Оценить:
 Рейтинг: 0

Американка

Год написания книги
2007
<< 1 2
На страницу:
2 из 2
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Но – не умерла. Помните эту сказку о царевне-лягушке? «Эх, Иван-царевич, подождал бы ты еще хотя бы только один день, один день…» Теперь-то я понимаю, что может значить в жизни один день, только один день, который надо пережить, переждать, чтобы потом перевернуть всю жизнь …

Пауза.

Проводила его. Не умерла. Бай-бай! Чао! Через день звонок оттуда, из Парижа! Из-за бугра! Он дает мне свой телефон, что-то весело и торопливо кричит о том, как он меня любит и целует и что через пару дней он снова будет в Нью-Йорке… Я записываю его телефон вот тут, на какой-то бумажке… Ночью – ураган, ливень, жуткий дождь, все мои бумаги на столе залиты водой и номер телефона Патриса превращается в крохотное синенькое чернильное пятнышко… И больше ничего. Ни-че-го. Я не звоню ему. Звонить некуда. И он не звонит мне – значит, не очень-то я ему и нужна. Он не звонит два года. (Молчит). Плакать! Плакать! Да, я плакала тогда… Очень. Ведь это… это… с Патрисом у меня было в последний раз… Я не запомнила, как все, первую любовь, а запомнила – последнюю… Этого больше у меня не будет. Все. Приехали. А что же я хотела? Чтобы это продолжалось всю жизнь, всегда, до ста лет, до смерти? Харя треснет, как говорят у нас… Нельзя любить старость, старые кости… А нет любви, мой дорогой, значит – конец и жизни. Да, жизнь моя как-то необычайно быстро, мгновенно, как один день – кончилась… (Смеется тихо и легко). Нет, нет, нет! У меня все в порядке. Все о’кей! Все у меня в норме! В Ленинграде у меня имеется муж. Законный. Когда-то мы с ним были по закону расписаны. Теперь – милые друзья. Тут у меня – три постоянных любовника, три – непостоянных… Нет, два непостоянных…

Пауза.

Да. Смешно. Пора бы уже и кинуть это занятие – строить из себя барыню… Вру. Какие тут любовники. Вру.

Пауза.

(Смотрит в окно). Патрис – был последний родной человек на свете. Где он сейчас, что он сейчас, как он сейчас – не знаю. И не хочу знать. Можно было бы спросить у этой стервозины-подружки или у Барнеби, но я не желаю. Не хочу! Плевать! Итак, опять да сызнова про «Погребок Тортиллы.» Тот мой знакомый художник из Бруклина именно тогда, два года назад, затащил меня в «Погребок». После того, как Патрис исчез. В этой компании, где собираются исключительно мужчины и женщины, бывшие мужчинами, именно там я… Не понятно? Не важно, это что-то несоветское. Так вот, там, где ко мне никто никогда не имел никаких претензий, где никто не посягал на мою свободу, вот там мне стало спокойно на душе и тихо в моем несчастном сердце. Бури улеглись. Штиль. Теперь я не хожу туда. Что мы там делали? Не знаю. Нет, там никто не разговаривает друг с другом, не принято. Ни по душам, ни по поводу бизнеса. Нет. Там невозможно разговаривать. Музыка орет так, что себя не слышишь… Мы там танцевали! Да, да, тан-це-ва-ли! Это было грандиозно! Мне, например, очень нравилось танцевать на столе и – не возбранялось! Боже, что я вытворяла! Как я танцевала! Как будто у меня под пятками – горящие штыри гвоздей! (Врубила на всю громкость радио, танцует). Я танцевала и орала частушки! Они не рубят в нашем языке, никто не слышал и не слушал, я пела для себя! Пела! Пела! Орала! Визжала! «Я в зеленом сарафане! Хохочу да хохочу! Не расстегивай ширинку, я сегодня…» Ладно, я потом допою это вам! Сегодня в Копакабане! Нет, это было не развлечение, не танцы! Это все равно, что вот так вот руками залезть себе в грудную клетку, точно так же, как это делают филиппинские врачи, залезть в грудь, достать две пригоршни грязи из своего тела, две горсти густой, черной, вонючей крови, достать и выкинуть и хорошенечко с душистым мылом вымыть руки! Вот что такое «Погребок Тортиллы»!… (Танцует. Долго танцует. Села в кресло. Тяжело дышит). Вот так… Вот так… И сразу… сразу становится легче дышать…. сразу кровь… кровь играет во всем теле… Знаете, как кофейку будто бы утречком дербалызнул… Такое же ощущение, первая минута после кофе… Нет… не объяснить это… Не объяснить и не понять, если не попробуешь сам…

Пауза.

