Зимнее серебро

* * *

Через несколько дней корона была готова, и эти дни у Исаака выдались не из легких. Он трудился не покладая рук возле своего прилавка. Черпал серебро чашами и выковывал большие тонкие пластины. Корона выходила похожей на веер – высокая, как бы вдвое удлинявшая голову. На этот веер Исаак с неимоверным тщанием ронял капли горячего серебра – и серебряные жемчужины ложились прихотливыми витиеватыми узорами, а те сбегались, перехлестывались и разбегались вновь. Исаак обошел всех ювелиров на рынке, у всех попросил взаймы литейные формы. Он сотнями отливал тонюсенькие плоские нити, плел из них сверкающие цепочки и развешивал их по всей короне, от края к краю. Часть цепочек он пустил по низу как бахрому. На второй день стал стекаться народ – мужчины и женщины – поглазеть на его работу. Я сидела рядом, молчаливая и угрюмая, и всех прогоняла прочь.

К концу пятого дня Исаак закончил. Он собрал наконец из частей целое и подозвал меня. Я приблизилась, и он водрузил корону мне на голову – проверить, не заваливается ли она. Корона оказалась прохладной и невесомой, точно мой лоб припорошило снегом. В бронзовом зеркале Исаака я будто видела свое отражение в глубокой воде; полночные звезды вспыхнули над моим челом, и народ вокруг притих, бесшумно заволновался, и рынок вдруг сделался безмолвным, как Зимояров сад. А мне хотелось расплакаться или убежать, но вместо этого я сняла с головы корону и вручила Исааку. Пока он нежно укутывал свое творение в лен и черный бархат, толпа, негромко перешептываясь, мало-помалу разошлась.

Дедушка прислал на рынок двух слуг, и они охраняли нас всю дорогу до герцогского дворца. Во дворце все были заняты шумными и суетливыми приготовлениями: царя ожидали уже через два дня, и все домочадцы герцога сгорали от нетерпения. Все до единого слуги знали о планах своего хозяина, и, пока мы шествовали по коридорам с укутанной короной, нас то и дело провожали взглядами. В этот раз нас оставили ждать в передней поприличнее. К нам вышла нянька Ирины и велела мне следовать за ней.

– Неси ее ты, – приказала она мне. – Мужчины пусть тут останутся. – И она смерила подозрительным взглядом Исаака и дедушкиных слуг.

Нянька отвела меня наверх в Иринины покои – всего-то две маленькие комнатки, не то что эти роскошные залы внизу. Видно, герцогскую дочку до сих пор не особо высоко ставили. Ирина сидела перед стеклянным зеркалом, прямая как палка. На ней было платье из серебристо-серого шелка поверх белоснежных юбок. Теперь портной сделал вырез побольше – под ожерелье. Ее красивые длинные волосы заплели в несколько толстых кос, чтобы потом уложить в высокую прическу.

Ирина судорожно сцепила руки перед собой и нервно поигрывала пальцами, пока нянька подкалывала ее косы. Я развернула корону и осторожно надела ей на голову. Корона засверкала в свете десятка свечей; нянька примолкла и восхищенно любовалась воспитанницей. Ирина медленно поднялась и, приблизившись к зеркалу, протянула руку, как бы желая дотронуться до той девушки в зазеркалье.

Едва корона коснулась Ирининой головы, волшебство, каким бы оно ни было, то ли развеялось, то ли перестало действовать на меня. И мне жаль было этого волшебства, мне хотелось, чтобы оно и дальше слепило меня, заставляло забыть обо всем. Из зеркала на меня смотрело лицо Ирины – бледное, тонкое, взволнованное, – и я задумалась: вправду ли она мечтает выйти за царя и променять свои тесные покои на далекий дворец и престол? Она опустила руку и повернулась к нам; на мгновение наши глаза встретились. И я вдруг почувствовала с Ириной какое-то неизъяснимое родство. И моя судьба, и ее – в чьих-то чужих руках. У нее выбора, похоже, не больше, чем у меня.

Дверь отворилась, и вошел сам герцог – проверить, впору ли его дочери корона, – да так и застыл на пороге. Ирина сделала отцу реверанс и выпрямилась; ей приходилось держать голову высоко, чтобы корона не съезжала, поэтому она уже выглядела как царица. Герцог смотрел на нее во все глаза, словно не узнавая собственную дочь. Он легонько тряхнул головой, прогоняя наваждение, и обернулся ко мне.

