Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым

Жанр
Год написания книги
1858
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
4 из 7
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Так воспевают древнерусскую патриархальность многие ее поклонники. Они утешаются прекрасным ее изображением и находят, по-видимому, весьма удобным пробовать на себе слова поэта:

Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь[49 - Из стихотворения А. С Пушкина «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье…», 1830).].

Они действительно готовы проливать слезы умиления над вымышленной ими гармонией всех сил и явлений древней Руси. Может быть, это и хорошо, и даже полезно для забвения всех современных зол; может быть, мы и сами были бы довольны, если бы нашли возможность сочинять для себя такого рода утешения. Но, к несчастию, не всякому дается такая пылкая фантазия, как, например, гг. Розену, Вельтману, Классену[50 - См. примеч. 26. В «Современнике» была опубликована отрицательная рецензия на книгу Е. И. Классена (1854, № 9).] и им подобным лицам, у которых небывалые факты истории так и снуют в голове, точно фантастические призраки в сказках Гофмана. При всех наших усилиях мы никак не можем вообразить древнюю Русь столь прекрасною и блаженною, как бы нам хотелось, если факты действительности говорят противное. А факты говорят вот что.

Настоящая государственная власть в древней России не существовала по крайней мере до возвышения государства Московского. Древние князья называли Русь своею отчиною и действительно, как доказал недавно г. Чичерин, владели ею скорее по вотчинному, нежели по государственному праву[51 - Речь идет о диссертации Б. Н. Чичерина «Областные учреждения в России в XVII веке» (М., 1856).]. По утверждении же Московского государства, – одна уже возможность такой личности, как Иван Грозный, заставляет отказаться от обольщения относительно силы и значения думы боярской или какого бы то ни было уравновешивающего, влияния.

Сословия древней Руси вовсе не представляются в такой гармонии, как хотят нас уверить. Боярство отличалось спесью пред низшими (которая, однако же, не исключала раболепства) и безобразными ссорами меж своими. Местнические расчеты и бывавшие при них проделки – известны всякому. Отношение бояр к сельскому населению видно из свидетельства Кошихина[52 - См. примеч. 41 к статье «О степени участия народности…» (наст. т., с. 815).], который говорит, что бояре держат при себе людей до 100 и даже до 1000 и что некоторых из них посылают в вотчины свои «и укажут им с крестьян своих имати жалованье и всякие поборы, чем бы им поживиться» (Кошихин, стр. 126). К этим людям были, впрочем, у бояр и другие отношения, о которых мы узнаем из Желябужского. Эти отношения вот какого рода: князья и бояре отправлялись на разбой с своими людьми и грабили проезжих… Делать это можно было им с некоторой надеждой на безнаказанность, хотя иногда и доставались им батоги и кнут за подобные похождения (Желябужский, стр. 9[53 - См. примеч. 67 к статье «О степени участия народности…» (наст. т., с. 817).]). Впрочем, вообще, по замечанию Карамзина (X, 142), «для благородных людей воинских облегчали казнь: за что крестьянина или мещанина вешали, за то сына боярского сажали в темницу или били батогами. Благородные люди воинские имели еще, как пишут, странную выгоду в гражданских тяжбах: могли вместо себя представлять слуг своих для присяги и для телесного наказания в случае неплатежа долгов». Карамзин говорит: «как пишут»; но факт этот несомненен. Он до такой степени вошел в обычай древней Руси, что даже послужил предметом злоупотреблений и подьяческого мошенничества. У Желябужского под 7201 (1693) годом находим: «Земского приказа дьяк Петр Вязмитин перед Московским судным приказом положен на козел и вместо кнута бит батоги нещадно: своровал в деле, на правеж ставил своего человека вместо ответчикова» (Желябужский, стр. 13).

Утверждают некоторые, будто Петр утвердил крепостное право в России[54 - Такое представление было характерно для славянофилов. Л. С. Хомяков, напр., утверждал, что «крепостное состояние введено Петром Первым» (Хомяков А. С. Полн. собр. соч., т. I. М., 1878, с. 364).]. Не станем здесь распространяться о том, до какой степени произвольно такое мнение. Для нашей цели будет достаточно, если мы приведем мнение о состоянии рабов и свободных земледельцев опять-таки из Карамзина (VII, 128–129). «Гораздо несчастнее холопства, – говорит он, – было состояние земледельцев свободных, которые, нанимая землю в поместьях или в отчинах у дворян, обязывались трудиться для них свыше сил человеческих, не могли ни двух дней в неделе работать на себя, переходили к иным владельцам и обманывались в надежде на лучшую долю: ибо временные корыстолюбивые господа или помещики нигде не жалели, не берегли их для будущего. Государь мог бы отвести им степи, но не хотел того, чтобы поместья не опустели, и сей многочисленный род людей, обогащая других, сам только что не умирал с голоду. Старец, бездомок от юности, изнурив жизненные силы в работе наемника, при дверях гроба не знал, где будет его могила… Вероятно, что многие земледельцы шли тогда в кабалу к дворянам; по крайней мере знаем, что многие отцы продавали своих детей, не имея способа кормиться». Если таково было положение земледельческого класса, то стоит ли хлопотать о том, какое носил он название? «Сей многочисленный род людей, обогащая других, сам только что не умирал с голоду» — этого довольно. Более мы ни о чем не хотим спрашивать.

