храм, его ожидает еще одна встреча. Вдоль всех трех залов тянется четвертый – длинный и низкий. Будда, заточенный в нем, лежит – он достиг нирваны (блаженного покоя). Но слова «блаженство» и «покой» звучат в этом случае как-то иронично, ведь Будда лежит в тесном гробу, и крышка гроба находится всего в нескольких сантиметрах от его головы…

Через 250 лет, в конце XIII века, под ударами монгольских войск Паганское царство распалось, и жители покинули город. Сгнили и рассыпались его деревянные дворцы, густой травой и кактусами заросли улицы, высохли пруды и водоемы. Только храмы и пагоды, число которых достигает в Пагане нескольких тысяч, стоят до сих пор…

Удивления достойный

Многое в судьбе английского философа, монаха-францисканца Роджера Бэкона таинственно и загадочно. Неизвестны в точности даже годы его рождения и смерти, и достоверные сведения о нем ученые черпают лишь из того, что он сам написал о себе. Однако точно известно, что с детства он отличался незаурядными способностями, усердно занимался богословием, ни в чем предосудительном не был замечен, считался знатоком церковных вероучений и богословских писаний. Орден францисканцев отправил его в Парижский университет – шумный и многолюдный, куда съезжались учиться со всего света. Гордостью университета был богословский факультет, на который и поступил Р. Бэкон.

В университете он не пропускал ни одной лекции, посещал все ученые диспуты, в свободное время изучал труды древних философов и современных теологов. Однако вскоре генералу ордена францисканцев стали доносить и о том, что порой брат Роджер произносит такие речи, которые можно услышать только из уст самых дерзких еретиков и вольнодумцев. Диспуты ученых богословов он, например, не раз называл словоблудием и ложным мудрствованием, речи духовных отцов – словесной шелухой, в которой нет никакого смысла. За столь дерзкие речи ослушника следовало бы призвать к ответу, но пока генерал Д.Ф. Бонавентура не стал прибегать к крайним мерам, надеясь, что вольные взгляды монаха с годами выветрятся из его головы.

Чтобы стать доктором богословия и получить право преподавать во всех университетах, Р. Бэкон должен был выдержать диспут, который продолжался двенадцать часов – с утра до вечера. Он давно уже владел искусством логики, держал в памяти сотни цитат и теперь во всем блеске готовился показать себя. Истекал последний час, доктора и бакалавры сменяли друг друга каждые полчаса, а ему нельзя было выпить даже глоток воды. Но он разбивал вдребезги все аргументы прославленных богословов, повергая их в изумление, и потому его назвали «удивления достойным».

Вернувшись из Парижа, брат Роджер не внял увещеваниям генерала ордена, и вскоре о нем стали распространяться слухи, в которых не последнюю роль играла монастырская башня. Будто по ночам монах-чернокнижник занимается в ней колдовством, вызывает дьявола и ведет с ним беседы. Другие шептались, что Р. Бэкон варит в своих ретортах золото, в чем ему, конечно же, помогает сатана. Третьи заявляли, что золото тут ни при чем, и в монастырской башне монах готовит зелье, чтобы опаивать им доверчивых людей. Слухи эти расползались по всему Оксфорду, и суеверные горожане стали с опаской поглядывать на францисканский монастырь и обходить его стороной, чтобы не навлечь на себя беды.

Р. Бэкон пытался оправдаться, что не занимается в башне ничем предосудительным: он только проводит опыты и занимается алхимией, но ведь это не богопротивное дело. Однако Д.Ф. Бонавентура ничего не хотел слушать и был тверд в своем решении: монаха следует наказать. В 1257 году Р. Бэкона вызвали в Париж, и он обрадовался, думая, что на суде ему дадут возможность защищаться, а уж тогда он докажет свою правоту. Но его не собирались судить, ведь орден был призван не судить, а исправлять прегрешения, и Р. Бэкона заточили в каморку – темную, как могила: пять шагов в длину и три в ширину. Низкий потолок над головой, под ногами – глиняный пол, холодно, тесно, темно… От утра до утра проходила вечность, а за стенами темницы вставало и заходило солнце, пели птицы, проплывали облака, на ночном небе появлялись созвездия. Шли дожди, потом снега, потом снова дожди… Р. Бэкон ощупывал свое лицо: больше становилось морщин на лбу, резче обозначились складки у губ, шершавела кожа…

Покаяние длилось уже четыре года, а потом ему разрешили иметь книги, но под строгим надзором, и дали пергамент. И Р. Бэкон стал скупо, убористо исписывать листы, которые потом несли на проверку и выскабливали с них все, что находили сомнительным. Зато после этого Р. Бэкон мог давать их другим братьям. В заточении он написал свои размышления о семи ступенях, ведущих к познанию истины, и несколько трактатов: «Похвала математике», «Перспектива», «О радуге», «О врачебных ошибках»… И хотя каждый лист пергамента был на счету, ему удавалось утаить наброски, которые он делал для своего будущего труда о всеобщей науке.