– Превосходно, пановина, – твердо произнес он, хотя я еще и рта раскрыть не успела. – Вы получите ваше золото.

И он дал нам тысячу золотых монет: хватит набить доверху ларец Зимояра и еще четыре сотни останется. Теперь я владелица целого состояния – да только какой в нем прок?

Дедушкины слуги отнесли домой ларец и мешки с золотом. Бабушка увидела все это богатство и заахала, а дедушка, услышав ее, тоже спустился посмотреть, что там. Он взял четыре золотых из мешка, предназначенного для банка, и вручил каждому из слуг по два злотека, а после отпустил их.

– На один кути, другой копи, вот мудрое правило, – напутствовал дедушка своих слуг, а те с поклоном поблагодарили его и унеслись кутить, весело пихая друг дружку локтями и ухмыляясь во весь рот.

Затем под предлогом, что надо приготовить творожный пирог и отпраздновать мое богатство, дедушка отослал бабушку. Та удалилась в кухню, а дедушка повернулся ко мне и сказал:

– А теперь, Мирьем, выкладывай все как есть.

И тут я расплакалась. Я ничего не рассказывала ни родителям, ни бабушке, но дедушке я рассказала все. Потому что знала: дедушка это вынесет, а они нет. Они с ума сойдут от страха за меня и примутся меня спасать. Узнай отец или мать про владыку зимы – они бы костьми легли между мной и Зимояром. И тогда он забрал бы меня к себе, а мои родители так и остались бы лежать у порога, навеки застывшие.

Теперь я не сомневалась, что Зимояр явится и заберет меня с собой. Раньше я никак не могла взять в толк: зачем владыке зимы смертная жена? Зачем вообще весь этот балаган насчет женитьбы? Ну, пускай даже я худо-бедно наскребла себе в приданое шесть сотен золотых. Но суть в том, что король Зимояров ищет королеву, обращающую серебро в золото, – не важно, смертная она или нет. Зимоярам всегда нужно золото.

Дедушка выслушал мою историю сквозь слезы и всхлипывания и в конце сказал:

– По крайней мере, он не дурак, этот твой Зимояр, раз ищет себе такую королеву. С подобной супругой он купаться будет в золоте – и все его королевство в придачу. А что ты еще о нем знаешь? – Я непонимающе уставилась на дедушку мокрыми глазами, а он лишь пожал плечами. – Ты, разумеется, ждала от жизни чего-то другого, но, в конце концов, есть вещи и похуже, чем быть королевой.

И эти слова прозвучали для меня как откровение, как дар. Дедушка преподнес мне всю историю как обычное сватовство – с обсуждением условий, с уговором. Это, конечно, не совсем так на самом деле – ну и что с того? Я всхлипнула напоследок, вытерла слезы и почувствовала себя намного лучше. Если подумать, то, говоря казенным языком, для дочери бедняка это очень даже неплохая партия. Я успокоилась, и дедушка удовлетворенно кивнул:

– Вот и умница. Сама подумай хорошенько. Все эти короли и знать часто не вольны в своих желаниях, зато уж вести себя могут как заблагорассудится. Тебе ведь никто другой не глянулся?

Я еле заметно качнула головой:

– Нет.

Никто другой мне не глянулся. Хотя, когда мы прощались с Исааком, меня кольнуло что-то вроде ревности. Потому что, унося с собой четыре мешка собственного золота, он восторженно попросил: «Скажите деду, я завтра приду и буду говорить с ним». И вот тут-то внутри я вся прямо вспыхнула от ревности к Басе. Но это было вовсе не из-за Исаака – просто я подумала, что вот сейчас она выйдет за человека с такими нежными руками и темно-карими глазами, и будет у нее свой дом, полный любви, и все потому, что это я своими трудами, своим золотом эту любовь вскормила и дала ей взойти.

– Ты встретишь жениха не с пустыми руками. Ты выйдешь к нему богатой невестой, – произнес дедушка, кивая на ларец. Дедушка словно угадал мои мысли. – Он достаточно мудр, чтобы ценить принесенное тобой, даже если пока не ведает, какие сокровища ты еще ему подаришь. И этого довольно, чтобы высоко держать голову. – Дедушка взял меня за подбородок и крепко сжал. – Держи голову высоко, Мирьем. – И я кивнула, стиснув губы и замкнув слезы внутри.