Поставим еще раз на вид читателям, что мы нарочно обращаемся за цитатами к Карамзину, как приверженцу допетровской Руси. Известно, что он, в своем сочинении «О древней и новой России», не только восхищался временем царей Михаила и Алексея, но даже и всем московским периодом. Он говорит, что «политическая система государей московских заслуживала удивление своею мудростию, имея целию одно благоденствие народа», и что «народ, избавленный князьями московскими от бедствий внутреннего междоусобия и внешнего ига, не жалел о своих древних вечах и сановниках; довольный действием, не спорил о правах. Одни бояре, столь некогда величавые в удельных господствах, роптали на строгость самодержавия; но бегство или казнь их свидетельствовали твердость оного» (Карамзин, Эйнерлинг, Приложения, стр. XLII). Очевидно, что Карамзин был вполне доволен положением дел в древнем Московском государстве. Но при своей добросовестности он не считал удобным скрывать или искажать, подобно г. Жеребцову, печальные факты внутреннего быта, представлявшиеся ему в источниках.

Высшее боярство, поставленное в таких выгодных отношениях к народу, и само не было, однако же, в древней Руси вполне обеспечено в своих гражданских правах. Бояре не ходили пешком, не хотели знаться с купцами и мещанами, требовали, чтобы никто не смел въехать к ним на двор, а чтоб все оставляли лошадей у ворот; но это не спасало их от многих вещей, довольно унизительных. Мы уже не говорим о разных обрядах и обязанностях придворной службы древнерусской, описанных у Кошихина. Укажем только на то, что даже высшие бояре не изъяты были от телесного наказания. Влияние ли это татарщины, или национальное произрастение (как можно подумать, судя по тому, что есть рьяные защитники и почитатели его, вроде г. Жеребцова и князя В. Черкасского, недавно прославившегося требованием восемнадцати (18) ударов, в «Сельском благоустройстве»[55 - В статье «Некоторые общие черты будущего сельского управления» (Сельское благоустройство, 1858, кн. 3, № 9) князь В. А. Черкасский выступил за сохранение права помещика и после освобождения крестьян подвергать их наказанию розгами, чем вызвал возмущенные отклики в печати.], – во всяком случае, кнут, плети, батоги были весьма знакомы спинам спесивых бояр древней Руси. Раскройте дела о местничестве, акты, разрядные книги; посмотрите записки Желябужского, – вас изумит щедрость, с какою телесное наказание рассыпалось всем и каждому. При этом нужно заметить, что напрасно воображают некоторые и то, будто бы в древней Руси не было обязательной службы для высшего сословия. Говоря это, разумеют обыкновенно военную службу, упрекая Петра за то, что он насильно забирал дворян в армию. Но обязательность военной службы для дворян была постоянно признаваема в Московском государстве; разница только в том, что войска регулярного не было, а следовательно, и служба была не регулярна. Но зато в случае надобности требовалось, чтобы дворяне немедленно являлись на службу; если же они не шли, то записывались нетчиками и строго наказывались. Еще задолго до Петра являются в правительственных распоряжениях весьма суровые упоминания об этих нетчиках. Вот, например, распоряжение, записанное в разрядной книге 7123 года («Временник» 1849 года, ч. I, стр. 7[56 - «Временник» – «Временник Московского общества истории и древностей Российских», издавался в 1847–1857 гг.]): «А которые (дворяне и дети боярские) учнут ослушаться и с ними на государеву службу не поедут, и тех бить батоги и в тюрьму сажать… И им тех городов дворян и детей боярских, велети имая приведчи к себе и бить велеть по торгом кнутом и сажать в тюрьму; а из тюрьмы выимая велети их давать на крепкие поруки с записьми, что им быти с ними на государеве службе; и отписывать поместья и приказывать беречь до государева указу, и отписных поместий крестьянам слушать их ни в чем не велеть». Нужно заметить, что такое распоряжение сделано в 1615 году, когда только что воцарился кроткий Михаил после кровавых смут времени самозванцев и междуцарствия…

