Книга обстоятельств

Река была еще вчера матовая, местами потертая – точно бархотка. А сегодня уже солнечно-лаковая (как бы сама собою надраена). Позеленела от деревьев и покраснела от мостов.

Наперерез восьмерке с загребным, привстав,
плыл лебедь.

Всякий удушливый дух благоуханный, преимущественно от кленов, черемух, сиреней и акаций, соединился с другим, и в результате запахло мочой – то ли кошачьей, то ли ангельской. Так, кажется, пахнет бузина, но как раз бузины нигде и не было видно.

А по набережной:

пирамидки каштанов самосожглись, оставив по себе скелетики из курчавого пепла;

склизкие узкие кожуры акаций упали, будто на дереве кто-то ел баклажаны;

падубы с шипастыми листьями и прессованные тисы как стояли с прошлого лета, так и стоят,

и лишь культи лаокаонов-платанов едва начинают зеленеть – как будто из них вырастают маленькие растрепанные гнезда.

Под мостом остановился румынский цыган с аккордеоном, снял черную клеенчатую шляпу и поклонился кладке. Вероятно, здесь и стоит незримая бузина. Цыгане, как известно, поклоняются бузине. А немцы варят из нее черное тугое варенье.

Франкфурт, под стеной зоопарка; середина июня, два часа ночи. Платаны, их луны и сладко-потный запах жасмина…

… а под стеной зоопарка платаны почему-то не окоротили, они и размахнулись, почти перекрыв улице бледно-лилово-розоватое кисельное небо с выеденной посередке луной. Зато каждый третий из них обзавелся внутри себя собственной продолговатой луной и неподвижно расширяется кверху, дробно и слоисто ею просвеченный.

От одной продолговатой луны к следующей пробирается припадающий на обе ноги человек в золотых шароварах, а его сокращенная тень, то появляясь, то исчезая, бежит по низу стены на манер маленькой черной собачки.

Встречные бочком-бочком осторожно-замедленны и погуживают по-итальянски или же по-польски подшептывают.

Женские лицa освещаются из мобильных телефонов и кажутся густо набелёнными. Или даже насинёнными.

И всё потно-сладостно пахнет жасмином, и было неясно, действительно ли это от жасмина, от его круглоугольных соцветий, разваливающихся даже от прохожего взмаха руки, или от сухих и медленных женщин в их невидимых открытых одеждах, идущих навстречу под кремлевской стеной зоопарка – женщин с круглоугольными лицами, освещенными из телефонов и исчезающими в бесповоротной тьме за спиной, где платаны, каждый третий из них, принимают их в свой слоистый и дробный, слабеющий книзу свет.

Проехал велосипед, свистя колесами, как целое дерево птиц.

Песнь четвертая

Франкфурт, у Восточного парка, сухой, но душный сентябрь. О всеобщем оборзении

На тротуар в шашечку мучительно какала английская борзая собака средних размеров – как стоп-кадр собственного бега.

Хозяйка в бархатной кепке и цыганской юбке в три оборота прохаживалась по радиусу поводка, иногда оглядывалась и отрывисто произносила: «Брзо! Брзо!»

Борзая же на это мучительно скашивала голые глаза, как будто бы отвечая: «Полагано… полагано…»

Желуди стреляли из-под колес проезжающих мимо велосипедов и просвистывали мимо ее прижимающихся к затылку ушей.

Борзая скашивала глаза еще дальше, на оборзевших велосипедистов, поднимала узкую морду и тужилась еще мучительнее.

По ее длинному медному носу чиркали волнистые листья – но и это ее не радовало.

Франкфурт, конец сентября, Восточный парк. Перед грозой

Небо разом потемнело, a всё, что под небом, стало светлей, как будто – со стальным каким-то отливом – светясь из себя.

На западном краю неба дважды грохнуло, на южном – вспыхнуло трижды.

Последние велосипедисты проносятся по парку, пригибаясь, и стоя въезжают на выезд. Привязанный к одному из велосипедов, в гору карабкается французский бульдог – небольшая собака с лицом кошки.

Перед колесами тяжело-хлопотливо и с теплым почему-то ветром из-под мышек взлетают толстые серые гуси и улетают внутрь парка – прячутся от дождя в пруду.

Прочих птиц уже давно не было видно.

В аллеях вздрогнули фонари. Грозно запахло предгрозовой затхлостью. Деревья присели на корточки и схватились за голову.

Всё потемнело, и только небо посветлело, как будто бы светясь из себя с каким-то стальным отливом.

В стыках тротуарной облицовки сверкнули первые острия.

Франкфурт, набережная Майна, 13 октября, день смерти Леонида Аронзона. Еще не осень, но уже

Маленький клен покраснел раньше других и стоит, как дурак, посреди газона. Еще не осень.

Березы стали похожи на подберезовики. Нет, всё же осень…

От плоских кораблей, проходящих под зелеными и красными мостами, шли к берегу треугольные волны. Полупрозрачный воздух, кишевший еще месяц назад над рекой, стал прозрачен и не кишел совершенно. Да, осень…

Но по набережной бегут-бегут спортивные женщины, двигая грудями под майкой. Почему-то у одних груди движутся влево-вправо, а у других вверх-вниз. Чем одни отличаются от других, непонятно, но и те, и другие прекрасны.

Под мостом, ухватив себя за поясницу, вся в шерстяных повязках стояла девушка и двигала жилой на шее. Одна нога у нее была простая, а другая балетная.

Электричество стекает с прибрежных домов и загорается в реке дрожащими бляшками.
Нет, еще не осень, но уже.

Франкфурт-на-Майне, январь; закат. Глаголы движения

Черный поезд летел по мост?. Окна его при этом стояли на месте, сверкая навылет закатом. Пролетел, а окна остались стоять, потом упали.

Серый самолет плыл на закат, снижаясь сквозь розоватые разреженные облака. Там аэродром у него, что ли, был спрятан?

Ну а барже белой, белой барже другого ничего не оставалось, как ехать – под мост, в самый того заката черно-алый корень. Прочие глаголы движения были заняты.

И она и ехала – и как бы даже подрагивала на притопленных гусеницах, заезжая под мост. Перевернутый красно-бело-синий кулек поворачивался туда-сюда на корме, разворачивался и сворачивался – голландский флажок.

По мосту летит в противоположную сторону черный поезд.
Франкфурт-на-Майне, конец теплого как никогда января, и вдруг несколько снега упало на японскую вишню у Исторического музея, что сдуру пошла белыми цветами. Теперь у нее на судорожных сучьях непонятно где что.

Перелетные птицы – тоже никого не умнее – вернулись с полпути и тучами, как комары, носятся по одутловатому небу.