Соблазн для Щелкунчика

Елизавета огляделась. Зал был полон. Масса лиц заинтересованных, злобных, сочувствующих, просто любопытных и ни одного равнодушного. Дубровская кожей чувствовала, что сторонников потерпевших в зале неизмеримо больше. Они напряжены, внимательно ловят каждое слово, они жаждут мести. Самодовольная Савицкая слегка улыбается. В этом процессе ее задача не будет сложной. Фактически она дублирует прокурора. Чем больше суд даст Петренко и Перевалову – тем больше ее успех.

– Решается вопрос о порядке исследования доказательств. Какие будут предложения?

Прокурор прокашлялся:

– Начнем с допроса свидетелей, потерпевших, затем исследуем письменные доказательства… Короче, предлагаю традиционный порядок.

– Защита не возражает? Может, подсудимые желают дать показания в самом начале судебного следствия?

Елизавета решилась:

– Нет, ваша честь. Лучше это сделать после того, как обвинение закончит представлять свои доказательства.

Судья хищно улыбнулась. Кажется, она уловила неуверенность молодого адвоката. Лизу же понять было можно. Она рассчитывала, что Петренко с Переваловым, выслушав целый ушат информации от свидетелей обвинения, не будут столь легкомысленны, а придумают нечто более разумное, чем поход по грибы в день убийства.

– Перерыв до понедельника! – рявкнула Фрик и в сопровождении своих пенсионеров покинула зал.

На следующее утро, едва очнувшись, Елизавета почувствовала приятный запах. Усевшись на постели, она повела носом… и подпрыгнула от радости. Конечно, это могли быть только знаменитые нянины пироги. Софья Илларионовна была настоящей мастерицей по выпечке. Пироги с рыбой, кулебяки, беляши, слоеные пирожки с яблоками, ватрушки с творогом, да мало ли что еще, получались у нее одинаково хорошо. Неудивительно, что Елизавета, оголодавшая за период своего самостоятельного существования, вихрем помчалась по коридору, забыв надеть даже тапочки.

– Ой, няня! С чем пироги? – выпалила она с ходу.

– Я тоже рада тебя видеть, – укоризненно сообщила ей Софья Илларионовна.

– Прости. Как дела? Вы надолго?

– Хотелось бы навсегда. Господи, доченька! Ты не представляешь, во что превратились мои руки! – жаловалась мать, одновременно подпиливая ноготки, которые от сельскохозяйственных забот превратились черт знает во что.

Елизавета вспомнила, какими ухоженными были руки матери, когда был жив отец. Обязательный маникюр, массаж, всевозможные ванночки и кремы, а потом, конечно, украшения: кольца, браслеты… Боже мой! Это было, казалось, в иной жизни. В том мире, где весело смеялась беззаботная Лиза, где красивая и беспечная мать Елизаветы щеголяла в потрясающих нарядах, где они были желанными гостями на любом мероприятии – губернаторском приеме, рождественской вечеринке, благотворительном балу…

– Лизонька, детка! – голос няни вернул ее в реальность. – Ты не скажешь, дорогая, что это я обнаружила на противне?

Лиза покраснела. В спешке она забыла убрать за собой, и теперь обуглившиеся, как клиенты крематория, куриные крылья немым упреком топорщились в ее сторону.

– Знаешь, я не могу их ничем отодрать, – пожаловалась няня.

– Возьми «Комет», – пожала плечами мама. Она явно не видела тут проблемы.

Софья Илларионовна вздохнула. Ее усилия по приобщению светской семейки к нормальной жизни не имели пока никакого упеха. Прежние запасы хозяйственных принадлежностей растаяли, а на новые – не было денег.

– Садись пить чай, – пригласила няня. – Да заодно почитай свежую газетку. Кажется, там что-то есть про тебя. К сожалению, мы ничего с мамой не поняли.

Забравшись на высокий барный стульчик, Елизавета придвинула к себе большую чашку с чаем, блюдо с ватрушками. Поспешно вонзив зубки в ароматную выпечку, девушка, пробежав глазами газетную страницу «Вечернего Урала», нашла рубрику «Криминальная хроника». Просмотрев статейку, она нахмурилась, отставила в сторону ватрушки и начала, чуть ли не по слогам, ее перечитывать.

«… состав действующих лиц и исполнителей судебного спектакля по делу об убийстве Виталия Макарова трудно назвать однородным. Представьте пеструю толпу, негодующую, возбужденную, замершую в предвкушении представления. Наконец появляется живописная группа представителей потерпевших. Особенно выделяется несравненная Савицкая. На ней – короткий жакет от „Chanel“ из шелкового крепа цвета экрю с отделкой синего, белого и красного оттенков, белый кожаный пояс и юбка в складку; на ногах – туфли-лодочки на каблуках с декорированной стразами подошвой „Valentino“, в ушах – серьги „Christian Dior“. Она гордо демонстрирует свои потрясающие наряды. Савицкая – воплощение элегантности и умения жить! Рядом с ней второй представитель потерпевших, Аглая Каменецкая… Тоже адвокат, член юридической конторы „Вера +“. Одета проще, но это неудивительно (она на вторых ролях). Костюм из льна и органзы, сорочка из хлопчатобумажного поплина, туфли без задников из кожи с заклепками…»

Елизавета скользнула глазами дальше. Дурдом какой-то!

