Деревенские панорамы (сборник)

– Уж, старики, простите его на этот раз, может, и опомнится – дело молодое.

– Когда не опомнится, – встрепенулся совсем было уснувший Евдоким.

– Известно, золотой мой, опомнится, – вздохнул Василий Михеевич.

– Охо-хо, грехи! – односложно согласился Федор.

– Ну, вот видишь, – проговорил староста, – отец за тебя просит. Ты, что ль, его станешь благодарить? Или этак простил и ладно…

Алешка не знал, что ему делать.

– Нам, что ли, его за тебя благодарить? Вели, – кланяться станем.

– Благодари, – ткнул Алешку рукой Василий Михеевич.

Алешка стал усердно бить поклоны пред отцом.

– Благодарю, тятенька, вас… благодарю и вас, маменька…

– Ты что ж его, Иван Петрович, прощаешь, значит?

– Прощаю, Родивон Семенович.

– Так… И ты, Акулина Ивановна, прощаешь?

Акулина махнула рукой, усмехнулась, закрылась рукавом и произнесла:

– Прощаю…

– Так… И вы, старики?

Алешка подполз и к старикам и пред каждым ударил по поклону.

– Прощаем, – ответили старики.

– Ну, видно, ладно, – сдался староста. – Ну, парень, теперь смотри: две вины выйдет, как в чем попадешься.

– Детям накажу…

– И так… женить пора…

Староста встал, а за ним и старики.

– Что, старики, с устатку по рюмочке?

Старики опять сели, распустили свои официальные лица, а Иван засуетился, доставая из кармана мелочь.

– Алешка, бежи…

Алешка живой рукой слетал в кабак, прихватил несколько стаканчиков и, возвратившись, быстро расставил все это на стол.

– Вот ты, когда хочешь, – заметил староста, – можешь стараться. И умом господь не обидел – смекнул, вишь, что без посуды водки не выпьешь…

Старики рассмеялись, рассмеялся и Алешка, добродушно стоявший у двери, когда все кончил.

– Тебя б ко мне на выправку, – начал опять староста, пока Иван осторожно наливал, – я б тебя живо человеком сделал… пра-а!

– Что, Иван Петрович, как грудь у тебя? – спросил Василий Михеевич.

– Плохо, – к погоде подвалит – беда.

– А я вот все ногами, золотой мой… Пра-а… Мое-то дело уж, видно, ладно, а вот Филипп-то мой не годится… Лихоманка его замаяла насмерть.

– Э-э… Ну, будьте здоровы.

– А хозяйка что ж?

– Ладно, – тихо кивнул головой Иван, – мы с ней останемся.

– Ну, что ж, с мировой вас… Ему, что ж, подать бы? Подали и Алешке.

Немного утих Алешка. Помогло и то, что Пимку отец совсем прогнал, и он ушел в город.

Темный, худой, с черными злыми глазками Пимка и Алешку звал, но мягкий, женственный и ленивый Алешка отказался.

Прошел год.

– И что нам с ним делать? – советовалась Акулина с Драченой. – Утих, а дела нет… Куда пристроишь – гонят… Что просто и за человек?

– А ему чего? кормят, поят – найдено…

– Так ведь мне-то каково: их, оболтусов, да своих шесть?

– Так ведь видно людям… вся семья на тебе.

– Тихий, тихий, а начни только говорить… Все смолчит, а как до сына, откуда что… не больно я его испугалась, так ведь и этот оболтус-то не боится…

– Женить разве?

Думала об этом и Акулина не раз. Женить сына хотел и отец.

«Ну, в мужиках счастья нет, бабу не пошлет ли господь путную: вдвоем бы все живей дело пошло», – думала Акулина.

Весь вопрос был в деньгах. Меньше 50 рублей не обойдется свадьба: попу 8 руб., да пол штоф водки, да утиральник, да запись – всех-то и 9 выйдет. Кладку невесте – ну хоть 10 руб. считать. Одежа жениху 10 руб., водки 3 ведра выйдет – 18 руб., харчу, говядинки – три рубля… все 50 клади… и уж бедно, бедно, так только, только… Урожай господь послал: с трех десятин пудов 300 будет. Ну подати за две души 25 руб., – это что ж? 100 пудов… эх, много… вот 60 верст всего, на машине 40 коп., а у нас 25… На семена… 40… до урожая 8 ртов, невестка девятая, хоть по 2 пуда с рыла… что ж это? Если десять месяцев… нет, стой… Эх…

Акулина задумалась.

– Не сосчитаешь, – вздохнула она.