В заточении Р. Бэкон написал и свое главное сочинение – «Большой труд», а под ним крупными буквами приписал: «УВЕЩЕВАНИЕ». Да, это будет именно увещевание – руководство, содержащее главные человеческие знания и указывающее путь к постепенному преобразованию всех основ. Справедливый папа Климент IV может очистить мир и церковь, нужно только знать пути к Истине, а их откроет наука. Основой основ в познании мира Р. Бэкон считал опыт: «Без опыта ничего нельзя познать с уверенностью. Опытная наука необходима исследователю, подобно тому, как корабельному плотнику необходимо знать искусство судовождения, чтобы построенные им корабли могли плавать, а оружейнику – владеть оружием, чтобы выкованные им мечи годились в дело и стрелы попадали в цель… Опыт позволяет отделить истинное от ложного во всех науках. От небрежения опытом проистекают чудовищные заблуждения».

В своем сочинении ученый-философ рассуждал также о математике и грамматике, географии и гидрографии; любопытны его суждения о музыке, климате Земли, медицине… Не случайно «Большой труд» Р. Бэкона называли энциклопедией того времени. Последняя часть «Большого труда» – «Моральная философия», где Р. Бэкон утверждал: «Во всем, что касается морали, христиане упали в сравнении с древними. Мы погрязаем в бездне пороков, и одна только милость Божья может нас спасти». Если папа своей властью поможет развитию наук, то многое будет достигнуто не только в изучении природы, но и в делах нравственности, ибо под благородным влиянием знаний люди переменяются к лучшему. Пока переписчики переносили сочинения Р. Бэкона на вылощенный пергамент и срисовывали многочисленные чертежи, он написал «Малый труд», в котором разобрал ошибки в переводах Библии, рассказал об алхимических опытах, о происхождении вещей из элементов и многом другом. А потом еще создал и «Третий труд», в котором изложил краткое содержание двух первых – на тот случай, если папа Климент IV не сможет сразу прочесть все. Свои сочинения Р. Бэкон отправил в Рим и стал ждать ответа и избавления.

Утвердясь на престоле, папа смог наконец-то вступиться за ученого, повелел освободить его и впредь ни в чем не притеснять. Р. Бэкон решил вернуться в Англию, но папа забыл прислать ему денег на дорогу, и весь путь 300 миль монах прошел пешком, питаясь подаянием и ночуя там, где застанет ночь: в городах, на сельских подворьях, в крестьянских хижинах, а то и просто в лесу… В 1267 году брат Роджер вернулся в Англию, добрался до Оксфорда и направился в монастырь. Он шел по узким улочкам, радуясь встрече с городом, где провел лучшую часть своей жизни. Никто не обращал на него внимания – мало ли монахов бродит по Оксфорду! А имя Р. Бэкона, некогда возмутившего спокойствие горожан, за 10 лет его отсутствия стерлось из их памяти.

В Англии к нему был приставлен брат Бернар, да и другие не оставляли философа в покое. И все же он начал новый труд – «Руководство к изучению философии», в котором снова писал о пользе знания и необходимости изучать мудрость древних и развивать науки. Но хотел сказать и о другом – о корыстолюбии многих духовных пастырей, общем невежестве, падении нищенствующих орденов и т. д. И предупреждал, что долготерпение Божие скоро иссякнет и страшен будет гнев Его, обличал прелатов и самого римского папу.

Через год после возвращения на Р. Бэкона снова посыпались доносы: жизнь ничему не научила этого монаха, он снова занялся физическими опытами и алхимией, снова день и ночь проводит в монастырской башне. Но это было еще не самым страшным его преступлением! В своих сочинениях он говорит о независимости науки от религии и – о, ужас! – подвергает критике святую церковь, обвиняет ее в невежестве и в том, что она препятствует развитию научных знаний.

Сочинения Р. Бэкона читали и переписывали, и многие видели в нем обреченного. Да и сам он мог наверняка предсказать свою судьбу, даже не обращаясь к гороскопу. Преследования не прекращались, и в 1278 году философа снова вызвали в Париж, найдя в его трудах 180 еретических утверждений. «Чтобы никто из братьев не имел с ним словесного общения и не читал его трудов», Р. Бэкона приговорили к заточению в одиночный склеп. Философа замуровали в толще каменных стен, и тяжелая дубовая дверь, наглухо закрывая вход, слилась с этими стенами. По утрам скрежетал засов, в приоткрывшуюся дверь просовывалась рука с хлебом и ковшом воды, и снова каждый день был похож на вечность…

Прежняя темница уже казалась Р. Бэкону просторной, как мир; здесь же не было окон и даже не отыщешь щели, к которой можно было бы прильнуть глазом, не услышишь колокольного звона и даже шума шагов. Мир для него перестал существовать: нет солнца, звезд и облаков, нет дождей и снега – только темнота ночью и днем… Низко нависал потолок, с которого редко капали унылые капли, земляной пол леденил босые ноги, ложем Р. Бэкону служили голые доски, настланные на козлы.