Судоустройство и судопроизводство, администрация и законодательство также находились у нас до Петра вовсе не в таком блистательном состоянии, как некоторые хотят уверить. Самые законы древней Руси не всегда были хорошо соображены с нуждами народа. Сначала византийское право явилось у нас ни к селу ни к городу, совершенно внезапно. Затем татарские отношения не остались без влияния на законодательство. Вообще с XI века до Ивана III мы, по замечанию Карамзина, «не подвинулись вперед в гражданском законодательстве, но, кажется, отступили назад к первобытному невежеству народов в сей важной части государственного благоустройства» (Карамзин, V, 228). Тут же историк замечает, что отсутствие письменных постоянных правил суда зависело от того, что князья «судили народ по необходимости и для собственного прибытка» и потому старались избирать кратчайший и простейший способ решения тяжеб… С изданием «Судебников» 1450 и 1550 годов и еще более по составлении «Уложения»[57 - Уложение – «Соборное Уложение» 1649 г., свод законов Русского государства, обобщивший правовую практику за сто лет со времени Судебника Ивана Грозного (1550) и включивший ряд новых законоположений, закреплявших сословную структуру общества.] судопроизводство должно было определиться несколько лучше. Но все-таки в нем оставалась достаточная доля неопределенности, для того чтобы можно было запутать всякое дело. Решительное смешение судебных и административных властей много помогало этому; а всеобщая безнравственность делала бессильною всякую попытку водворить правду в судах. Уже при сыне Ярослава Всеволоде (в конце XI века), по известию летописи, «начаша тиуни грабити, людий продавати, князю не ведущу» (Полное собрание летописей, том I, стр. 93). Под 1038 год летописец замечает о жителях прибрежий Сулы (посульцах), что им была от посадников такая же пагуба, как от половцев (Полное собрание летописей, том I, стр. 133). У князя Игоря Ольговича (1146 год) киевляне просили правосудия, жалуясь на тиунов предыдущего князя. Игорь дал обещание сменить хищников, но не исполнил своего слова, и киевляне призвали на княжение Изяслава (Карамзин, II, 123). На Андрея Боголюбского было неудовольствие народа за лихоимство судей; по убиении его самого (1174 год) бросились к посадникам, тиунам, «и домы их пограбиша, а самих избиша, детцкые и мечники избиша, а домы их пограбиша, – не ведуче глаголемого: идеже закон, ту и обид много», – наивно прибавляет летописец (Полное собрание летописей, том I, стр. 157). В XIII столетии читаем жестокие обличения против неправосудия и мздоимства в словах Кирилла митрополита. В одном из них говорится: «Иже бо без правды тивун, когождо осудив, продаст и теми кунами купит собе ясти и пити, и одеяние собе, и вам теми кунами купят обеды, и пиры творят: се, якоже, рекохом, вдали есте стадо Христово татем и разбойником» (см, Филарета «Обзор духовной литературы», 59), В «Слове Даниила Заточника» (XIII век) говорится: «Не держи села близь княжего села, ибо тиун его – как огонь палящий, а рядовичи его – как искры. Если от огня и убережешься, то от искр уж никак не устережешься». Вообще в XIII и XIV веках, по замечанию Карамзина, само законодательство наше было таково, что вело к злоупотреблениям: ни вы чем не было твердых оснований, все зависело от произвола (Карамзин, V, 226). С XV века идет уже беспрерывный ряд свидетельств о неправосудии и взяточничестве дьяков и подьячих. Рассказывают, что однажды Василий Иванович призвал к себе судью, уличенного во взятке, и вздумал строго допрашивать. Судья не смешался и привел в свое оправдание то, что, по его мнению, всегда богатого должно оправдать скорее, чем бедного, так как богатый менее имеет надобности совершать преступления (Карамзин, VII, 123). В XVI веке, когда явилось строгое преследование взяточничества законом, подьячие выдумали спекуляцию на народное благочестие: челобитчики, «входя к судье, должны были класть деньги перед образами, будто бы на свечку» (Карамзин, X, 141). Эта выдумка была наконец запрещена указом; но не решались никакими указами уничтожить подарки судьям перед праздниками, сделавшиеся в это время уже священным обычаем. Судейские нравы XVII столетия известны всем по сказаниям Кошихина, так часто приводимым в исторических изысканиях о России предпетровского времени. Какие проделки употреблялись в судах, можно видеть из нескольких заметок Желябужского. Например, Петр Кикин пытан на Вятке за то, что подписался было под руку думного дьяка Емельяна Украинцева. – Федосий Хвощинский бит кнутом за то, что своровал, – на порожнем листе составил было запись. Князь Петр Кропоткин бит кнутом за то, что он в деле своровал, – выскреб и приписал своею рукою (стр. 7). Дмитрий Камынин бит кнутом за то, что выскреб в поместном приказе, в меже с патриархом (стр. 9), Леонтий Кривцов пытан за то, что он выскреб в деле. Пытан дьяк Иван Шанин, – с подьячим своровали в деле в приказе Холопьего суда. – Бит батогами Григорий Языков за то, что он своровал с площадным подьячим, с Яковом Алексеевым, – в записи написали задними числами за пятнадцать лет (стр. 13), Федор Дашков, поехавший было служить польскому королю, «пойман на рубеже и привезен в Смоленск и расспрашиван; а в расспросе он перед стольником и воеводою, перед князем Борисом Феодоровичсм Долгоруким, сказал и в том своем отъезде повинился. А из Смоленска прислан скован к Москве, в Посольский приказ; а из Посольского приказа освобожден для того, что он дал Емельяну Украинцеву двести золотых» (23)… и пр. и пр…

Вот какого рода проделки совершались в древней Руси, вот до какой виртуозности доходили эти простодушные, патриархальные тиуны, дьяки и подьячие, которыми так восхищаются славянофилы, подобные г. Жеребцову.

