Девушка с приветом

– Ты что делаешь? Сука! – вопил пациент на сестру. – Мне больно!

Я вскочила, бросилась к ним, но не успела. Вовка, раздосадованный тем, что палец ему пришивать не будут, и до сих пор не чувствовавший боли, как только Наташа прикоснулась к его ране, живо отреагировал: согнул в колене здоровую ногу и резко выпрямил, заехав Наташе в лицо. Она пролетела полкомнаты, врезалась в открытый стеклянный шкаф с медикаментами. На бедную девушку посыпались пузырьки и баночки.

– Уйду-у-у! – протяжно плакала медсестра. – Разве это медицина? Я, когда училась, думала… А тут хуже сумасшедшего дома… Ой, глаз больно!

– Вы что себе позволяете! – кричала я на больного и звала в сторону двери: – Ваня, скорее сюда!

Охранник бросил оборону в коридоре, прибежал к нам, сунул Вовке под нос дубинку:

– Покалечу! Последние пальцы отобью, сволочь! Потом залечим. Без наркоза! Только пошевелись!

– Сериал американский, – Наташа размазывала по лицу слезы, – «Скорая помощь», я смотрела, мечтала так же, а тут… Уйду-у-у!

– Я тоже уволюсь, – заявил Ваня. – В ночной клуб вышибалой зовут. Работа – один к одному, а платят в три раза больше.

О том, что у меня подписано заявление об уходе, я дипломатично молчала. Сделала примочку Наташе – с фингалом под глазом она удивительно походила на давешнего преступника. Сама обработала рану Вовке, сестричка наотрез отказалась подходить к дебоширу. Словом, кое-как довела дежурство до конца.

Я покидала травмпункт и чувствовала себя солдатом, который, отвоевав в окопах на передовой, устроился на чистое хлебное место при штабе.

Поскольку в дальнейшем повествовании (и в профессиональной жизни) я не собираюсь возвращаться на первое место службы, то, забегая вперед, расскажу, как обстоят дела в травмпункте. Наташа вышла замуж за Вовку. Да, да – роман закрутился, все отделение с азартом наблюдало. На перевязки Вовка приковыливал с букетами цветов, первые из которых летели в окно, следующие – в корзину, а через десять дней оказались в вазе на столе. Движимый раскаянием, Вовка стащил со стройки материалы, пригнал дружков, и они сделали ремонт в запущенных до безобразия помещениях травмпункта. Тут уж все сотрудники встали на его сторону и поднажали на девушку: новый линолеум, выкрашенные двери, чистые стены – что это, если не любовь?

Александра Ивановича уволили, когда он окончательно перестал выходить из дремы на рабочем месте, в том числе и в туалет.

Петя Карачинцев бросил пить, стал заведующим и увлекся наглядной агитацией. Развесил по стенам коридоров стенды «Методы фиксации костных отломков» и «Рваные раны мирного времени» – сидевших в очереди больных прошибал холодный пот от этих фото и рисунков. Ваня не уволился, и на учениях в фирме, специализирующейся на охране медучреждений, делился опытом, как распознать степень агрессивности пьяных пациентов.

– Юль Александровна, – хвастался он, когда я пришла навестить бывших коллег, – думаю брошюру на эту тему написать, учебное пособие.

Я совершенно искренне ответила, что, будь моя воля, я бы такую брошюру многотысячным тиражом издала.

* * *

В течение недели, утром и вечером, я приходила к Сержу. Делала Рэю уколы антибиотиков и перевязки. После трех тяжелых суток пес начал поправляться. В глазах, наполовину скрытых мохнатой челкой, появился осмысленный блеск. Причиной своих бед Рэй считал тугую повязку, спеленавшую его туловище, и упорно стремился содрать ее. Мешал жесткий картонный воротник – вроде того, что в костюме Пьеро.

Серж надел этот воротник, как только Рэй сумел дотянуться до бинтов.

Мое появление Рэй по-прежнему встречал рычанием, но Серж уверял, что пес относится ко мне замечательно, и в качестве доказательства показывал на хвост-обрубок.

Черный бугорок действительно подрагивал, что можно было принять за дружелюбное виляние хвостом. Рычание, по словам Сержа, скорее привычка, чем демонстрация угрозы. Хотелось так думать. Нет, в самом деле хотелось, говорю без всякой иронии.

