Мнимая беспечность

– Мэри, дорогая! Прошу тебя, пожалуйста!

– Давайте, – слегка дрожа, продолжила она, – посмотрим на всю эту историю спокойно и объективно, идет? Боюсь, то будет не слишком приятный опыт, но придется через это пройти.

Вошел Грейсфилд, бросил всего один взгляд на хозяйку и тут же вышел. Он уже довольно давно жил в этой семье.

– Я последняя женщина в мире, – продолжила мисс Беллами, – которая склонна напоминать людям об их долгах и обязанностях. Да, последняя. И тем не менее…

И она принялась напоминать Берти, чем он ей обязан. Рассказала об обстоятельствах, при которых его нашла – к его очевидному облегчению, не стала упоминать, сколько лет прошло с тех пор – о том, как дала ему первый шанс; о том, как с тех пор он ни в чем не знал нужды. Рассказала о соглашении – «джентльменском», с горечью добавила Мэри, – что он никогда не будет делать эскизы костюмов ни для одной ведущей актрисы, не посоветовавшись прежде с ней. Берти открыл было рот, хотел возразить, но она тут же пресекла эту попытку. Разве взлетел бы он до нынешних своих высот, спросила она, если бы не опирался целиком и полностью на ее поддержку? Разве не отказалась она от услуг ведущих домов моды, разве не предпочитала им всем именно его и в горе, и в радости? И вот теперь…

Мэри изобразила жест в духе Сиддонс[10 - Сиддонс Сара (1755–1831) – британская актриса, прославилась исполнением главных ролей в трагедиях.] и принялась расхаживать взад-вперед по комнате, а Пинки с Берти торопливо расступались, давая ей пройти. Вот пылающий гневом взгляд на миг остановился на Пинки – она собралась атаковать подругу.

– Полагаю, – заметила она, все еще обращаясь к Берти, – что меня трудно упрекнуть в отсутствии благородства и щедрости. Говорят, я умею быть настоящим другом. Преданным и справедливым, – добавила Мэри, возможно, вспомнив о Марке Антонии. – Исключительно ради дружбы я много-много раз убеждала руководство поручить роль актрисе, заведомо не способной справиться с ней.

– Нет, послушай, – осторожно начала Пинки.

– … много-много раз. Тут как раз на днях Тимми мне сказал: «Дорогая, ты жертвуешь собой, приносишь на алтарь свой талант ради сомнительных личных привязанностей». Он неоднократно говорил, что ни за что на свете не принял бы эти изменения в кастинге, лишь ради меня. Исключительно ради меня…

– Какой еще кастинг? – спросила Пинки. Но мисс Беллами по-прежнему адресовалась только к Берти.

– Лишь ради меня, говорил Тимми, он может задействовать в своей постановке актера или актрису, чья духовная жизнь сводилась к непрерывной зубрежке ролей в провинциальном театре с постоянным репертуаром.

– Но Тимми, – злобно заметила Пинки, – продюсирует мою пьесу. Это ему и автору решать, кто будет играть главную роль. И они сказали руководству, что хотят меня.

– И мне известно, – вставил Берти, – что это чистая правда.

– Заговор! – вскричала мисс Беллами так громко и неожиданно, что они подпрыгнули. Перед ее глазами предстала ужасная картина: Берти, Пинки и Тимми сговорились с руководством и решили ничего не сообщать ей о своих планах и уловках. Она с провидческой гневной ясностью представила себе эту сцену. Берти мрачно освобождался от остатков гирлянды и явно выказывал намерение поскорее уйти. Он дождался паузы и вмешался.

– Что касается, – начал он, – подлой и двуличной крысы, которой, Господь свидетель, я не являюсь, могу заверить тебя, дорогая Мэри, ты напрасно так убиваешься. Я согласился сделать эскизы костюмов для Пинки просто по дружбе, имени моего на афише не будет, и еще должен заметить…

Но ему не разрешили продолжить.