Но по крайней мере семейная жизнь вознаграждала в древней Руси за все общественные несовершенства! Там царствовал мир и любовь, там была покорность жен мужьям, благоговение детей пред родителями, домовитость хозяйки, стыдливость и целомудрие девиц, страх божий и чистая любовь к людям. Златоверхий терем, дружеская беседа, патриархальное хлебосольство, идиллическое препровождение времени в кругу семейства и ближайших родных… как все это прелестно и заманчиво!.. Зачем Петр разрушил все это своими балами и ассамблеями, общественными потехами, иноземными манерами и обычаями, оторвавшими древнюю русскую семью от семейной жизни?.. Теперь негде нам найти приют и отдых от разного рода общественных невзгод, одолевающих нас: в собственном семейном быту каждый находит теперь то же самое общество, от которого он хотел бы бежать. О, как вожделенны для нас эти убежища старинного россиянина, с их теремами и светлицами, с доброй, целомудренной женой и покорными детьми, с медами и наливками!

Но увы! и с этой иллюзией придется расстаться. Мудрено сказать, кто первый и с какого резону вообразил, что в древней Руси господствовала такая простота и чистота семейной жизни; еще мудренее оставаться теперь в этом заблуждении после всего, что уже было писано о древней Руси. Мы, пожалуй, не станем приводить деликатных ночных похождений Чурила Пленковича; не станем говорить о том, как Тугарин невежливо вел себя за столом князя Владимира, кладя руку за пазуху великой княгине; не обратим внимания даже на то, как эта княгиня, в отсутствие мужа, привлекает к себе в спальню статного молодца, начальника калик перехожих[58 - Добролюбов упоминает эпизоды из следующих былин, вошедших в сборник «Древние российские стихотворения» Кирши Данилова: «Чурила Пленкович», «Алеша Попович», «Сорок калик со каликою».]. Все это рассказывается в народных песнях, сложенных про Владимира, и может быть не более как следствием языческого понимания вещей. Не будем вообще говорить о семейной жизни до монголов; во все это время быт народный оставался, очевидно, языческим. В конце XII века, по свидетельству «Церковного правила» митрополита Иоанна[59 - «Правило церковное» митрополита Иоанна относится К концу XI в.], народ полагал, что церковное венчанье нужно только князьям да боярам. «Русская правда» указывает на обычай держать рабынь наложницами («Русские достопамятности», ч. I, стр. 54). Летописи свидетельствуют о князьях, явно державших наложниц в XI и XII веках. В «Вопрошаниях Кириловых» (XII век) находится довольно наивный вопрос: «Боже, владыко, и друзии наложници водят яве и детя родят, яко с своею; и друзи с многыми отай водят: которое луче?» («Памятники российской словесности», 187[60 - Памятники российской словесности XII века, изданные о объяснением, вариантами и образцами почерков. М., 1821. Издание подготовлено К. Ф. Калайдовичем.]). Оставим эти времена, оставим и печальный монгольский период и перейдем прямо к XV веку, ко времени оживления Руси при возвышении Московского княжества. Что находим мы здесь, по летописям, законодательным актам и памятникам литературы? Увы, то же, решительно то же самое, только в несколько измененных формах. О наложницах в это время уже упоминается менее; но беспрестанно говорится о насильственном пострижении жен, прогнанных мужьями или убежавших от них, о четвертом, пятом, шестом, седьмом браке, о прелюбодеяниях, насильствах над рабами и т. п. В половине XV века митрополит Иона обличал даже вятчан за вступление в десятый брак. («Акты исторические», I, 498. Ср. I, 67, 141, 161, 491, 498). Отношения жены к мужу были таковы, что он мог ее отдавать, продавать, закладывать, предавать в рабство. Законы не постановляли этого, но в актах находятся свидетельства, что это было, и, следовательно, самое положение женщины допускало подобное явление. В одной грамоте начала XVII века пишется: «А иные многие служилые люди, которых воеводы и приказные люди посылают к Москве и в иные города для дел, жены свои в деньгах закладывают у своей братьи, у служилых же и у всяких людей на сроки; и отдают тех своих жен в заклад мужи их сами, и те люди, у которых они бывают в закладе, с ними до сроку, покаместа которыя жены муж не выкупит, блуд творят беззазорно; а как тех жены на сроки не выкупят, и они их продают на воровство же и в работу всяким людям, не бояся праведного суда божия» (Румянцевские грамоты, III, 246)[61 - Румянцевские грамоты – «Собрание государственных грамот и договоров» (ч… 1–4. М., 1813–1828), изданное по инициативе и на средства графа Н. П. Румянцева.]. Этакого обращения не одобряли и древнерусские законы. Но тем не менее они подтверждали своим авторитетом тот факт, что жена находится в полной зависимости от мужа. В указе Ивана IV 1557 года запрещается мужу быть душеприказчиком жены на том основании, что жена в его воле: – «что ей велит писати, то и пишет» («Акты исторические», I, 257). А как достигалось такое послушание жены, можно видеть из некоторых глав творения, в котором ярко отразился семейный идеал древней Руси, – Из «Домостроя». Обязанности идеальной жены, по «Домострою», состояли в том, чтобы все в доме «вымыть, и вытереть, и выскресть, и высушить, и положить в чистом месте»; чтобы «отай от мужа не есть и не пить», во всем ссылаться, как велит муж, «в беседах дурных и пересмешных и блудных речей не слушать и самой не беседовати о том»; «беречь остатки и обрезки», «смотреть за слугами, чтобы они работали, не пили и не шатались». Если жена всего этого не исполняет, то муж, сказавши сначала кротко, должен ее и плетью постегать, только не перед людьми, а наедине; постегавши же, можно «и пожаловати». При этом сообщаются следующие правила относительно сбережения жены в целости при наказании ее: «А про всякую вину по уху, ни по виденью не бити; ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть, никаким железнымиои деревянным не бить. Кто с сердца или с кручины так бьёт, многие притчи оттого бывают: слепота и глухота, и руку и ногу вывихнут, и перст, и главоболие, и зубная болезнь; а у беременных жен и детем повреждение бывает в утробе. А плетью, с наказанием, бережно бити; и разумно, и больно, и страшно, и здорово» («Домострой», глава 38, стр. 68[62 - См. примеч. 38 к статье «О степени участия народности…» (наст. т., 815). Добролюбов цитирует «Домострой благовещенского попа Сильвестра» (М., 1849).]). Такие предписания были во второй половине XVI века высшей степенью гуманности, до которой только могли возвышаться лучшие люди, подобные Сильвестру, автору «Домостроя». При таком положении жены пред мужем нечего, кажется, и говорить об отношениях детей. В судебнике Ивана IV сделаны некоторые ограничения права отца продавать своих детей (статья 76). Герберштейн говорит, что отец до трех раз мог продавать сына, и он опять все возвращался под власть отца; если же, будучи продан в четвертый раз, он получая свободу, то уже избавлялся от отцовской власти («Rer Mosc», 34)[63 - «Rerum Moscovitiarum Commentarii» – «Записки о московитских делах» (1549) С. Герберштейна, в 1517 и 1526 гг. посетившего Россию в качестве посла германского императора (первый русский перевод – М., 1847).]. Известие это оспаривают некоторые; но что же удивительного, если и в самом деле существовал такой обычай? По характеру семейных отношений в древней Руси это очень возможно.