* * *

Мирнатиус прибыл в огромных санях с черно-золотой росписью. От четверки черных рысаков валил пар; кони били копытами. На запятках стояли пешие воины, сани окружал ломкий строй конников. Царь, понятное дело, явился не один, а во главе целой свиты, но его спутников и их саней никто не замечал. Все смотрели только на царя: как он распахивает дверцу саней и выбирается наружу, окутанный сгустившимся облаком теплого воздуха. Одежда на нем была тоже черная, с искусной вышивкой – золотая нить бежала ручейком по шерстяным вставкам на его тяжелом плаще. Длинные черные кудри ниспадали на плечи, и все невольно оборачивались, влекомые к царю, как мотыльки к пламени.

Царь небрежно приветствовал моего отца и в ответ на вопрос, как проходит его путешествие, слегка посетовал на суровость зимы: мол, дичь стала слишком уж слабая да тощая. Это был тонкий намек отцу: царь заведомо принижал любую охотничью забаву, какую бы ни устроил для него отец. Отец, конечно, собирался развлекать гостя в том числе и охотой, и Мирнатиус своим намеком как бы невзначай уколол его. Но отец невозмутимо поклонился и ответил:

– Истинная правда, государь, охота нынче пошла скучнейшая. Однако, надеюсь, мое гостеприимство вас не разочарует.

Царь промолчал.

Я почти вся скрылась за занавеской, но отшатывалась от окна всякий раз, стоило царю глянуть вверх и пройтись хищным взором по окнам – так коршун, кружа над полем, высматривает добычу. К счастью, взгляд царя скользил по главным покоям, мое маленькое окошко его не привлекало. Отец не стал переселять меня в комнаты попросторнее. В свите царя прибыло немало людей, которым отец стремился угодить, – просторные покои он приберег для гостей. К тому же отец рассчитывал вскоре и вовсе спровадить меня из дома.

Мирнатиус широко улыбнулся отцу. Всем своим видом царь показывал, что намерен всласть повеселиться за хозяйский счет, ни в чем себе не отказывая.

– И я на это надеюсь, – кивнул он. – А как поживает ваше семейство, сударь? Малютка Ирина, должно быть, совсем уже взрослая. И, как я слышал, красавица?

Это была чистой воды издевка: ничего подобного он, конечно, не слышал. И придворные, и советники прекрасно знали, что я ничем не примечательная девица и едва ли заслуживаю даже мимолетного царского взгляда – если царь вообще удосужится на кого-то глядеть. Разве только по-совиному завертит головой в поисках жертвы.

– Семейство благополучно, и Ирина в добром здравии, государь, лучшего я как отец и желать не вправе, – ответил отец. – Не стану лукавить: красавицу разглядело бы в ней не всякое око. Однако, государь, признаюсь, есть в ней нечто, чего нет у других девиц. Вы сами увидите ее вскоре и скажете, так ли это. Я был бы счастлив услышать ваш совет: ведь Ирина в тех летах, когда принято думать о замужестве, и надобно бы подыскать ей достойного супруга – достойного в тех пределах, что мне по силам, разумеется.

Это было очень прямое заявление, почти грубое – ведь в придворных беседах принято ходить вокруг да около, тщательно минуя суть вопроса. Однако отец добился желаемого: Мирнатиус оказался выбит из колеи. Выражение злобного триумфа исчезло с его лица; идя следом за отцом в дом, он задумчиво морщил лоб. Смысл послания дошел до царя: герцог без обиняков предложил меня ему в невесты. И это при том, что я откровенно плохая партия. При том, что герцог не из тех болванов, что станут подсовывать царю дочку-уродину в надежде на тусклый свет и крепкий хмель. А это означает, что во мне и впрямь есть некая тайна.

Гости ушли с мороза в дом, где их должна была встречать мачеха. Я так и стояла за занавеской, не двигаясь с места, пока вся царская свита не разбрелась в разные стороны, пока все придворные, стрельцы и слуги не растеклись по укромным закуткам и закоулкам нашего дома и конюшен. Смотреть больше было не на что, и прислуга, сгрудившаяся возле другого окна, расселась по местам и вернулась к своему бойкому шитью, а судомойки принялись опустошать две большие лохани, все еще стоящие возле камина: в одной меня купали, в другой мыли мои волосы.