– Дело вовсе не в том, – заявила мисс Беллами, – что сделали вы оба. Дело в том, каким отвратительным образом. Если бы пришли ко мне с самого начала и сказали бы… – Затем последовал приблизительный перечень того, что они должны были бы сказать, и преисполненный благородства отклик мисс Беллами на эти их высказывания. Секунду-другую казалось, что этот скандал плавно перейдет в бессмысленный и продолжительный спор. Так бы, наверное, и случилось, если б Пинки вдруг не заметила резко:

– Послушай, Мэри! А не пора ли тебе призадуматься о своем собственном поведении? Тебе прекрасно известно, что все, что ты для нас сделала, оплатилось тебе сторицей. Знаю, ты приложила немало усилий, чтобы руководство театра внесло меня в основной список труппы, и я благодарна тебе за это. Но я также прекрасно понимаю, что тебе было очень выгодно иметь меня под боком. Ведь я являюсь для тебя отличным фоном. Я знаю все твои хитрости. Знаю, как ты любишь, чтобы тебе подсказывали реплики. И когда у тебя возникали паузы, а в последнее время это случалось все чаще, я могла заполнить их, как нечего делать. Я преуспела в искусстве держаться на заднем плане, подчищать все твои промахи и снова проваливаться в небытие. Именно я выставляла тебя в выгодном свете, поэтому ты и считала меня «чертовски незаменимой».

– О боже! Боже ты мой! Ну почему я должна это слушать?

– Что до Берти…

– Не надо, Пинки, – поспешил вставить он.

– Нет, надо! Это правда, что ты помогла Берти начать успешную карьеру, но разве он не отплатил тебе за это сторицей? Эти твои декоры! Твои костюмы! Ну, сознайся, Мэри, без скрытых вытачек и швов мистера Сарацина ты была бы престарелой гранд дамой на параде театральных звезд.

Берти визгливо и истерически расхохотался и тут же испуганно умолк.

– Правда в том, Мэри, – продолжила Пинки, – что ты всегда слишком многого хотела. С одной стороны хотела управлять каждым и использовать каждого в своих интересах, с другой жаждала, чтобы все мы вались у тебя в ногах и не переставали твердить, какая ты благородная, щедрая и расчудесная. Ты самый настоящий каннибал, Мэри, и настало время хоть кому-то набраться храбрости и сказать тебе об этом в лицо.

После этой ее неожиданной речи воцарилось гробовое молчание.

Мисс Беллами подошла к двери и обернулась. Это ее движение тоже было всем хорошо знакомо.

– После всего этого, – медленно и с каменным лицом, понизив голос до мучительной монотонности, произнесла она, – мне остается только одно, хоть и страшно не хочется этого делать. Но я вынуждена. Я должна повидаться с руководством театра. Завтра же.

Она отворила дверь. В холле в нерешительности топтались Чарльз, Уорендер и Ричард. Затем Мэри вышла и захлопнула за собой дверь.

После ее ухода в комнате стало страшно тихо.

– Берти, – проговорила наконец Пинки, – мне страшно жаль, если я испортила тебе жизнь. Просто хватила с утра лишку. Никогда, никогда себе не прощу!

– Ничего страшного, дорогая.

– Ты так добр, Берти. Скажи, как думаешь, она… думаешь, она сможет?..

– Попробует, дорогая. Непременно попытается.

– Она может отобрать у меня все! Но обещаю тебе, я буду бороться. Нет, честно, Берти, она меня просто пугает. У нее было лицо… ну, как у убийцы.

– Просто жуткое, верно?

Пинки рассеянно смотрела на большой флакон духов под названием «Врасплох». На него упал луч солнечного света, и он засиял и заискрился золотистыми отблесками.

– Что теперь будешь делать? – спросила она.

Берти подобрал горстку тубероз с пола.

– Покончить с этим и чертовыми цветочками, дорогая, – ответил он. – Покончить с чертовыми цветочками.

II

Выбежав в холл, мисс Беллами точно ветер пронеслась мимо Ричарда, Уорендера и мужа и быстро поднялась наверх в свою спальню. Там она столкнулась с Флоренс, которая спросила:

– Что это с тобой, а?

– Заткнись! – рявкнула Мэри Беллами и грохнула дверью.

– Как вижу, ничего хорошего. Успокойся, дорогая. Скажи толком, что произошло?

– Чертово предательство, вот что! Замолчи. Не хочу говорить об этом. О боже, ну и друзья у меня, это надо же! Господи, и это называются друзья!

Мэри расхаживала по комнате, издавая возмущенные и отчаянные возгласы. Потом рухнула на кровать и замолотила кулачками по подушке.

– Ты же понимаешь, – заметила Флоренс, – что это конец всему, вечеринке и прочему…

Мисс Беллами разразилась слезами.

– У меня, – прорыдала она, – нет ни одного друга! Ни единого на всем белом свете! За исключением Рики.

Губы у Флоренс досадливо скривились.