По крайней мере хоть одного нельзя ли оставить за древней Русью: полного сохранения чистоты девства и супружеской верности? Нет, и того нельзя. Не говоря о том времени, когда языческие понятия владели всем семейным бытом, вот что делалось в XVI веке, по свидетельству «Стоглава», как оно приведено у Карамзина (том XI, прим, 830): «О Иване дни, в навечерие рождества Христова и крещения сходятся мужи, и жены, и девицы на ночное плещование, и на бесчинный говор, и на скакание, и бывает отрокам осквернение и девам растление. И егда нощь мимоходит, отходят к реце с велким кричанием, и умываются водою, и егда начнут заутреню звонити, тогда отходят в домы своя и падают, яко мертвы, от великого клопотанья. В троицкую субботу сходятся мужи и жены на жальниках и плачутся по гробам с великим кричанием, и егда начнут играти скоморохи, гудцы и причудницы, они же, от плача преставще, начнут скакати и плясати и в долони бити». Вы скажете, что и тут выражается только влияние языческого поверья; но как бы то ни было, а «ночное плещованье» совершалось. Да если хотите, можно представить и другие примеры, без всякого уже отношения к язычеству. Раскройте Желябужского: «Петр Кикин бит кнутом за то, что он девку растлил» (стр. 7); «Пытан Володимер Федоров, сын Замыцкой, в подговоре девок, по язычной молвке Филипа Дивова» (13); «Приведены в Стрелецкий приказ Трофим да Данила Ларионовы с девкою в блудном деле его жены, в застенок, и они повинились в застенке в блудном деле. А сказали: что они с девкою блудно жили. Одному учинено наказанье пред Стрелецким приказом, вместо кнута бить батоги; а другого отослали в Патриарший приказ, для того что он холостой» (стр. 22); А «на Царицыне бит кнутом нещадно Иван Петров, сын Бартенев, за то, что брал взятки; так же брал женок и девок на постелю» (стр. 53). Можно повернуть дело так, что наказание кнутом за подобные преступления скорее говорит о чистоте нравственности в обществе, нежели о его развращении. Но ведь это так случилось, что попались эти люди; а что их били кнутом, так это вовсе не диковинка: кого же не били кнутом в древней Руси? Но не всегда же попадались под суд люди, любившие пожуировать тогда. В «Актах юридических», изданных г. Калачовым (том I, стр. 555[64 - «Акты, относящиеся до юридического быта древней России», под ред. Н. Калачова (т. I. СПб., 1857).]) помещено духовное завещание одного почтенного отца семейства, который говорит, что он «раб есть греху, наипаче же всех блудному», отпускает на волю нескольких женщин, живших у него в доме, и в заключение просит у всех прощения. Умилительный тон его просьбы может растрогать поклонников древней Руси: «также и сирот моих, которые мне служили, мужей их и жен, и вдов, и детой, чем будет оскорбил во своей кручине, боем по вине и не по вине, и к женам их и ко вдовам насильством, девственным растленьем, а иных есми грехом своим и смерти предал; согрешил во всем и перед ними виноват». Если вы скажете, что и это исключительный случай, то придется для вас сделать выписку из «Домостроя», где говорится, чтобы слуги хорошо жили с женами и