Вот так. Такая бодрость… Она, конечно, быстро проходит, но все же какой-то кусочек освежающего холодного льда у сердца остается…. Вот так понемножку, понемножку и выкарабкиваешься… Я выкарабкалась… Да, выкарабкалась… Много пила, много курила всякой дряни, но выкарабкалась, выкарабкалась…

Пауза.

Патрис… Патрис… Последний раз… Последний раз… Патрис…

Пауза.

Я думаю, что ему не было счастья со своей французской невестой. Уверена, что он сейчас в психушке…Он был идиот, он был дурак, он был ненормальный, он был припадочный… Я очень любила его и прощала ему все, но теперь вижу… Такой был нежный… глупый… котеночек…

Пауза.

Кстати, я вообще вижу все и всех насквозь… (Сухо). Нужно включить свет. А то вы подумаете, действительно, что я сижу в полумраке для того, чтобы сэкономить три цента… Свет! (Включила свет. Смеется). К чему я все это вам рассказала? Не знаю. И кому я это рассказала? Вам, человеку оттуда, из России, человеку абсолютно ничего не понимающему в нас, американцах! (Встала, выпрямилась, легко и весело). Да, да, да, я – американка! Американка! Ко-па-ка-ба-на! Борделло! Я горжусь своей великой страной! Я счастлива жить в самом прекрасном городе земли – Нью-Йорке! Величественней его нет ничего на белом свете, что бы вы мне не говорили! Он мне родной, близкий, мой добрый, ласковый, чудный Нью-Йорк! (Поет в окно): «Ну, что сказать вам, москвичи, на прощанье! Доброй вам ночи!!!» (Хохочет). Пардон, это из другой оперы! Так вот, здесь, в Нью-Йорке – есть все! Ты хочешь быть миллионером? Если у тебя есть желание – ты будешь им, только постарайся – и будешь! Ты хочешь быть китайцем, общаться только с китайцами на китайском языке, смотреть китайский театр, китайскую порнуху, любить только китайских девушек – пожалуйста, ты все это найдешь в Нью-Йорке, для этого незачем ехать в Китай! Нигде нет такой свободы, как у нас в Америке! Мы – великая страна! Мы – народ! Этими словами начинается наша Конституция! Конституция Соединенных Штатов Америки! Мы – народ! Здесь ты можешь делать все, что захочет твоя душа! Все-о! Ты хочешь быть евреем? Пожалуйста! Этого добра в Нью-Йорке навалом! Здесь каждый пятый на улице – еврей! Кстати говоря, я и сама наполовину еврейка. Да, да, никакая я ни Елена Андреевна! Куда к черту?! Всю жизнь я была Тата Эпштейн! Но здесь я хочу быть русской и я – русская! Не верите, что я еврейка? Ха! У меня тут, в голове, стоит компьютер! Ма-а-аленький! Вы думаете, что я сошла с ума, болтая все, что попало? Фигушки вам, молодой человек. Я все соображаю. Во-первых, я тяну время – в Копакабану еще рано, не сидеть же истуканами, надо же о чем-то говорить, во-вторых, я репетирую письмо, запишу его и отправлю: «Париж, дурдом, Патрису»! И третье…

Пауза.

(Смеется). Самое главное – я еще разик убедилась… Да, да, последний раз… Как может нравиться кривляющаяся старуха… (Быстро, громко, радостно). Нет, нет, нет! Я молода! Я красива! Я живу в лучшем городе мира Нью-Йорке! Этот город дает соки моему сердцу, он оживляет мое умершее сердце, заставляет его биться ровно и легко! Посмотрите на этот город, разве можно не любить его?! Огни большого города! Эти улицы, эти скребущие небо дома, это небо и эти белые звезды над Нью-Йорком! Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой! Город моей послед ней любви! Я люблю тебя, мой Нью-Йорк! Я – твоя, я – американка!

Пауза.

