Маэстро, вы убийца!

– Как раз то, о чем я говорил, – ответил Малмсли. Голос его прозвучал резковато и, как показалось Трой, раздраженно. – Третья новелла. Эту женщину убила жена ее любовника. Жертва лежит на деревянной скамье, пронзенная снизу кинжалом. Жена укрепила кинжал в скамье острием вверх, и когда неверный муж навалился сверху на свою любовницу… сами видите. Лезвие было скрыто под покрывалом. Мне кажется, здесь автор допустил натяжку. Быть не может, чтобы кончик лезвия не торчал из-под покрывала. Но вот издатель почему-то уперся рогом и настаивает на публикации в таком виде.

– Лезвие может и не торчать, если покрывало не натянуто, а свешивается со спинки, – заметила Трой. – Тогда, опускаясь на сиденье, женщина должна стянуть его вниз. Впрочем, все это – никак не ваша забота. Вы должны проиллюстрировать только одну сцену.

– Мне никак не удается схватить нужную позу без натуры, – пожаловался Малмсли. – Мне бы хотелось изобразить ее так, чтобы читатель сам понял, как была подстроена ловушка.

– Боюсь, без живой натурщицы ваша задача почти невыполнима, – сказала Трой. – Ничего, Соня справится с любой позой. А нам все равно, что рисовать. Сейчас что-нибудь придумаю.

– Премного благодарен, – осклабился Малмсли.

– Разумеется, – послышался громкий голос Вальмы Сиклифф, – в Италии меня носили на руках. Итальянцев вообще хлебом не корми – дай полюбоваться на симпатичную блондинку. Куда бы я ни шла, отовсюду неслись возгласы: «Bella!», «Bellissima!» Так забавно.

– Это по-итальянски? – мрачно поинтересовалась Кэтти, размешивая на дощечке свинцовые белила.

– Да, милочка. Это означает «красотка», – пояснила мисс Сиклифф.

– Во дает! – сплюнула Соня, натурщица.

– За работу! – громко провозгласила Трой. – Сейчас займемся обнаженной натурой.

Все повернулись и дружно уставились на нее. Трой взошла на подиум – возвышение для натурщицы, для которого приспособили обыкновенные подмостки на колесиках, – и принялась мастерить ложе для Сони. Светло-вишневую подушку она пристроила у стены, затем из стоявшего рядом комода достала длинный отрез ярко-голубого шелка. Один его конец она перебросила через подушку и приколола булавкой, а второй, сложив гармошкой, уложила на помост.

– Вот, Соня, – сказала она. – Попробуй что-нибудь в таком духе.

Трой опустилась на колени, затем, изогнувшись в талии, легла на бок. Правое колено отставила в сторону, переместив центр тяжести на левый бок и бедро. Затем осторожно опустилась обеими лопатками на шелковую ткань. Соня недовольно поморщилась и фыркнула.

– Теперь твоя очередь, – сказала Трой, вставая. – Ложись прямо на покрывало, а голову опусти на подушку. Сперва попробуй лечь на левый бок.

Соня выскользнула из своего белоснежного кимоно. Обнаженная, она смотрелась просто восхитительно – прелестная крохотная фигурка, длинные точеные ноги, тонкая талия, упругие груди с заостренными холмиками сосков. Черные волосы, обрамлявшие идеальный овал лица, отчесаны назад с безмятежного лба и перехвачены на затылке лентой. Лишь немного заостренные черты лица с чуть широковатыми скулами выдавали ее славянское происхождение.

– Ах ты, поросенок, опять загорала! – упрекнула ее Трой. – Что нам теперь делать с этими белыми полосками?

– К сожалению, нудисток у нас в Борнмуте пока не приветствуют, – огрызнулась Соня.

Она улеглась на левый бок, прислонившись головой к светло-вишневой подушке. Трой, склонившись над обнаженной девушкой, стала нажимать на ее правое плечо, пока не притиснула его вплотную к доскам помоста. Шелковая ткань, придавленная плечами, выбивалась из-под тела натурщицы волнообразными голубыми складками.

Трой одобрительно кивнула.

– Вот то, что вам нужно, Малмсли, – сказала она. – Попробуйте набросать ее прямо как есть.

Она обогнула всю студию, не спуская глаз с натурщицы.