чтобы жены их баб бы не слушали, кои на зло потворяют младые жоны, сиречь которые сваживают с чужими мужьями, и наипаче их учат красти, и бл……, и всему злу. И много слышах от баб потворенных, которые бегают, покрадши государя и государыню (господина и госпожу) со многим имением, жонки и девки с чужими мужики. И егда возмет у нее с чем сбежала, и ее убьет или в воду посадит, а имение твое изгинет. Аще ли ти неверно мнится о таковых бабах, то како в дом твой прийти мужику незнаему? Или женка и девка по воду пойдут, или платье мыть, и с мужиком начнут говорити? Аще и знаем будет, оне же срамятся с ним и созретися, занеже с мужиком, а не с своим мужем говорити; а бабе всегда ей время говорити тишком о каковом деле. Учинится она торговкою, и пришед и пытает у них: «Надобе ли вам то или иное? Или государыне вашей?» И оне у нее пытают: есть ли то? и она ж молвит: «Есть». И оне, девки и жонки, молодые: «Дай, мы покажем государыне». И она же отмолвится: «Дела семь то и то жене доброй, того и того»; и скажет человека доброго же, еще и по имени; а все лжет. «И яз, кунка, иду да у нее возьму, и к вам принесу». И оне ей дари запретят: «Принеси к нам до обеда же, или как вечерню поют». Баба же молвит: «У, кунки, знаю, как к вам прийти; то вы государя блюдетеся». И отойдет от них; и нейдет к ним день или два; по дни жь, по другом, к двору жь к ним нейдет и стережет их, как пойдут на реку по воду или платья мыти. Баба же пойдет, рекше, мимо; оне же ее скличут и молвят ей: «О чем к нам не бывала и ни принесла, что хотела принести?» Баба же к ним удивится вельми и молвит: «Вчера и третьево дни была есми у тое и у тое жены добрые, – и мужа имя скажет; и у них был пир; и она, кормилица, меня не отпустила; и почесала семи у нее с ее служками и девками; а тамо есмь и не поспела ходити; меня жалуют многие жены добрые». И оне жь ей молвят: «Принеси же к нам!» – и с запрещением великим… Да не плету много! Сими делы бабы опознаваются с женками и с девками служащими. И начнет с ними отай баба, с нею же опознаваются, невозбранно стояти и говорити, на реке и встречу. Аще и государь осмотрит, – оне же с женой, а не с мужчиною стоят. И потом начнет к ним и ко двору приходити; оне же опознавают ее и с государынею своею. Горе мне! Вся есми прельщени от общего врага дьявола; нашим оружием побеждени бываем. Дерзну рещи: блаженная Феодора Александрийская не от жены ли прельщена, ложе мужа своего не сохрани? («Домострой», глава 22, стр. 35).

Или и этого изображения еще не довольно? Так загляните в Кошихина (глава XIII, стр. 118–125). Он изображает очень подробно и откровенно всю процедуру женитьбы в старинной Руси, заставившую его воскликнуть из глубины души, что «нигде во всем свете такого на девки обманства нет, яко в Московском государстве»…

А после Кошихина можете, пожалуй, доставить себе утешение чтением сочинения г. Жеребцова. Оно действительно забавно покажется после тех мрачных впечатлений, какие вы вынесете из чтения источников.

