Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих

– Почему бы нет? – серьезно отвечал он. – Ох, и заживем мы с тобой, Наташик, тогда…

– Хорошо. Скажи, зачем нужны эти новые открытия? Чтобы полететь на Марс? И там яблони посадить… Или изобрести новое оружие? Нет, не так. Чтобы придумать и внедрить в человечество новую болезнь и потом заняться созданием новой вакцины против нее? Главное – все при деле.

– Строго говоря, критериев прогресса не существует, – соглашался Вадим. – Большинство людей думает, что прогресс знаменуется только улучшением жизни населения. В истории же человечества часто бывало так, что при явном движении вперед подавляющему большинству населения жить становилось хуже.

– И тогда в чем смысл прогресса?

– В том, чтобы человек мог гордиться собой!

– Ну… Это обычное искушение Адама, которому диавол предложил: будьте как боги. Ты хочешь быть таким богом?

– Хочу.

Поначалу я не могла четко сформулировать свое отношение к этому «хочу». С одной стороны, солдат, не мечтающий стать генералом, так и останется солдатом. Но с другой – нехорошо в этом победоносном шествии идти, не замечая, что делаешь больно другим, по головам. Нет, не по головам знакомых академических ученых ради научной карьеры… Вадима почему-то совсем не заботило то, что происходит с его пятнадцатилетним сыном – ведь трудный возраст! К тому же, что его мать, бывшая жена моего физика, потеряла в перестройку работу.

Вадим считал себя «верующим в душе», но не был крещен. Он спорил с позиции «чистого разума». Я же в спорах и первых ссорах пыталась протолкнуть мысль о безнравственности современной науки.

– Вы, ученые, свой любопытный ум суете безо всякой опаски в глубочайшие глубины мироздания – в полной уверенности, что имеете право, – возмущалась я. – Желаете, как говорил один мой знакомый, «взять Бога за бороду». Никто не думает, что случайно можно выпустить джинна из бутылки. И всё! Третья мировая! Понимаешь?

– Ты, Наташик, преувеличиваешь, как всегда, – улыбался Вадим. – А давай пообедаем? Что там у нас сегодня?

– Кусок хлеба с селедкой и кипяток, согласно твоей зарплате… Мои деньги кончились.

– Обещали выдать всенепременно! Дорогой Наташик, давай будем выше этих денежных расчетов, которые убивают любовь… Хорошо? Вечером ты, кажется, борщ варила, я обонял его прекрасный запах даже в своей келье…

Вадиму нравилось, как я готовила, хвалил, что – «лучше бывшей жены».

– Хорошо. Только есть будем молча, – просила я. Наши споры начинали сильно утомлять меня.

– Конечно, как скажешь… То, что ты говоришь, очень интересно. Мы, ученые, действительно как-то не задумываемся о последствиях… Над этим стоит «поразмыслять»…

И он снова и снова ловил меня на слове… Наша совместная жизнь превратилась в сплошную говорильню. Если Вадим не сидел за какой-нибудь очередной книгой в моей второй комнате – «своей келье», как называл ее, то непременно оттачивал на мне остроту своего «философского» ума. В сущности, его ум нельзя было назвать однобоким: Вадим, в отличие от меня, был очень начитан и в классической, и современной литературе, прекрасно разбирался в музыке, профессионально играл в теннис. Когда он успел все это освоить, удивлялась я. Настоящий человек Возрождения. А я – обычная «образованщина», поэтому в разговоре с ним могла доносить лишь общий, но важный для меня смысл:

– Уверена на двести процентов, что человек никогда не сможет открыть даже малую часть тайн Вселенной, потому что ее Бог создал, а не старший научный сотрудник, хоть бы и физик-теоретик. Это во-первых. Во-вторых, есть тайны, перед которыми нужно просто склонить смиренно голову – например, зачатие ребенка или попроще – сезонная смена погоды. Если человек настырно начнет туда совать свой нос, это будет означать, что он замахнулся спорить с Богом. Переделывать то, что Он так премудро создал. Согласен?

– Ну… только отчасти… – пожимал он плечами. – Ты, оказывается, просто ригористка!