Смерть не страшила Р. Бэкона, страшили бесплодно прожитые годы: он ложился на каменный пол, и тяжесть наваливалась на грудь. Он лежал в пещере, придавленной камнем, и был обречен остаться в ней навсегда. Иногда вскакивал и кричал, но стена проглатывала все крики. Он боялся потерять рассудок и стал призывать на помощь память: она не умерла и заменила ему не только книги, но и чистый пергамент. И он записал в памяти: «Добро само по себе благо, зло само по себе наказание. Это едва ли справедливо, но все-таки утешительно». А потом ходил из угла в угол, торопя время, ведь если есть движение, есть и время, потому что оно измеряется движением. Но гремел засов, вечность кончалась и начиналась новая вечность. Давно потерян счет годам, тысячи раз гремел засов, приотворялась дверь, а потом снова сливалась с каменными стенами. И Р. Бэкон думал: «Мне не выйти отсюда никогда».

Но в один день он вышел и, как вином, захлебнулся свежим воздухом. Заточение длилось 14 лет, и в 1292 году Р. Бэкон вернулся в Оксфорд дряхлым стариком: поникла его голова, опустились плечи, угасло и подернулось усталостью лицо. Только глаза оставались теми же – блестящими и прозрачными, как вода. Немели руки, все чаще ему не хватало воздуха, боль в груди неделями не давала вставать с постели. Но когда боль стихала, он садился за новую работу – «Руководство к изучению богословия».

Великий Тимур и его великий пленник

Великий полководец Тимур много воевал. Уходя в дальние походы на завоевание новых земель, грозный повелитель приводил оттуда искусных мастеров и ремесленников, каменщиков и золотых дел мастеров, ткачей и оружейников, каких только мог найти. Не жалея никаких материальных средств и не щадя людских сил, он стремился перестроить столицу своей огромной империи – город Самарканд, чтобы тот затмил красотой и великолепием самые прославленные столицы мира.

Победоносно закончив один поход и захватив много добычи, «железный хромец», как называли Тимура, начинал готовиться к следующему. В 1398 году он предпринял поход в далекую Индию, ограбил страну и безжалостно истребил 100 000 пленных индийцев только за то, что они, как ему сообщили, рассчитывали во время битвы с султаном Махмудом Дехлевийским помочь последнему восстанием в тылу тимурова войска. Но однажды и сам великий Тимур был взят в плен туркменским амиром Али-беком Джаны-Курбаном, о чем полководец сам сообщает в своей «Автобиографии»: «До туркменского амира дошли сведения, будто бы я пришел в его землю и остановился в местности Махмуди. По его распоряжению отряд туркменов напал на нас ночью: они перевязали нас и в таком виде доставили нас к Али-беку Джаны-Курбаны. Я сам и моя жена, сестра Хусайна, провели в темнице пятьдесят мучительно долгих дней.

Сидя в тюрьме, я твердо решил и дал обещание Богу, что никогда не позволю себе посадить кого-либо в тюрьму, не разобрав наперед дела. Во время этой горести я рассудил, что мне лучше посредством какого-нибудь безумного поступка освободиться из тюрьмы и вступить в сражение; если я достигну цели, то этим будет исполнено мое желание. Если же попытка моя освободиться не увенчается успехом, то меня в таком случае… убьют и, хотя мертвый, я буду погребен вне стен моего заключения, значит… попытаться следует, чтобы так или иначе выбраться из ненавистной темницы на свет Божий.

Обещанием щедрой награды за содействие к побегу мне удалось склонить на свою сторону нескольких тюремщиков, которые снабдили меня и мечом. С этим оружием в руках я бросился на тех сторожей, которые не согласились освободить меня, и обратил их в бегство. Я слышал кругом себя крики: «бежал, бежал», и мне стало стыдно за мой поступок. Я тотчас отправился к Али-беку Джаны-Курбаны, и тот, узнав, какие препятствия мне пришлось преодолеть, чтобы освободиться из тюрьмы, почувствовал уважение к моей доблести и был пристыжен.