Итак, в древней Руси ничего не было хорошего? – спросят нас в заключение. Отчего же не быть, ответим мы: вероятно, что-нибудь, а может быть, и очень многое, – было хорошо. Мы ведь вовсе не хотели доказать подбором фактов, приведенных нами, что только такие факты и были возможны в древней Руси. Мы подобрали их только для того, чтобы показать, что и такие факты бывали, да и нередко… Да и много ли мы подобрали-то? Можно ли по этому сделать решительное заключение о всей жизни, о всех сторонах ее? Конечно, нельзя, в мы вовсе не стремились к этому. Нам нужно было только представить оборотную сторону медали, так спесиво показываемой писателями, подобными г. Жеребцову. Мы и показали ее, сколько успели. Форму общего очерка, а не отдельных, отрывочных заметок на г. Жербцова мы выбрали потому, что хотели обратить свое опровержение не лично на г. Жеребцова, которого книга уж слишком нелепа, а вообще на те мнения о древней Руси, которых он считает себя поборником. Признаемся, возиться непосредственно с «Опытом» г. Жеребцова было бы для нас слишком утомительно и неприятно, хотя мы и знаем, что наши замечания и цитаты чрезвычайно много выиграли бы в своей яркости и силе, если бы сопоставлены были с восхитительными фантазиями г. Жеребцова.

Тогда мы могли бы избежать и упрека в односторонности, которому, вероятно, подвергнемся теперь. Тогда наши замечания имели бы просто вид ограничения тех положений, которые самоуверенно и восторженно высказывает г. Жеребцов. Теперь, напротив, могут сказать, что мы составляли свой очерк, руководимые одностороннею неприязнью к старине и пристрастием к новой Руси. Конечно, отчасти упрек этот будет и справедлив: само собою разумеется, что мы были односторонни в своих заметках. Мы взяли на себя роль обвинителя древнерусского развития, и мы выставляли только то, что служит к его обвинению. Но и при этом мы остались все-таки менее односторонни, чем безусловные хвалители допетровской Руси. Мы по крайней мере не делали двух вещей, которые они делали: 1) не обращали в обвинение того, что должно служить к похвале, и 2) называя дурным один предмет, не восхищались безусловно другим, искусственно ему противопоставленным. Признавая живую и непосредственную связь древней Руси с новою, мы вовсе не восторгаемся новым потому только, что оно не старое. Давно уже прошло время школьных контроверсий на темы: Какой возраст всех счастливее? Какое время дня приятнее? Что лучше – утопиться или повеситься? страдать чахоткой или аневризмом? и т. п. Пора бы кинуть и эти, давно всем надоевшие, контроверсии о том, что благороднее и приятнее, мшелоимство или взяточничество, резоимание или ростовщичество, скакание и клопотание или тайны, и т. п. Уверьтесь же, наконец, что все это забавное школьничество, пустой спор о словах и формах, а не о деле. В сущности, наша история никогда не обрывалась и не могла оборваться. Как ни крут и резок кажется переворот, произведенный в нашей истории реформою Петра, но если всмотреться в него пристальнее, То окажется, что он вовсе не так окончательно порешил с древнею Русью, как воображает, с глубоким, прискорбием, большая часть славянофилов… Древняя Русь не могла внезапно исчезнуть вместе с обритыми бородами. Она вовсе не так далеко от нас, чтоб представлять ее нам каким-то раем земяым, населенным чуть ли не ангелами. Поверьте

И прежде плакал человек,
И прежде кровь лилась рекою[65 - Неточная цитата из стихотворения Н. М. Карамзина «Опытная Соломонова мудрость, или Мысли, выбранные из Экклезиаста» (1796).].

И после нас опять будет плакать человек и кровь будет литься. Что же делать? От этого грустного обстоятельства не спасешься допотопными иллюзиями. Действительность напомнит о себе и покажет, что решительно не стоит убиваться из-за того, ежели в древности бояре в думе «сидели, брады свои убавя», а ныне чиновники в разных местах сидят, вовсе бород не имея… Ведь они и без бород так же точно думают и точно так же дело делают, как прежде делали с бородами. О чем же хлопотать-то? Ведь форма решительно ничего не значит. Рассаживать ли гостей по местническим счетам или по табели о рангах, и то и другое равно скучно. Сходиться ли с мужчинами отай, через баб, или въявь, самим по себе, – и то и другое равно приятно. Отдадим же древней Руси справедливость хотя в том, что она ничуть не хуже, чем новая, умела внести скуку во все официальные отношения и умела изыскивать средства для пользования запрещенными приятностями жизни. Зачем так отодвигаться от наших предков, смотря в уменьшительное стеклышко на их жизнь, со всеми ее пороками и слабостями? Посмотрим на них простыми глазами и не будем смущаться, если они окажутся ближе к нам, нежели мы хотели бы. Неужели мы позволим себе испугаться, что через это сократится длина нашей генеалогии? Пора бы уж нам, кажется, смотреть на это равнодушно и, оставивши предков в покое, подумать несколько серьезно о том, на что мы сами-то годны. Для поддержки же генеалогических тенденций всегда найдутся люди, подобные господину Николаю Жеребцову.

