Правило крысолова

Я отрицательно качаю головой.

– Не были родственно близки?

Я не успела покачать головой еще раз – что-то вспомнив, Ладушкин тут же задал другой вопрос:

– Почему ваша бабушка решила предоставить заботу о воспитании детей Латовой именно вам?

Я пожимаю плечами.

– Открой рот, – вдруг говорит Ладушкин устало, опять переходя на «ты».

Послушно открываю рот, но он смотрит не в него, а в глаза.

– Я имел в виду, скажи, наконец, хоть слово!

Ничего на ум сразу не приходит, я закрываю рот и пожимаю плечами.

– Что было в посылке?

– Яблоки, – отвечаю сразу, не задумываясь.

– А в той, которую принесла вчера бывшая жена Латова?

– Яблоки.

Не спуская с меня глаз, Ладушкин вдруг протягивает руку и берет трубку телефона со стены. Набирает номер, а я ругаю себя на чем свет стоит, что не догадалась позвонить бабушке, пока он занимался замком. Он дождался, пока там снимут трубку, представился. Кто взял, дедушка или бабушка? Хорошо бы дедушка, он ничего не знает про посылку! Хорошо бы бабушка ушла на станцию в магазин или на клумбу. Когда она сидит на клумбе, обрабатывая розы, она неприкосновенна, на телефон не реагирует, ни с кем не разговаривает. Не повезло. Устав от переживаний, я тупо отмечаю накатившее на меня равнодушие.

– Значит, яблоки? – Инспектор задумывается и расправляет шнур телефона. – А скажите, пожалуйста, Изольда Францевна, кто вам прислал эти яблоки? Что? Сейчас посмотрите? Я подожду, не вешайте трубку. Я? Я в квартире вашей дочери Ханны беседую с Ингой Викторовной. Да, она знает, что в посылке были яблоки.

Так. Внимание. Бабушка знает, что я здесь, и уже в курсе, что я сказала насчет содержимого посылки. Ладно, я тоже знаю, что она скажет. Ну, на девяносто процентов. На девяносто три. С половиной. Когда она меня в детстве уличала во лжи, я все сваливала на Мэри Эн. Моя любимая пластинка с Алисой в стране чудес… Бабушке потом было достаточно только спросить. И если я хотела извиниться за вранье или просто признаться в нем, то говорила, что это все сделала Мэри Эн. «Бабушка, что бы ты сделала, если бы узнала, что Мэри Эн сломала твою музыкальную шкатулку?»

Ладушкин кивает и вешает трубку на стену у стола. Смотрит на меня.

– Мэри Эн? – интересуюсь я.

– Кто это – Мэриэн? – спрашивает он раздосадованно, и я с гордостью добавляю к девяносто трем с половиной еще шесть с половиной процентов.

– Это та, которая всегда присылает яблоки детям.

– Почему же этой Мэриэн не было на вашем семейном совете? Кто она?

– Мэри Эн никогда не приходит на семейные советы.

– Мне не нравится это дело, – заявляет Ладушкин и, подумав, добавляет: – Оно мне совсем не нравится. – Он берет блокнот и пишет. – Мэриэн, а фамилия?

– Мэри – имя, Эн – фамилия. Вернее, Эн – первая буква ее фамилии, я точно не помню саму фамилию, просто есть еще одна знакомая Мэри, – вдохновенно сочиняю я, – но та Мэри – Пэ, понимаете, а эта – Мэри Эн, и не надо ее писать в ваш блокнот, это и не родственница совсем.

Ладушкин бросает ручку.

– Положа руку на сердце, что ты думаешь о своей семейке?

– Я ничего не думаю. Она просто есть. Думай не думай, ничего ведь не изменить. Семью, как и родителей, не выбирают.

– Это да, – досадливо морщится Ладушкин, – но как-то все слишком нервно, не по-настоящему! А твой дедушка! Почему никто не сказал, что он состоит на учете в психдиспансере?

– Я не знала, – говорю я тихо.

– Твоя бабушка – его вторая жена? Почему у вас нет ни одного приличного одноразового брака?

– Бабушка – его сестра. Его бывшая жена – Ксения, это был совершенно одноразовый брак, потому что после развода никто из них больше не завел другую семью. Просто дедушка стал жить с сестрой, а Ксения отдельно. Я не знала про диспансер, хотя после смерти старшего сына дедушка сильно сдал.

– Сильно сдал? Ты это так называешь? Вчера при нашем разговоре он меня на полном серьезе уверял, что без головы его племянницу Ханну хоронить совершенно бесполезно, потому что она не найдет себя на другом свете. И что человек, задумавший такое надругательство, преследовал только одну цель – заблудить Ханну во времени и не дать ей спокойно переждать время между смертью и новой жизнью в виде какого-нибудь животного или растения.

– Он не ненормальный. Просто… Вы считаете дальтоников психически больными?

– Нет. А он дальтоник?

– Вот видите. Вы не считаете больным человека, который видит мир в другом цвете. Представьте, что есть люди, которые видят мир в других конфигурациях.

– Как это?

– К примеру, то, что для вас – круглое, для них – квадратное. Или кислое.

– Понятно, – зловеще уставился на меня Ладушкин. – То, что для меня круглое, для него – кислое?

– Это к примеру, – пробормотала я, сжавшись.

– Когда ты последний раз видела свою тетю? – спросил он строго, опять взявшись за ручку.

– На позапрошлой неделе. Они привезла мне обезьяну.

– Где твоя тетя взяла обезьяну?

– Нашла на улице. Обезьяна была в шортах на подтяжках, в кедах, с ошейником и копалась в урне. Ханна взяла ее за ошейник, завела в машину, пристегнула ремнем…

Я вдруг представила, что сказал на это ее муж Латов. Он наверняка уговаривал ее не сходить с ума, не тащить в машину орангутанга, а Ханна хохотала и уверяла его, что это безобидный шимпанзе.

– Инга Викторовна!

– Что?…

– Я спросил, зачем вам обезьяна?

– Она привезла ее, чтобы сфотографироваться.

– Вы – фотограф?

– Я умею.