– Да, эта поза выглядит прекрасно в любом ракурсе, – заметила она. – Хорошо! Принимайтесь за работу. – Трой бросила взгляд на часы. – Соня, тебе придется так лежать сорок минут.

– Кошмарно неудобная поза, мисс Трой, – пожаловалась натурщица. – Что я вам – змея – так выгибаться?

– Не говори ерунды, – отмахнулась Трой. Ученики разбрелись по своим рабочим местам. Поскольку каждому из них суждено было сыграть свою роль в трагедии, случившейся десятью днями позже, давайте познакомимся с ними поближе.

Имя Кэтти Босток, несомненно, известно каждому, кто интересуется современной живописью. Во время описываемых событий она предпочитала работать короткими и уверенными мазками в манере, несколько напоминающей стиль примитивистов. Кэтти создавала крупные многофигурные композиции, из всей живой натуры отдавая явное предпочтение ремесленникам и простому люду. Ее «Десятник-погоняла» обошел многие выставки, был признан картиной года в Королевской академии и вызвал переполох в среде твердолобых консерваторов. Внешностью Кэтти не слишком вышла – приземистая, крепко сбитая, неказистая темноволосая особа, умеющая легко осадить и поставить на место любого собеседника. Трой она обожала, хотя и любила поворчать на нее. Большую часть года Кэтти жила в Татлерз-Энде, хотя и не была ученицей Трой.

Светловолосая и худенькая, Вальма Сиклифф была очень хороша собой. Подобных девушек некоторые современные писатели выводят в романах – со страстностью, которую пытаются выдать за ироничную отстраненность. Родом из богатой семьи, она создавала картины, в которых присутствовала мысль. Хотя Кэтти и обзывала Вальму нимфоманкой, вам самим представится возможность оценить, насколько подруга Трой была беспристрастна в своих суждениях.

Восторженную восемнадцатилетнюю толстушку звали Филлида Ли. Два года обучения в аскетическом Слайде не смогли подавить ее врожденную пылкость, но не прошли даром; в особых случаях Филлида могла вести себя сдержанно и даже величественно.

Уотт Хэчетт, юный австралийский протеже Трой, отличался крохотным ростом и очень темной кожей – он мог бы без труда играть юных мавров или туземцев-людоедов в голливудских фильмах. Район Сиднея, в котором он вырос, пользовался отнюдь не самой доброй славой, сам же Хэчетт был на удивление простодушен, самонадеян и трудолюбив, при этом буквально ни в грош не ставя чужое мнение. Особым эстетическим восприятием или исключительным художественным вкусом он не обладал, поэтому его несомненный талант был сродни паразитической лиане, обвившейся вокруг могучего серого ствола и вдруг пышно рассыпавшейся, словно мириадами радужных брызг, гирляндами неописуемо красочных орхидей.

С Седриком Малмсли мы уже познакомились. Пока рассказать о нем больше нечего.

Достопочтенному Бейсилу Пилгриму, сыну столь известного своими пуританскими взглядами пэра, было двадцать три года. Он обладал приятной, располагающей внешностью и несомненным талантом, однако в манере его письма сквозила некая робость. Его отец смотрел на художественные школы как на обители порока и разврата и разрешил сыну заниматься живописью под руководством мисс Трой исключительно потому, что ее родители выручили из беды его знакомых джентри[5 - Нетитулованное мелкопоместное дворянство в Англии.], а сама Трой в свое время написала монументальное полотно с изображением прихожан методистской церкви. По счастью, старый лорд, который даже в молодости блестящим умом не отличался, а в преклонном возрасте окончательно сделался сумасбродным олухом, не заметил иронии, сквозившей в картине.

Фрэнсис Ормерин – худощавый и щуплый француз – работал в основном углем и акварелью. Его рисунки обнаженной натуры поражали изяществом линий и утонченным вкусом. Нервный и дерганый, Ормерин был подвержен приступам черной меланхолии и нередко хандрил. Из-за несварения желудка – считала Трой.