Примечания

Условные сокращения

Все ссылки на произведения Н. А. Добролюбова даются по изд.: Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти томах. М. – Л., Гослитиздат, 1961–1964, с указанием тома – римской цифрой, страницы – арабской.

Белинский – Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. I–XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953–1959.

БдЧ – «Библиотека для чтения»

ГИХЛ – Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч., т. I–VI. М., ГИХЛ, 1934–1941.

Изд. 1862 г, – Добролюбов Н. А. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), т. I–IV. СПб., 1862.

ЛН – «Литературное наследство»

Материалы – Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861–1862 гг. (Н. Г. Чернышевским), т. 1. М., 1890 (т. 2 не вышел).

ОЗ – «Отечественные записки»

РБ – «Русская беседа»

РВ – «Русский вестник»

Совр. – «Современник»

Чернышевский – Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти томах. М., Гослитиздат, 1939–1953.

Впервые – Совр., 1858, № 10, отд. II, с. 121–154; № 11, отд. II, с. 1–50; подпись «– бов». Первая часть статьи прошла без существенных цензурных изменений, а во второй части Добролюбову пришлось по требованию духовной цензуры несколько сгладить характеристику «византийского влияния», которое у него служит обозначением официальной церковности (подробнее цензурная история статьи изложена Н. И. Соколовым – см.: III, 512–514). В изд. 1862 г. был восстановлен первоначальный текст статьи.

Н. А. Жеребцов – публицист славянофильской ориентации, крупный чиновник (в частности, служил вице-директором департамента в Министерстве государственных имуществ, виленским гражданским губернатором, был членом Совета министра внутренних дел). В студенческой рукописной газете «Слухи» Добролюбов сочувственно упоминает Жеребцова как автора поданной Александру II и ходившей по рукам в Петербурге записки о злоупотреблениях бюрократии и необходимости гласности (I, 155–157; в № 6 «Русской старины» за 1896 г. была опубликована записка «О современной политической и внутренней жизни России», написанная в середине 1850-х гг. и приписываемая Жеребцову; судя по изложению содержания записки Жеребцова в «Слухах», Добролюбов имел в виду другой документ).

«Опыт истории цивилизации в России» привлек внимание Добролюбова как попытка систематического приложения славянофильских исторических взглядов к конкретному материалу, позволявшая наглядно продемонстрировать их антинаучный характер: произвольное противопоставление разных сторон исторического прогресса – духовной и социальной, односторонний подбор фактов, «подтягивание» их к концепции и т. п. Вместе с тем Добролюбов показал, что за славянофильской фразеологией скрываются аристократические амбиции и феодальные симпатии Жеребцова. Добролюбов чутко уловил усвоение славянофильства официальным сознанием, в рамках которого оно из оппозиционного идейного течения превращалось в расхожее охранительное умонастроение. Подлинным приобретением демократической мысли является рассуждение Добролюбова о патриотизме, в котором он видит форму деятельной любви ко всему человечеству, и псевдопатриотизме, который превознесением своего отечества и охаиванием других народов прикрывает корыстную связь о существующим общественным злом.

Статья Добролюбова встретила горячее одобрение его единомышленников (см. отзыв А. С. Зеленого – «Переписка Чернышевского с Некрасовым, Добролюбовым и А. С. Зеленым, 1855–1862». М.-Л., 1925, с. 134, и И. И. Бордюгова – Материалы, с, 491). Вместе с разгромной рецензией Е. П. Карновича (ОЗ, 1858, № 10, 11) она определила литературную репутацию Н. А. Жеребцова, вопреки похвалам консервативной печати (рецензия Н. И. Греча – Северная пчела, 1858, 22 сентября, № 207; С. П. Шевырев. История русской словесности, ч. III. М., 1858, с. XXI–XXII). Об этом свидетельствует, в частности, оценка книги, подводящая итог ее обсуждению: «Произведение дилетантизма, ложного патриотизма и невежества» (Московское обозрение, 1859, кн. 1, с. 16; см. также статью Добролюбова «Литературные мелочи прошлого года», наст. изд., т. 2).

notes

Сноски

1

«Я ее оставила на свободе, потому что она хорошо ходила позади моих детей» (фр.). – Ред.

2

предпочтения (от фр. predilection). – Ред.

3

«Народ в высшей степени католический, монархический и воинственный»[66 - Неточная цитата из речи Наполеона III, произнесенной им 20 августа 1858 г. в г. Ренн в Бретани (см. Politique imperiale, exposee par les discours et proclamations de l'empereur Napoleon III… Paris, 1865, p. 284).] (фр.). – Ред.

4

«Старая русская партия» (фр.). – Ред.

5
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
4 из 7