«…не безнадежен и прокурор. Конечно, его костюм – это не шедевр от „Corneliani“, но ненавязчивый аромат „Burberry“ говорит о том, что, возможно, молодой человек находится в поисках собственного стиля…» И дальше:

«Вопиющая безвкусица – вот единственно точное выражение, подходящее к защитникам подсудимых. Плохо сидящий костюм от российской фабрики „Красный маяк“ на защитнике Дьякове, по всей видимости, достался ему от отца, бывшего председателя партячейки на местном мукомольном комбинате… Что касается адвоката Дубровской, то классическая комбинация черного и белого цветов ее одежды весьма банальна. „Светлый верх – темный низ“ – именно так одевались наши мамы, будучи комсомолками. А алый шейный платок, видимо, претензия на индивидуальность, до боли похож на рудимент ушедшей от нас советской эпохи – пионерский галстук. По всей видимости, обладательница столь странного туалета совсем недавно покинула этот нежный возраст, и в ее памяти еще свежи дробь барабана и пионерские речевки. Хочется надеяться, что ее юридическая помощь будет хоть в чем-нибудь полезна подсудимому. Увы! По одежке встречают, по уму провожают…»

– О чем, ради всего святого, она толкует?! – воскликнула Елизавета.

– Мы думали, ты нам пояснишь, – хмыкнула мать. – Кстати, о каком таком платке, пионерском галстуке, эта чокнутая журналистка ведет речь?

– Да не все ли равно, – поморщилась Лиза. – Взяла в твоем шкафу…

– Так это же «Gucci»! – почти вскрикнула мать. – 250 долларов его цена. Лизонька, ты должна потребовать опровержения!

– Вот этим я и займусь в ближайшее время, – проворчала Елизавета.

Ее ничуть не огорчила нелестная оценка ее внешнего вида. Но совершенно непостижимая логика журналистки, связывающая воедино наличие лейблов известных фирм на одежде и деловую репутацию адвоката, возмущала до глубины души.

Елизавета усмехнулась: «В этой ситуации больше всех повезло судье. Про нее госпожа Скороходова не сказала ни слова. Если, конечно, следовать ее больной логике, то игнорирование Фрик достижений современной эпиляции да старомодный покрой мантии – проявление жуткого непрофессионализма».

В понедельник большая группа людей в серой форменной одежде наводнила второй этаж областного суда.

– Что здесь происходит? – шепотом осведомилась Елизавета у Дьякова. – Я пропустила что-нибудь важное?

– Да нет, cherie, все интересное только впереди. Видела автобус возле здания суда?

Елизавета наморщила лоб:

– Грязный такой, вонючий… Встал напротив входа, не обойти не объехать.

– Верно. Так вот в нем всех ментов-свидетелей доставили. Чувствуется, сегодня будем допрашивать их до ночи.

– Постойте! Это вся команда, которая участвовала в задержании Петренко и Перевалова?

– Так точно, моя радость! А ты сегодня почему без платка?

Елизавета покраснела. Ей не хотелось признаваться, что глупейшая статейка в «Вечернем Урале» задела ее самолюбие. Но Дьяков понял все без слов. Он плотоядно улыбнулся, а Дубровская, стараясь скрыть свое замешательство, принялась с преувеличенным усердием раскладывать на столе деловые бумаги.

Допрашивали работника ДПС Плаксина. Не в пример своему товарищу, флегматичному Толстикову, на которого чуть не наехали лихие гонщики в тот августовский день, Плаксин чувствовал себя в суде как рыба в воде. Чрезвычайно эмоционально он живописал памятное событие. Милиционера можно было понять. Он стал свидетелем эпизода, который вполне мог бы украсить любой отечественный боевик. Убийцы в машине, погоня, стрельба… Поэтому Плаксин немного перебарщивал по части эмоций: махал руками, театрально округлял глаза, даже подпрыгивал на месте.

– Скажите, свидетель, – обращалась к Плаксину Савицкая. – На ваш взгляд, автомобиль, в котором ехали подсудимые, представлял реальную опасность для вашего товарища Толстикова?

– А я про что тут вам уже полчаса толкую! – возмутился свидетель. – Подумайте, мчится машина. Скорость огромная! Толстиков стоит посередине дороги. С жезлом. Требует остановиться. А машина мчит прямо на него. Еще мгновение – бац! – Толстикова могло бы расшибить в лепешку. За этой машиной несется вторая. У-у-у! Скорость запредельная. Фьють! И мимо!

– Плаксин! – грозно рявкнула судья. – Хватит! Говорите определенней! Водитель предпринимал попытки объехать Толстикова?

– Никак нет, ваша честь! Если хотите знать, водитель специально направлял машину на моего товарища. Он хотел его сбить! Это я видел по его глазам! Это были глаза человека, который ни перед чем не остановится.

– Подскажите, а вы успели зафиксировать скорость этого автомобиля? – несмело задала вопрос Дубровская.

– Так точно! – гордо отрапортовал Плаксин. – Скорость – сто сорок!

– Это высокая скорость?