У меня не правильное, непрофессиональное отношение к больным – в нем слишком много материнского: видно, нереализованные комплексы дают себя знать. Я, конечно, скрываю свои теплые чувства, но они простираются даже на лохматых и клыкастых пациентов.

Усыпить пса, в смысле – дать снотворное, нам пришлось только один раз, когда снимали швы. Процедура была длительной, тонкой, и я опасалась, что пациент откусит мне пальцы. Теперь Рэй мог зализывать раны сколько угодно. Его освободили от ненавистного картонного воротника и бинтов.

Серж рассказал, что такой же воротник Рэй щенком носил после купирования ушей.

Оказывается, от природы у ризеншнауцеров большие, лопухами, уши. Но по законам собачьего экстерьера они должны быть маленькими и треугольными и жестко стоять над головой. Поэтому собакам уши отрезают, надевают воротник, чтобы щенок не мог дотянуться до повязки. Далее изуродованные уши приклеивают пластырем к специальным пластинкам, добиваясь стоячести.

– У Рэя было веселое детство, – заметила я. – Сначала хвоста лишили, потом уши оттяпали.

Серж согласно кивнул:

– Жалею, что послушался инструкторов и ветеринаров в клубе. Подозреваю, что они просто хотели заработать деньги на операции. Я слишком поздно узнал, что международные стандарты уже изменены. Общества защиты животных добились, чтобы собак не уродовали. Да и в выставках мы не собирались участвовать. Но, понимаете, когда у тебя есть дорогое существо, ослушаться специалистов боязненно. Между прочим, с тех пор я с большим недоверием отношусь к ветеринарам и рад, что мою собаку лечил людный врач. Простите, я не так сказал, но вы поняли: врач людей.

Я почти привыкла к манере Сержа коверкать родной язык. Не стала добавлять горечи и говорить, что на ушных раковинах находится много биологически активных точек, недаром рефлексотерапевты любят загонять иголки именно в уши.

Рэй пытался становиться на ноги, и у него получалось, если приваливался здоровым боком к стене. Но сделать шаг не мог: обе раненые ноги подворачивались, и собака падала. Она скулила от боли и злости, снова пыталась встать, Серж помогал, но как только отходил, Рэй падал. Начинал лихорадочно лизать розовый рубец на боку, покусывать ноги – очевидно, они онемели.

Когда Рэй, глядя на меня и Сержа, щенячьим фальцетом, так не вязавшимся с его внушительной фигурой, требовательно и жалобно тявкал, – сделайте же что-нибудь! – у меня переворачивалось сердце и сжималось горло. В собачьем лае было столько несокрушимой веры в могущество человека, обиды на то, что мы это могущество не хотим использовать, и просто слезного вопля – помогите!

Будь на месте Рэя человек, я бы дала ему костыли и научила на них ходить. Обезножевшему фатально предложила бы инвалидную коляску. Но что я могла сделать для собаки? Как-то ночью, когда я раздумывала о судьбе четырехногого пациента, мне пришла в голову мысль сделать для него помочи.

На следующий день я объяснила Сержу идею: пропускаем за передними и перед задними лапами собаки большие полотенца, становимся по бокам, концы полотенец берем в руки и слегка приподнимаем Рэя, уменьшая таким образом нагрузку на ноги.

Вначале собаке решительно не понравились наши действия. Рэй недовольно лаял на Сержа, а повернув голову ко мне, рычал и скалился. Но мы стояли на своем:

– Вперед! Шагай! Рэй, двигайся! Иди! Сорок минут мучений – и собака зацокала кончиками когтей по паркету, верно переставляя ноги. Но как только мы убрали подпруги, рухнула на пол. И снова бередящее душу тявканье: я хочу ходить, бегать, сделайте же что-нибудь!

Два следующих дня мы учили собаку ходить на доморощенном тренажере, но эффект был тот же – самостоятельно пес не передвигался. Дальнейшее мое участие в судьбе Рэя смысла не имело – я ничего не могла для него сделать. Присела рядом, погладила мохнатую голову:

– Держись, чемпион!

Легко сказать – держись. Кому он нужен, беспомощный инвалид? За человеком, прикованным к постели, ухаживать ой как нелегко, а тут – собака молодая. Взять его к себе? И десять лет за ним подстилки выносить? Хорошенькая перспектива. А слоняться вечерами по квартире, изнывать от скуки и крахмалить белье до бумажного хруста – привлекательнее?