И наконец, Гарсия – никто почему-то не помнил, что его зовут Вольф. На его бледных и впалых щеках всегда темнела десятидневная щетина, по непонятным причинам не превращавшаяся в бороду; ходил он неизменно в засаленных серых брюках, выцветшей рубашке и совершенно немыслимом плаще. Буйные темно-русые волосы, которых никогда не касалась расческа, темные дерзкие глаза, поразительно красивые руки и полная бесцеремонность – вот весь Гарсия. Два года назад он нагрянул без приглашения в лондонскую студию Трой. Вместо визитной карточки он протянул ей собственный бюст в глине, завернутый в мокрую и грязную рубашку. Протиснувшись мимо художницы в прихожую, он прошагал в студию, развернул бюст и молча водрузил его на стол. Потом они с Трой долго стояли и молча разглядывали глиняную голову. Наконец Трой спросила, как его зовут и чего он хочет. «Гарсия», – буркнул молодой человек. Хотел он лепить с натуры, но в карманах всегда гулял ветер. Трой высказала замечания насчет его работы, дала ему двадцать фунтов и с тех пор так толком и не смогла избавиться от назойливого скульптора. Время от времени, порой – крайне не вовремя, он появлялся у нее в студии, причем всегда приносил новую работу. Выразить себя ему удавалось только в глине, а все остальное выходило маловразумительным. Зато глиняные скульптуры неизменно вызывали всеобщий восторг. Ходил Гарсия вечно немытый, всклокоченный, был начисто лишен каких бы то ни было комплексов и не интересовался ничем, кроме своей работы. Трой всегда старалась хоть как-то помочь ему, и мало-помалу о творениях молодого скульптора заговорили. Гарсия начал работать в камне. Его попросили показать несколько работ на выставке группы «Возрожденный Феникс» и стали подкидывать заказы. Денег у него было всегда – кот наплакал, и многие люди его сторонились, хотя некоторые женщины находили его необыкновенно привлекательным, чем Гарсия беззастенчиво пользовался.

Уложив натурщицу в нужную позу, Трой подошла к Гарсии. Остальные пока расставляли мольберты и устраивались поудобнее. Трой остановилась и стала рассматривать «Комедию и Трагедию» – глиняную модель скульптурной композиции, заказанной Гарсии для нового театра в Вестминстере. Гарсия установил скульптуру на высоком постаменте с четырьмя колесами возле южного окна. Обе женские фигуры вздымались из цилиндрического основания. Комедия – полностью обнаженная, Трагедия – в аляповатой мантии. Маски они держали в руках над головой. По композиции подразумевалось, что эти фигуры представляют собой языки пламени. Формы были упрощены до предела. На лице Комедии застыло угрюмое выражение, Трагедия ехидно ухмылялась.

Гарсия с недовольной физиономией стоял рядом, ожидая, что скажет Трой.

– Что ж, – произнесла она. – Мне нравится.

– Я думал, что нужно… – Он замолк, изобразив руками шлейф, которым собирался прикрыть ноги Комедии.

– По-моему, не стоит, – сказала Трой. – Это нарушит общий строй. Впрочем, я в этом не специалист. Я ведь художница. А почему, кстати, позвольте спросить, вы решили устроиться в моей студии?

– Я решил, что вы не станете возражать. – Говоря, Гарсия глотал отдельные звуки, а его произношение немного напоминало кокни. – Через две недели я уже смотаю удочки. Нужно же мне было где-то поработать.

– Да, так вы и написали в своей записке. Вы опять без гроша?

– Да.

– А куда вы переедете через две недели?

– В Лондон. Мне предоставляют комнату.

– Где?

– Где-то в Ист-Энде, кажется. В помещении бывшего склада. Один знакомый парень уговорил владельца впустить меня туда. Он даст мне адрес. Я съезжу на недельку отдохнуть куда-нибудь, а потом примусь за скульптуру.

– Кто заплатит за камень?

– Мне пообещали хороший аванс.

– Понятно. Что ж, будем надеяться, что все так и будет. Теперь послушайте меня внимательно, Гарсия. – Трой оглянулась по сторонам и понизила голос. – Пока вы живете и работаете в моей студии, вы должны вести себя прилично. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Нет.

– Прекрасно понимаете. Никаких ваших шашней с женщинами я не потерплю. Вы все время крутитесь вокруг Сони. Вы с ней вместе живете?

– Когда хочется кушать – нужно кушать, – философски изрек Гарсия.