– …А в-третьих, если все тайны будут разгаданы, физикам-теоретикам нечем будет заняться! И зарплату платить не будут совсем. Мне тут халтурку подкинули, пойду поредактирую… Товарищи ученые, доценты с кандидатами! Замучались вы с иксами, запутались в нулях…

– Сидите, разлагаете молекулы на атомы, – подхватил он песню Высоцкого. – Забыв, что разлагается картофель на полях…

– Считаю эту мысль очень глубокой… – пока еще мягко намекала я, начиная догадываться, что в бывшей семье он занимался исключительно самообразованием, отчего и произошел разрыв.

Много раз я предлагала Вадиму креститься, чтобы повенчаться. Но он «не видел в этом смысла» и даже цитировал Евангелие: «И жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его»[3 - 1 Кор. 7:13.]. Наконец я твердо сказала, что в таком случае нам придется расстаться, потому что не хочу жить в блудном грехе и боюсь в таком состоянии причащаться. «Ради меня» Вадим согласился креститься и после крещения попросил называть себя только полным именем Вадим. Старое уменьшительное Вадик, которое он до того любил, совершенно ему разонравилось.

Я не понимала смысла его работы. Он все время писал и переписывал какие-то статьи, искал, куда их определить, по-прежнему много читал научной, философской и художественной литературы. При этом уговаривал меня писать «в стол», потому что я «очень талантливый человек и нельзя зарывать свой талант в землю». Неделями он не ходил в институт – потому что там «сидеть негде», приносил мизерную зарплату – потому что «всё рухнуло в перестройку и наука теперь никому не нужна». Это была не новость. Мой одноклассник, с красным дипломом окончивший МФТИ и подавший большие надежды в науке, ради семьи переквалифицировался в торговца холодильным оборудованием. Сама я старалась подработать, где только возможно. Что делать – жизнь! И надо было как-то к ней приспосабливаться. С телевидения я ушла – стало противно печь «жареные факты» и «вешать лапшу на уши» бедному телезрителю, которому после идеологически выдержанных и во многом чистых зрелищ советского «застоя» стали предлагать бульварное искусство одуревших от появившейся свободы «самовыражения наизнанку» творцов.

В течение целого года за копейки я подвизалась «классной дамой» в открывшейся православной гимназии. Моей обязанностью было сидеть на уроках и следить за поведением учеников – прекрасная должность при двух высших образованиях… Другой работы, чтобы без ущерба для души, не находилось. Наверно, Бог дал мне возможность спокойно обдумать свою нынешнюю ситуацию: на уроках было полно свободного времени. Но ничего существенного в голову не приходило. Думалось лишь об одном… Мамаши моих учеников были младше меня. У меня должны быть вот такие же по возрасту дети… Разговор о детях Вадим не заводил. Однажды я сама подняла эту тему.

– Наташик, ну зачем двум талантливым людям дети? Мы их только испортим. Признанный факт, – ответил он.

Было в этом рациональное зерно – сколько несчастных детей выросло у знаменитых талантов… Себя я талантом считать никак не могла и даже смирилась с мыслью, что моя творческая карьера закончилась, едва успев начаться. Но чем больше я узнавала Вадима, тем меньше мне хотелось для своего ребенка такого папашу, как он. Вопрос повис в воздухе. Чем прогневала Тебя, Господи, часто воздыхала я. Почему не даешь мне детей? Наверно, я не смогу их хорошо воспитать.

– Ты зря ушла с телевидения, – поднял он другую тему…

– Почему же зря? У них теперь главные герои экстрасенсы, проститутки и бандюки. Буду писать «в стол», ты же этого хотел… – насмешливо ответила я. – Вопрос в другом: кто будет носить в дом деньги?

– Бог управит, Наташик, не переживай, Бог управит, – Вадим после крещения быстро усвоил православную терминологию. Его память была очень цепкой. – Нам ведь с тобой немного надо…

– У меня пальто зимнего нет… Вадим, ты слышишь? Холодно в куртке зимой…

– Хочешь, чтобы я бросил свое научное рукоделие и пошел в работяги? – он по привычке давил на жалость.

– У нас семья или что?

– Ну, хорошо, хорошо, давай повенчаемся. Если ты так хочешь… Хоть в это воскресенье.