Как раз в это время Али-бек Джаны-Курбаны получил письмо от своего брата… который писал ему: «Ты бесчеловечно и несправедливо поступил с амиром Тимуром и нанес ему тяжелое оскорбление. Я посылаю амиру Тимуру богатые подарки, прошу тебя передать их; затем советую тебе, чтобы хотя отчасти загладить твою вину, проси у Тимура прощения, посади его на свою лучшую лошадь и отпусти его». Али-бек исполнил в точности все, что было написано в письме его брата… и, благодаря этому, я вскоре выехал оттуда в сопровождении двенадцати всадников и отправился в Хорезмскую степь».

В 1400 году Тимур выступает уже на удаленном от Средней Азии западе и ведет войну с турецким султаном Баязетом и египетским султаном Фараджей. Тогда великий полководец захватил многие города Малой Азии и Сирии (в частности, Сивас и Алеппо) и в марте 1402 года прибыл в пограничный с Грузией город Шенка, откуда отправил турецкому султану посольство с требованием вернуть захваченную им крепость Кемах. Баязет отказался, и 20 июля на равнине Чибукабад состоялось решающее сражение двух армий. С обеих сторон действовали многочисленные силы, о чем сказано в «Уложении» Тимура:

По свидетельству И. Шильтбергера, оба войска встретились близ Ангоры (ныне Анкара), и в пылу сражения 30 000 татар, поставленных Баязетом в первом ряду боевого строя, перешли к Тамерлану. Тем не менее сражение, возобновляемое два раза, оставалось нерешенным, пока Тамерлан не приказал выдвинуть вперед 32 вооруженных слона и тем самым заставить бежать Баязета с поля битвы. Турецкий султан надеялся найти спасение за горами, куда он поскакал со своей свитой из 1000 всадников, но Тимур, приказав окружить эту местность, принудил Баязета сдаться и взял его в плен.

Утомленный ратными трудами, Тимур отдыхал в своей палатке, когда к нему привели турецкого султана, связанного по рукам и ногам. При неожиданном появлении Баязета взволнованный победитель не мог удержаться от слез. Он пошел навстречу пленнику и, приказав освободить его от оков, ввел султана в приемную залу. Посадив пленника около себя, Тимур сказал: «Баязет! Обвиняйте самого себя за свои несчастья: это – шипы того дерева, которое вы посадили. Я просил у вас только легкого удовлетворения, а ваш отказ заставил меня поступить с вами, как я того не желал. Я не только не хотел вредить вам, но я намеревался помочь вам в ваших войнах против неверных… Увы! Если бы успех был на вашей стороне, то я не знаю, как бы вы поступили со мной и с моей армией. Тем не менее будьте покойны: вам нечего бояться. Спасением вашей жизни я хочу возблагодарить небо за свою победу».

После этих слов Тимур будто бы приказал поставить для Баязета палатку рядом со своей и оказывать пленнику все почести, которые оказываются несчастным. Шерифиддин Али, который следовал за великим полководцем в его походе, сообщает, что победитель отнесся к Баязету с полным вниманием, обращался с ним как с равным и всеми силами старался заставить того забыть о своей печальной судьбе. Однако это повествование не согласуется с тем, что пишут о великом полководце греческие, турецкие и другие авторы. В день, когда турецкий султан был взят в плен, Тимур будто бы приказал привести его к себе, долго рассматривал его лицо, а потом начал смеяться. Полный негодования Баязет гордо сказал: «Не насмехайся, Тимур, над моим несчастьем. Знай, что царства и империи раздает Бог, и завтра с тобой может случиться то, что со мной случилось сегодня».

На это Тимур глубокомысленно и вежливо ответил: «Я знаю не хуже тебя, Баязет, что Бог раздает царства и империи. Я не насмехаюсь над твоей несчастной судьбой, избави меня от этого Бог. Но когда я рассматривал твое лицо, мне пришла в голову мысль, что эти царства и империи должны быть перед Богом, а может, сами по себе, вещами очень незначительными, так как Бог раздает их людям, столь плохо сложенным, как мы с тобой: несчастному слепому на один глаз, как ты, и жалкому хромому, как я».

По некоторым сведениям, Тимур не только не освободил Баязета, но наоборот, приказал заковать его в столь тяжелые цепи, что тот с трудом мог носить их. И даже посадил пленника в железную клетку – такую низкую, что она служила Тимуру подножкой, когда он садился на коня. Заставлял он присутствовать Баязета и на распутных пиршествах, где пленник видел своих несчастных жен и дочерей, в полунагом виде прислуживающих за столом.

Тимур пробыл в государстве Баязета восемь месяцев и вывез из его столицы все сокровища и столько серебра и золота, что для перевозки их потребовалась 1000 верблюдов. Он везде возил с собой пленника в железной клетке и даже хотел увести его в собственную страну, но по дороге 9 марта 1403 года султан Баязет скончался…