На станции

На станции
Николай Георгиевич Гарин-Михайловский

«Да, молодой Кобрян талант. В год с небольшим он сделал свою карьеру.

Ясное утро подымалось над безбрежною болотистою равниною. В лучах утреннего солнца таяли последние следы тумана и ярко отсвечивались окна одиноко высящейся станции 4 класса. В то время, как передний фасад здания вместе с чисто подметённой платформой скрывались ещё в тени, задний был весь залит солнцем…»

Николай Гарин-Михайловский

На станции

I

Да, молодой Кобрян талант. В год с небольшим он сделал свою карьеру.

Ясное утро подымалось над безбрежною болотистою равниною. В лучах утреннего солнца таяли последние следы тумана и ярко отсвечивались окна одиноко высящейся станции 4 класса. В то время, как передний фасад здания вместе с чисто подметённой платформой скрывались ещё в тени, задний был весь залит солнцем.

Кобрян проснулся, и мысль, ясная, как тот луч, который весело пробивался сквозь щель его ставни, мысль, что он уже две недели начальником станции, заставила его бодро вскочить и сесть на кровать. Да, это не сон!

Это он, Кобрян, хозяин этой маленькой красивой станции. Эти три комнаты, чистенькие и весёленькие, принадлежат ему.

Кобрян сладко потянулся и начал одеваться. В сапогах, в одном нижнем белье, подошёл он к зеркалу и с удовольствием увидел в нём своё красивое, немного нахальное лицо, свои соколиные глаза, глаза чёрные, гордые, с выражением воли и какой-то дикости.

Кобрян самодовольно вспомнил, что одна городская барышня назвала его глаза иголочками.

«Насквозь!» – прищурился Кобрян и улыбнулся.

Ряд здоровых, красивых зубов сверкнул в зеркале.

Он оделся, напился чаю, надел перед зеркалом слегка на бок свою красивую фуражку, небрежно спустил из-под козырька волной прядь своих чёрных, густых волос и не спета вышел на платформу.

«Да, вот говорили, что он, Кобрян, не сумеет держать себя на высоте своего нового положения» – подумал Кобрян, и задетое самолюбие вдруг заговорило в нём.

«Разве он, Кобрян, по опыту не знает, как ездят на своих начальниках! Разве он это знает для того, чтобы на нём в свою очередь ездили? Ха-ха! пусть кто хочет попробует покататься на нём!»

Кобрян оглянулся направо, налево, точно высматривая охотника потягаться с ним, засунул руки в карманы и тихо, не спеша, с видом человека, который не станет спрашивать у людей, что и как ему делать, пошёл по платформе.

Вся его самодовольная фигура, загнутые фертом руки, особенная манера отворачивать при ходьбе ноги, рассматривание на ходу своих сапог – всё, как будто умышленно, бросало вызов, подмывало окружающих.

– Фу-ты, ну-ты – ножки гнуты! – проговорил вполголоса маленький бедный телеграфист, стоя у окна дежурной.

Молодая телеграфистка, сидевшая у того же окна, не выдержала и фыркнула.

Кобрян поднял голову.

Телеграфист уже успел принять снова невинный вид и своими подслеповатыми глазами смотрел без выражения мимо Кобряна на расстилавшееся перед станцией болото.

Кобрян прищурился и как только мог надменно сказал:

– Г-н телеграфист, не угодно ли вам взять окно на крючок?

– Ветра нет, – нерешительно было запнулся телеграфист.

– Не угодно ли вам взять на крючок, когда вам говорят?! – рявкнул Кобрян.

И сразу, вдруг освирепев, Кобрян уставился дикими, налившимися глазами в маленького телеграфиста.

– Так их, так, – самодовольно прошептал отец Кобряна, тут же на платформе чинивший рыбацкую сеть.

Телеграфист сконфуженно, нехотя надел крючок.

– То-то, – проговорил молодой Кобрян, – у меня не долго накочевряжишься.

– Я не могу, я его сейчас осажу, – вспыхнув, прошептала телеграфистка и громко крикнула: – А вам не стыдно таким невежей держать себя?

– Не стыдно, барышня, – ответил Кобрян, одним прыжком очутившись у самого окна. – Я всякого осажу и на точку поставлю, кто свой нос суёт туда, где его не спрашивают.

– Вот так пристыдила! – фыркнул в свою сеть старик Кобрян.

Телеграфистка растерялась и сконфуженно ответила:

– А, так вы так – хорошо же!

– Очень хорошо! так и запишите, – упрямо ответил Кобрян.

– Вы так и с женой своей будете обращаться? – окликнула ещё раз уходившего Кобряна телеграфистка.

– Я жену свою за косы таскать буду, если она не в своё дело сунется, – ответил, не поворачивая головы, Кобрян.

– Не знаю же, какая дура за вас пойдёт после этого! – крикнула телеграфистка.

«Только не ты», – подумал старик Кобрян. – «При нашем теперешнем положении, за нас любая купчиха из города с руками и ногами»…

– Чего другого, а этого добра хоть отбавляй, – всё по-прежнему, не поворачивая головы, крикнул молодой Кобрян.

– Ну, так вы с этих пор обо мне забудьте! – окончательно рассердилась телеграфистка.

– А, так вы так, – заговорил Кобрян, быстро возвращаясь назад. – Так не угодно ли вам, на основании инструкции, удалиться из дежурной.

Телеграфистка растерялась и съёжилась.

– Я вам не мешаю…

– Не угодно ли выйти! – упрямо настаивал Кобрян.

Хотя Кобрян стоял перед ней непреклонный и твёрдый, но в его глазах, где-то далеко, далеко, другой Кобрян невольно любовался красивой зарумянившейся телеграфисткой. К тому Кобряну и запротестовала телеграфистка на Кобряна – начальника станции.

Но уже было поздно.

Все были свидетелями, и все с любопытством ждали, на чьей стороне останется победа.