Волшебные стрелы Робин Гуда

А Лариса постелила на диване и легла.

Диван был ужасно неудобный, всюду торчали пружины, впиваясь в тело в совершенно неожиданных местах. А еще он был чудовищно скрипучий – он скрипел при каждом ее движении, чуть ли не при каждом вздохе, причем не просто скрипел. Диван издавал жалобные, мучительные стоны и подвывания, как провинциальный актер в трагической сцене. Казалось, этот диван жаловался на свою судьбу, на все несчастья, которые ему пришлось пережить за долгую жизнь, начиная с тех давних пор, когда на нем спал поэт Апухтин… Кто такой, что написал – Лариса понятия не имела. Имя такое в школе вроде слышала…

И тем не менее она умудрилась заснуть.

Ей снилась какая-то незнакомая квартира – большая, с высоким полутемным коридором, уходящим вдаль. По этому коридору ее вела девочка в старомодном платье с рюшами, девочка, удивительно похожая на саму Ларису.

– Кто ты? – спросила Лариса свою провожатую.

Но та вместо ответа прижала палец к губам и повела ее дальше, дальше по коридору.

Вот, наконец, коридор кончился, они подошли к высокой двери, из-под которой пробивалась полоска света. Девочка в старомодном платье распахнула эту дверь…

И Лариса на мгновение ослепла от хлынувшего из-за двери сияния, блеска, праздника. Всего на мгновение – потом она поняла, что это просто елка, новогодняя ель. Но какая!

Эта елка была под потолок, а потолок-то был не такой, как в малогабаритной хрущевке или в унылом девятиэтажном доме-корабле. Потолок в комнате был метра четыре, не меньше, и елка соответствующая. И вся она была увешана чудесными разноцветными игрушками, шарами, хлопушками, флажками и гирляндами.

Висели на этой елке и конфеты в удивительно красивых фантиках, и мандарины, завернутые в хрустящую золотую фольгу, и еще множество замечательных, чудесных вещей. Вещей, в которых взрослый человек не увидит ничего особенного, но которые для ребенка могут составить радость жизни.

А Лариса в этом сне была ребенком – и радость при виде этой удивительной елки переполнила ее сердце.

А ее провожатая – девочка в старомодном платье с рюшами – подошла к елке, протянула руку и сняла с ветки одну игрушку. Нарядный домик. Игрушечный домик с яркими наличниками и ставнями.

Девочка показала игрушечный домик Ларисе и посмотрела на нее с видом заговорщика – как будто хотела сказать ей что-то, что-то очень важное.

– Что? – спросила ее Лариса. – Что это за домик? Почему ты мне его показываешь?

Но девочка в старомодном платье вместо ответа покачала головой и приложила палец к губам. А потом взяла Ларису за руку и повела ее в глубину комнаты.

Там оказалось высокое зеркало в резной деревянной раме, почти такое же высокое, как елка. Девочка подвела Ларису к этому зеркалу и остановилась.

Лариса взглянула в зеркало – и увидела в нем двух девочек. Двух совершенно одинаковых девочек в одинаковых старомодных платьях с рюшами.

Девочки были так похожи друг на друга, что Лариса растерялась. То есть она в буквальном смысле потеряла себя – она не могла понять не только где ее отражение, но даже – которая из девочек перед зеркалом – она.

Это было страшно.

Чтобы справиться с этим страхом, чтобы найти себя, Лариса громко спросила:

– Которая – я?

При этом она следила за отражением в зеркале: у которой из девочек зашевелятся губы.

Но губы зашевелились у обеих, обе девочки в зеркале в один голос проговорили:

– Которая я?

И немедленно обе ответили:

– Догадайся сама.

В ту же секунду Лариса проснулась.

В первый момент она не могла понять, где находится. Точно не у себя дома, не в родительской квартире, которую давно уже перестала считать своим домом. Она испугалась, приподнялась – и сразу под ней заскрипели, застонали, завыли на разные голоса пружины, а одна из них впилась ей в бок.

Это было очень больно, но благодаря этой боли и этому жуткому скрипу Лариса все вспомнила. Вспомнила свою разоренную квартиру, вспомнила, как Лапоть героически взялся ей помогать с ремонтом, точнее, с реанимацией этой квартиры, и как он привел ее на ночь к своему знакомому, странному реставратору-мебельщику Владимиру Михайловичу.

Вспомнив все, она немного успокоилась и попыталась снова заснуть.

Но теперь это у нее никак не получалось.

При каждом движении диван выл и стонал, как настоящее привидение, и впивался в бока всеми своими пружинами.

Лариса попыталась не шевелиться.

На какое-то время наступила тишина, но потом эту тишину нарушил негромкий, но вполне отчетливый шорох.

Лариса покрылась холодным потом.

Она замерла, прислушалась…

И у нее не осталось никаких сомнений: она была в этой комнате не одна. Из дивана доносился самый страшный на свете звук, по мнению большинства женщин – мышиная возня, шорох маленьких лапок, даже тоненький писк.

Лариса вскочила с дивана, как будто ее подбросила катапульта, отскочила от него, налетела в темноте на что-то твердое и завизжала. Тут же раздался оглушительный грохот, как будто в комнате обрушилась горная лавина.

И вспыхнул свет.

На пороге стоял Владимир Михайлович. Он был в потрепанных джинсовых шортах и выцветшей футболке с портретом Льва Толстого и надписью «Русская литература лучше, чем алкоголь». Лицо у него было помятое, заспанное и удивленное, волосы – растрепанные, и в них торчало несколько птичьих перьев.

– Что случилось? – спросил реставратор недовольным, хриплым спросонья голосом.

– Мыши, – ответила Лариса мрачно, сама понимая, насколько глупо это звучит. – В этом диване мыши…

– Да, – вздохнул Владимир Михайлович. – Есть такое дело. Извини, забыл предупредить… это вообще-то Ерофей Петрович недоглядел, надо ему на вид поставить…

Он повернулся и громко позвал:

– Ерофей Петрович, поди-ка сюда!

Лариса попятилась.

Она осознала, что стоит перед малознакомым мужчиной в одной футболке, а тот еще кого-то зовет… Что еще за Ерофей Петрович такой. Лапоть насчет Ерофея Петровича ее не предупреждал…

– Не надо его звать! – проговорила она испуганно. – Я хоть сначала оденусь…

– Ты что – Ерофея Петровича стесняешься?

– Конечно, я ведь его совсем не знаю, – пролепетала Лариса, натягивая футболку пониже, и покосилась на дверь.