– Спасибо за одолжение, не стоит. Не пойму, чего хочешь ты. Если заниматься только наукой, а не семьей – живи один. Хоть в бочке, как Диоген. Наука – это служение, а не халява, – хлопнула я дверью и пошла «пожалиться» к своей девяностолетней соседке по коммуналке Анне Вячеславне, с которой мы к тому времени очень сблизились…

– Деточка, я не имею никакого права вмешиваться в вашу личную жизнь… – внимательно выслушав меня, ответила она. – Но если хотите знать мое мнение… Я вам прочту прекрасное стихотворение Степана Щипачева… – и мастерски продекламировала.

Любовью дорожить умейте,
С годами дорожить вдвойне.
Любовь – не вздохи на скамейке
И не прогулки при луне.
Все будет: слякоть и пороша.
Ведь вместе надо жизнь прожить.
Любовь с хорошей песней схожа,
А песню не легко сложить.

– Гоните его в шею, – улыбнулась она, как бы стесняясь своих слов.

– Но он же сам должен понять, что надо уйти! – воскликнула я.

– У него здесь, – Анна Вячеславна приложила руку к сердцу, – пусто.

– Да у него здесь, – я постучала костяшками пальцев по своему лбу, – черная дыра! Шизик-теоретик…

Поняв, что Вадим – герой совсем не моего романа, я очень долго не могла решиться на разрыв: нелегко расставаться с иллюзиями, и первой была та, что человек может исправить другого человека… Действительно, это под силу только Богу. К тому же Вадиму было некуда идти. Добрый муж перевез ко мне из бывшего дома около двух тысяч томов библиотеки, а «своим» оставил трехкомнатную квартиру, к слову сказать, тещину. Я поначалу обрадовалась такому неожиданному книжному богатству – мой физик собирал тщательно и много лет личную библиотеку: «доставал», выискивал, выменивал, целое дело… Но мало-помалу мне открылось, что и собирание книг, и чтение, и приобретение новых знаний, став самоцелью, превращается в натурального идола. Это мало отличается от того, как фанаты творят себе кумира из какой-нибудь «звезды», богачи – из денег, спортсмены – из наград, писатели – из славы. Умный и талантливый Вадим оказался обычным идолопоклонником… Лиши его этих книг – сойдет с ума… Книги были его «собеседниками». Люди интересовали его лишь постольку поскольку…

Из-за того, что он был почему-то не в состоянии сделать карьеру в физике, из-за неуверенности в себе, из страха одиночества Вадим сделался актером. Когда приходили друзья, он был само обаяние, радушие и гостеприимство. Он «обаял» моих провинциальных родственников, даже священников в нашей церкви, куда мы стали ходить туда вместе после его крещения. Пытаясь разубедить его очередную жертву в том, что он в действительности безжалостный и самолюбивый и я первая подпала под его «обаяние», тем самым только подливала масла в огонь. Злой и самолюбивой мегерой, которая не ценит такой талант, стали считать меня… Пришлось по-христиански смиряться и с этим: меня действительно стала раздражать и его библиотека, и он сам до такой степени, что хотелось бежать куда глаза глядят из моей уютной, с огромным трудом доставшейся коммуналки с прекрасной соседкой. Я стала злой, а думала, что добрая…

Только две мои близкие подруги знали истинное положение вещей и в унисон гудели: «Да выгони ты этого шизика, выстави вещи на лестничную клетку – и привет семье. Такой не пропадет. Он же из тебя все соки высосет…»

Нет, думала я, они москвички и не понимают, что нельзя выгонять человека на улицу, сама я сколько скиталась по разным углам, когда приехала в Москву, – никому такого ужаса не пожелаю. А у него никакого житейского опыта… И все-таки он талантливый ученый. И наверно, я его еще чуть-чуть люблю… Да и вообще не в этом дело. Моя новоначальная христианская совесть еще не могла ясно различать, что такое хорошо и что такое плохо. Лет десять назад, рассуждая по-житейски, я бы в два счета разбежалась с ним. А как поступить по-христиански?

Вадим все время говорил, что, если надоест, он вернется к жене. Набравшись смелости, я позвонила его бывшей поинтересоваться, не заберет ли она его обратно?

– Барышня… Как вас зовут? Кажется, Наталья… Наталья, вы не представляете, какую вы оказали услугу, что избавили меня от него, – устало ответила она. – Мы сменили все замки. Ноги его здесь больше не будет!