Ну, что, дорогой товарищ-ч? Вы с?ели свою печень? Ну, скажите, что невкусно и не ешьте, зачем же давиться? Я ведь и без вас знаю, что я не умею готовить даже яичницу. Невкусно? Итит твою мать, выражаясь человеческим языком, до чего же вы все, приезжающие оттуда, привыкли изображать из себя деликатность, некий бо-монд, а это все – не русский менталитет, миленький, а чванство, «совковость»… Ну, ешьте тогда яблоки, виноград, если это не нравится… Вы же хотите есть, я же по глазам вижу… В ваших глазах больше ничего, кроме голода, не отражается… Вот оно, отличие ваше от Патриса – только в глазах… жесты, походка, лицо, волосы – точно такие же, а вот глаза… (Смеется). Ешьте фрукты, раз так, ну? Если я сказала: «Бери!», значит – бери! Тут – никаких русских штучек быть не может, никаких стеснений! Говорят: «На!» – значит: на, бери сразу, не раздумывая, надо или не надо – все равно бери! Потому что никто упрашивать вас не станет, понимаете? Потому что тут, в этом прекрасном городе, никто никому н‡ хер не нужен, все сами по себе! И если сказано: «Ешь!» – значит, ешь быстренько, даже если не хочешь! Потому что никто не станет умолять, потому что тут никому не интересно – голоден ты или нет! Во второй раз не пригласят, не позовут, не попросят, понимаете? Это все от того, миленький, что тут – свобода! Свобода, мля, свобода! (Ходит по комнате, разбрасывает вещи). Итак, вы едите? Нет? Наелись? Ну и славно, ну и замечательно. (Ушла за ширму, переодевается). Так что пусть он пишет все, что хочет, мне – плевать. Но уж когда я это прочитаю, эту его нетленку, уж тогда я его так отматерю за то, что я плачу в конце, так отматерю, так… Ишь ты, чего придумал?! А?! В финале я буду плакать?! Сейчас, разбежалась! Я, когда роман будет напечатан, позвоню ему среди ночи в Москву, соберу всех Богов и Боженят, так отматерю его, что он дорогу через «лужу» забудет! Тоже мне – плакать! Стану я плакать! Роман, повесть, сценарий для Голливуда, пьесу для Бродвея – пожалуйста! Только пусть отметит в своем эпохальном произведении, что я счастливый человек! Да, да! Счастливый человек, живущий в Нью-Йорке, лучшем городе земли! Счастливый человек, у которого только одна проблема: пятьдесят лет я пытаюсь разобраться в себе, в своей душе и только это волнует меня и более ничего, да! (Вышла из-за ширмы в другом платье. Длинное до пят, красивое черное платье в блестках). Ну, что, кусок в горле застрял? Молодой человек, я выболтала вам свой возраст преднамеренно. Мне даже и не пятьдесят, а пятьдесят четыре с хвостиком! Вы удивились, не так ли? Конечно, удивились! (Хохочет). Вот мы какие, американки! Вот как мы умеем сохранять себя! Вы, небось, думали, что мне лет тридцать семь, тридцать восемь, ну, от силы сорок, да? А мне уже пятьдесят четыре годочка! Вы думали, что у меня все впереди? Да, да! Я тоже так думала, много лет, пока не поняла… (Хохочет. Включила на полную громкость радио, кричит сквозь бешеную музыку). Нет ничего впереди! Все позади! Все позади! Патрис, мой ласковый котеночек, Патрис – все позади….жизнь, любовь моя – все позади…. (Выключила радио, быстро ходит по комнате, натягивая перчатки). Вы слышите, как оптимистично я это говорю? (Смахнула мелкие слезы). Оптимистическая трагедия!! Аллегро! С огнем! Оптимистично! Никаких слез! Еще чего не хватало! Плевать на все! Мы идем в Копакабану! Нас ждет борделло! Еще какое борделло ждет нас! На всю ночь борделло, все впереди!… Где моя шляпа? Молодой человек поднимайтесь, хватит вам жрать… Вот моя шляпа! Вот моя шляпа… (Тихо-тихо). Как я люблю тебя, моя шляпа! Как я люблю тебя! (Быстро). Мы идем в Копакабану! Сегодня я распугаю этих долбаных америкашек! Я покажу им, на что способна русско-еврейская женщина, у которой все позади, все кончилось!!! Я покажу им сегодня кузькину мать, как говаривал мой земляк Никита Сергеевич! Я покажу им… Итак, улыбку на лицо! Уж этому-то я у них научилась! Берите меня под руку! Я им покажу! Жизнь – прекрасна! Небо – в алмазах! Мы – отдохнем! Копакабана! Борделло! Копакабана! Ко-па-ка-бана! Ко-па-ка-ба-на! Копакабана! Ко-па-ка-ба-на! Копакабана! Копакабана! Копакабана!… (Смеется. Плачет. Рыдает. Хохочет).

Конец.

<< 1 2
На страницу:
2 из 2

Другие электронные книги автора Николай Владимирович Коляда